Пытки будут продолжаться – нужен План

Фото: Станислав Красильников / ИТАР-ТАСС

Почему российская тюремная система при нынешней власти принципиально не реформируема?

27 сентября, 2013 03:50

9 мин

«Русская планета» продолжает публиковать цикл статей о типичном провинциале XXI века. Политический социолог Алексей Рощин, основываясь на своей исследовательской практике, уже проанализировал отношение человека «из-за МКАД» к власти, системе ЖКХ, медицине, правоохранительной системе, бизнесменам, мигрантам, образованию, демократии, криминалитету, церкви, гомосексуализму, СМИ, СССР, правде, ГУЛАГу и телевидению.

Сегодня поговорим о такой специфической — и весьма обширной — зоне российской жизни, как тюрьма.

Участница скандально известной панк-группы Pussy Riot Надежда Толоконникова, отбывающая свою «двушечку» в мордовской колонии, в открытом письме, объясняющем объявленную ею голодовку, описала царящие в месте ее заключения жуткие условия. Шокирующие моменты уже не раз перечислялись публицистами и цитировались в блогах: «Бригада заключенных шьет костюмы для полицейских, причем норма выработки без предупреждений может быть поднята со 100 до 150 в день; работа с полвосьмого утра до полпервого ночи, на сон 4 часа, выходной раз в полтора месяца; работа по воскресеньям; заключенных держат на улице до обморожений, запрещают им ходить в туалет, очень плохо кормят... тех, кто не справляется, в наказание заставляют шить голыми (!); оборудование постоянно ломается, его никто не ремонтирует, а за невыполнение нормы снова следуют наказания, причем для всей бригады целиком...» и т.д.

То, что началось в российской блогосфере в ответ на этот крик отчаяния, очень узнаваемо. Точно так же общественность еще с советских времен реагировала на шокирующие описания в СМИ «дедовщины» в армии,— сначала советской, потом российской: яростные крики «доколе?», требования «навести порядок» и всхлипы «какой ужас!», перемежаемые циничными уверениями «бывалых», что все в порядке вещей. С одной стороны, никаких неприятных фактов не было, поскольку «кто-то очерняет» — а, с другой стороны, «бывает еще и не то, но так и должно быть», так как только «дедовщина» и издевательства надзирателей обеспечивают «порядок и воспитание».

При этом реакция на приоткрывшиеся зверские стороны русской жизни всегда носит у нас крайне эмоциональный, но спорадический характер. Интерес публики к армии обострялся всегда, когда под угрозу «быть забритыми в солдаты» попадали студенты — то есть дети образованного сословия; в эти периоды «дедовщина» вплывала в фокус общественного внимания. Когда же власть решала оставить студентов в покое — тут же и интерес общества к неуставным отношениям в армии мгновенно спадал почти до нуля.

Можно ожидать, что и нынешний, разом вспыхнувший интерес столичных блогеров к условиям жизни в российских местах заключения носит такой же временный, конъюнктурный характер. Дело скорее всего в том, что в фокусе внимания оказалась раскрученная «медийная фигура», своя, участница столичной тусовки, художница и акционистка. Опять раздадутся дежурные ахи и охи, крики «доколе?» и призывы к руководству ФСИН «навести порядок». На этом все и кончится.

Общественность всегда склонна понимать подобные случаи как единичные проявления садизма одних начальников и халатности других, «эксцессы исполнителей». На самом деле причина происходящего как в описанной, так и во всех прочих колониях РФ много глубже и одними садистскими отклонениями отдельных надзирателей никак не объясняется.

Ключевое системное звено в описании Толоконниковой заключено в словах «норма выработки». Суть дела в том, что ее колония — как и большинство других ИК в России — занимается производственной деятельностью: где-то шьют форму, где-то, может быть, собирают мебель, это несущественно. Важно, что надзиратели в колонии одновременно еще и производственники, которым нужно организовать и эффективно мотивировать свою рабочую силу, то есть заключенных. От того, насколько успешно они с этим справляются, зависит оценка их собственной профпригодности и перспективы продвижения по службе.

Вопрос в том, как заставить зеков выполнять план — учитывая, что большинство зеков и зечек к работе вовсе не стремятся? Как добиться того, чтобы они не просто работали, но и старались соблюдать хотя бы минимальные требования к качеству изделий? (Заметим в скобках, что нежелание заключенных «вкалывать» на тяжелой работе за гроши абсолютно естественно).

Рассмотрим для начала, какие инструменты воздействия на рабочих существуют у руководителей обычного, «гражданского» производства. Это, во-первых, премии — то есть разовое повышение зарплаты, положительное подкрепление за особо ударный и качественный труд; во-вторых, штрафы — разовые вычеты из зарплаты за проявленные халатность и недобросовестность; в-третьих, выговоры — по сути, угроза увольнением с предприятия. Наконец, если рабочий особенно буянит и бедокурит, скажем, ломает оборудование и подстрекает товарищей к бунту — для него есть такая мера воздействия, как арест и помещение под стражу, то есть лишение возможности вернуться в свое теплое домашнее гнездышко.

А теперь посмотрим, чем из этого арсенала располагает администрация колонии. Труд заключенных оплачивается у нас в стране чисто символически — речь может идти о суммах в 150-300 рублей в месяц; соответственно, как премии, так и штрафы для зеков не могут иметь никакого существенного значения. Выговор? Угроза увольнения?! Ответом может быть только дружный смех: любой заключенный и рад бы «уволиться» из тюрьмы или хотя бы из производственного процесса.

Мы видим, что никакие привычные «на воле» способы стимулирования заключенного к эффективному труду в колонии просто не работают. Причем вполне возможно, что даже и повышение зарплат тех же швей до обычных для российской провинции 6-8 тысяч рублей в месяц тоже не принесло бы большого эффекта — просто потому, что многие «зечки» предпочли бы не «вкалывать», а просто ждать окончания срока.

Каков же выход? Выходы, естественно, давно найдены и отработаны. Например, тот же карцер может представлять из себя каменный мешок 1×2 метра, в котором поддерживается температура около нуля градусов, а провинившегося зека бросают туда голым: в таких условиях «отдых от работы», естественно, проблематичен. Особо изобретательные начальники колоний еще и пускают в таких карцерах потоки ледяной воды по стенам — для того, чтобы наказанный не мог прислоняться к ним и таким образом излишне расслабляться.

Или наоборот — карцер может представлять из себя что-то типа обитой железом бочки, в которой температура постоянно выше 55 градусов — жара и духота действуют еще эффективнее, чем холод.

Таким образом, у лишенных обычных средств стимулирования к труду надзирателей остаются в арсенале способы различной депривации заключенных: лишение сна, пищи, возможности ходить в туалет, а также воздействие на них слишком высокими или слишком низкими температурами. Если называть вещи своими именами, единственным реально работающим средством воздействия на заключенного, чтобы он работал, а не отлынивал, являются пытки.

Разновидностью пыток и одним из самых подлых средств воздействия на «нерадивых» является крайне широко применяемая как в Российской армии, так и в российской пенитенциарной системе (это структуры у нас вообще крайне схожи) «круговая порука». Суть ее проста: заключенных объединяют в некие «коллективы», «бригады», выдают им производственные задания — и за невыполнение одним членом бригады нормативов по качеству или по количеству наказывают всю «бригаду»: это может быть или дополнительная сверхурочная работа, или стояние в легкой одежде на морозе, или лишение продпайков, или еще что-то в этом духе. В этом случае надзиратели могут ожидать с высокой степенью вероятности, что «провинившейся» заключенной члены ее «коллектива» сами устроят ночное избиение — за то, что «подвела коллектив».

При этом, естественно, все вышеперечисленное — незаконно. Существуют нормы по питанию и содержанию зеков, в которых содержатся в том числе минимальные и максимальные температуры в предназначенных для них помещениях, которые действуют даже для карцера. Над зеками нельзя издеваться и нельзя допускать «ночных самосудов» — все это записано в правилах. Однако, как видим, пытка в колонии — это не отклонение от нормы и не садизм; это инструмент производственного стимулирования. Отбери у начальства колонии возможность пытать заключенных — остановится производство, не будет плана.

Налицо конфликт производственной необходимости и «прав человека». В чью пользу разрешается этот конфликт в российских тюрьмах? Ответ очевиден.

Сбитый с толку российский интеллигент в ответ на перечисленные резоны может промямлить что-то вроде «да, я понимаю, какие-то нарушения... гм! человеческих прав заключенных, возможно, необходимы... для их же пользы... для приучения, так сказать, к труду... но к чему этот садизм?! Зачем им спать дают только 4 часа?!»

Дело в том, что вот тут уже включается механизм, описанный еще Львом Толстым: «снижая идеал по своей слабости, никогда нельзя найти того предела, на котором следует остановиться». Базовые права у заключенных нельзя отобрать частично; если система настроена на то, чтобы «глушить» все претензии касательно нарушения прав заключенных — ей практически невозможно различать «слишком слабые» и «слишком сильные» сигналы. Кто установит градацию? Кто скажет, что, допустим, держать зека в одной рубашке в каменном мешке сутки при температуре +5 — это допустимо, а вот бить его резиновой дубинкой — недопустимо? Где критерий?

Кроме того, очевидно, что в самой системе исполнения наказаний России идет постоянный специфический отбор исполнителей. Если пытка является рабочим инструментом, то излишне «добрый» надзиратель — скажем, считающий, что беззащитную женщину нельзя бить сапогами втроем — в системе просто не удержится. Не удержится и начальник колонии, если он склонен слишком много внимания уделять жалобам заключенных на плохое обращение. Система его выдавит не за моральные качества, а просто за то, что его колония не будет выполнять План, спускаемый сверху.

И наоборот: совершенно естественно, что в описанной системе человек с имеющимися у него садистскими наклонностями будет и более успешен, и будет лучше продвигаться по служебной лестнице. Беда лишь в том, что в условиях благоприятствования любые врожденные наклонности склонны расцветать пышным цветом; если при найме на работу такой надзиратель имел лишь безобидные фантазии типа занятий сексом со связанной женщиной — через несколько лет работы мы можем иметь абсолютно развращенного типа с перекореженной психикой.

Достаточно очевидно (и много раз показано в экспериментах), что учреждение, в котором разрешены издевательства над людьми, ломает людей в обе стороны — то есть и заключенных, и тюремщиков. Отсюда и неизбежные эксцессы, типа описанного Толоконниковой требования для «наказанных» работать голыми. Видимо, руководство данной ИК начало уже «переклинивать» через край — хотя в требовании видна отнюдь не только «эротическая» составляющая. У нас даже на «гражданских» фабриках и заводах в производственных помещениях обычно зимой царит жуткий холод. Кроме того, спецодежда применяется на предприятиях отнюдь не только для того, чтобы прикрывать наготу: обычно она служит и для защиты работника от воздействия весьма недружественной производственной среды. Таким образом, требование «работать голой» — это три пытки в одной.

Из сказанного, думается, ясно, что никакие «комиссии» и «проверки», пусть даже с Самого Верху, неспособны изменить ситуацию в конкретной ИК-14. Дело не в том, что в ИК работают садисты; дело в том, что система сама по себе требует садизма от работников.

Выходом мог бы быть только отказ от организации принудительного труда в российских колониях. Однако и тут все не так просто. Как известно, Россия является одним из мировых лидеров по количеству заключенных на 100 тысяч населения. Конкретно мы — на втором месте (на первом США). В России «сидит» более 700 тысяч человек. Поэтому кажется естественным стремление ФСИН и МинЮста добиться, чтобы вся эта орда заключенных как-то себя окупала. У нас вообще государство крайне экономно. На самом деле этот принцип — «норма-паек» — сохраняется еще со времен ГУЛАГа.

То есть принцип понятен: хочешь гуманного обращения с заключенными — больше плати за их содержание. Гуманная тюрьма — дорогая тюрьма (для налогоплательщика). Очевидно, однако, что российское государство на это никогда не пойдет; более того, сейчас оно разворачивается в противоположном направлении — то есть «режет расходы» на всех возможных социальных направлениях, даже для законопослушных граждан (что уж говорить про зеков!)

При этом, безусловно, трудно переоценить влияние, по сути, узаконенного применения пыток на моральную атмосферу в российском обществе — особенно учитывая уже упомянутое огромное число заключенных, то есть жителей РФ, которых система постоянно пропускает сквозь себя. Царство узаконенного садизма, которым можно назвать российскую пенитенциарную систему, очень многое формирует в отношении населения к государству, праву и так называемым «общечеловеческим ценностям». Результаты мы видим вокруг себя каждый день — и это отнюдь не только форма полицейских.

Выход же из ситуации крайне прост: всего лишь надо, чтобы независимый прокурор по жалобе з/к Толоконниковой возбудил бы дело типа «Толоконникова против ФСИН», а независимый суд решил бы дело в ее пользу. Все (!) необходимые законодательные основания для этого есть уже сейчас. Несколько таких процессов — и ФСИН само отказалось бы от практики принудительного труда как слишком «затратной».

Однако у нас в стране прокуратура, МВД, ФСИН и суд представляют собой одно целое, один механизм, который «делает План». Поэтому пытки будут продолжаться

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе