Новости – Политика

Политика

«Политик не должен думать о деньгах и смерти»

Валерий Скурлатов. Фото: Алексей Николаев / «Русская планета»

Лидер советских правых патриотов Валерий Скурлатов рассказал, как в 1960-е он пытался улучшить марксизм, организовывал «Память», получал помощь от Ходорковского и «толкал» Ельцина

Алексей Аликин

13 марта, 2014 16:03

28 мин

«Русская планета» продолжает цикл бесед с диссидентами, находившимися в СССР вне либерального лагеря. Первое интервью было с одним из лидеров монархических движений в Советском Союзе Владимиром Осиповым.

Об истоках одной из самых одиозных организаций эпохи перестройки — НПФ «Память», а также о других историях из жизни подпольных и полуподпольных движений право-патриотической части советского подполья «Русская планета» поговорила с публицистом и общественным деятелем Валерием Скурлатовым.

Впервые его имя стало известно в связи с публикацией в 1965 году «Устава нрава» — манифеста, который в среде шестидесятников сочли апологией фашизма. В дальнейшем идеи, заложенные в этом тексте, Скурлатов продолжал развивать в других научно-популярных и публицистических работах. На протяжении многих лет он оставался заметной фигурой в среде российских национал-патриотов. Среди его друзей и соратников в то время были художник Илья Глазунов, диссидент Александр Гинзбург, первый председатель «Памяти» Дмитрий Васильев.

— Вы участвуете в политике с 1960-х годов, 20 лет занимались подпольной деятельностью: расскажите, с чего все начиналось?

— Первый политический опыт я испытал еще в конце 1940-х годов, когда мне было 10—11 лет. Тогда как раз произошел разрыв СССР с Югославией. Мы с друзьями в школе обсуждали, что за руководитель такой Сталин, раз не смог удержать такую прекрасную страну? Я был крайне недоволен сбоем сталинской политики.

В нашем классе были очень самостоятельные и критичные ребята — помню Сашу Анисимова, который стал доктором наук, и Сашу Гречихина, в будущем профессора по полиграфии. Позже, когда в сентябре 1950 года Сталин опубликовал статью «Марксизм и вопросы языкознания», она произвела на нас колоссальное впечатление. Она оказала влияние на философские, политические и мировоззренческие траектории всей нашей дальнейшей жизни. В статье Сталин говорил, что хочет дискуссии, и он ее получил вот на таком школьном мальчишеском уровне!

— Дальше разговоров тогда дело не пошло?

— Да, а после школы я уже увлекался прожектами экспансии, хотел прорываться в самый центр Азии. Потом увлекался Арктикой, думал о путешествии туда — короче, отдал дань странствиям. Потом я попал в Центральный дом авиации, в кружок космонавтики. Это были 1950-е годы, тогда полеты в космос еще значились на горизонте, зато был Циолковский, другие наши мыслители. С тех пор я интересуюсь космическими делами.

Фото: Алексей Николаев / «Русская планета»

Настраивать молодежь на перманентную смертельную борьбу не только на сегодня и завтра, но на послезавтра. Связать эту борьбу с космической миссией своего народа. Борьба за космос и борьба за человека неотделимы. Космос — любимое дело молодежи, ее тоска по подвигу... («Устав нрава», тезис 2)

Мое поступление в МГУ совпало с ХХ съездом КПСС, кампаниями по разоблачению культа личности. Тогда я почувствовал, что система рушится и пора начинать самостоятельную деятельность. В университете мы создали кружок «Весенние голоса». У нас не было идеологии в четко очерченных рамках, нашей главной идеологией было действие. На физфаке МГУ учились студенты из Китая, арабских стран и Западной Европы, которые выписывали заграничную прессу, к нам приезжали разные деятели — от Нильса Бора до французских звезд, все это я с удовольствием впитывал.

— В 1965 году широкую огласку получил написанный вами «Устав нрава» — многие шестидесятники сочли его манифестом фашистского толка. Что предшествовало написанию этого текста?

— Это было уже позже, когда я поступил в аспирантуру. С каждым годом власть мне казалась все более слабой и бюрократизированной, и я решил создать новую. Проще говоря, распространить параллельную систему — поставить везде своих людей и через них навязывать решения, которые мне казались правильными. Обратите внимание — не слом системы, а замена, даже возвышение над ней! Тогда появился Университет молодого марксиста (УММ) — мы создали его явочным порядком, наплевав на КПСС, который потом нас признал.

— Если судить по воспоминаниям современников, это была попытка создать организацию правого толка, своего рода военизированный комсомол.

— Нет, это было развитие моих идей об экспансии. Поймите, любая фирма, и моя и ваша и любая другая — прежде всего, стремится к экспансии. Если ты не экспансируешь, то тебя экспансируют, хотя тут можно использовать и более грубое слово!

УММ был нацелен на всемирную экспансию. Для начала я разослал по всей стране эмиссаров. Среди них были наши молодые философы — Петя Полиевский, Юра Давыдов, полно других шестидесятников. Мне было плевать, либералы они или нет — главное, чтобы работали. Что полезно, то в рот полезло!

Сначала по стране разверстали нашу сеть. Потом был Всемирный слет молодежи в Москве (не фестиваль, а именно слет), который мы тоже оприходовали — распределили страны и взяли в оборот участников. Многие из них стали потом президентами в Латинской Америке и других местах. Договорились, чтобы они представляли УММ в своих странах.

— А в какой момент вы решили изложить свои идеи на бумаге?

— Чуть позже. «Устав нрава» мне поручил написать мой друг и покровитель Василий Трушин, который стал последним министром МВД СССР. Он попросил написать что-нибудь поострее для политической игры в лагере комсомольцев на Можайском море. Сейчас молодежь устраивает сабантуи на Селигере, а тогда комсомол приезжал на Можайское водохранилище. И для того чтобы встряхнуть молодежь, подискутировать за поллитровкой, я написал десять тезисов о том, как взять молодежь в более плотный оборот.

Фото: Алексей Николаев / «Русская планета»

С ранних лет не нянчить молодежь. Ввести телесные наказания! Розга лучший учитель. Удар по телу — закал духа. Продумать комплекс военизации молодежи, с начальной школы. Регулярные военные игры, походы, творчество боя. Культивирование законов солдатского товарищества и рыцарства... («Устав нрава», тезис 7)

Задачей было придать комсомольской идеологии новый импульс. До этого мы через УММ рассылали по всей стране тысячи экземпляров брошюр — там были инструкции, чтобы люди на местах изучали Ницше и Фрейда, например. Мы хотели, чтобы они овладели современной философией и знаниями. Хотя если бы приказали изучать «Майн Кампф», и тогда бы на местах никто не вякнул! Это только московская интеллигенция любят вякать.

Получилось так, что один из участников УММ Саша Радов (Вельш) увидел отпечатанный экземпляр и взял его себе. Он его показал кому-то в Институте философии, где я проходил аспирантуру, не объяснив контекст — что текст написан в нарочито гротескной форме, дабы вызвать спор. Тут же либеральная интеллигенция завопила, что в комсомоле зреет фашистский заговор. Направили в соответствующие органы бумагу, которую подписали и писатели, и лауреаты Нобелевской премии. Там увидели эти завитушки и тут же приняли мир против «молодых фашистов» из комсомола, ха-ха-ха!

— Однако текст действительно весьма жесткий, оппоненты вполне могли увидеть параллели с работами идеологов итальянского фашизма.

— Понимаете, меня беспокоило то, что после разоблачения Сталина в обществе обрушились все нравственные скрепы. Пошли стиляги, вещизм, мещанство, об этих явлениях в частности написал пьесу драматург Виктор Розов. А у меня есть некий дар предвидеть. Так что в «Уставе» кроме куража есть и серьезные мысли — попытка дать молодежи цель, которая отвлекла бы ее от этого вещизма. Я и сейчас считаю, что нужно чувствовать себя солдатом, победителем.

Нет более подлого занятия, чем быть «мыслителем», «интеллигентом», премудрым пескарем, и нет более благородного дела, чем быть солдатом. Интеллигент — раб мертвого разума, а солдат — господин жизни, навязывающий мировому процессу свою волю... И чтобы народу не выродиться, чтобы не стать рабами и роботами — надо возродить и утвердить навеки здоровый и ведущий к истинному бессмертию культ — культ солдата. («Устав нрава», тезис 2)

Фото: Алексей Николаев / «Русская планета»

— Власть отреагировала на «Устав» разгоном УММ и вашим исключением из КПСС…

— Не совсем так. Да, появился секретарь парткома Института философии Юрий Левада, который хотел меня исключить. Но Трушин повел себя благородно, еще Борис Пастухов подходил ко мне и жал руку. В результате сначала исключали, потом была апелляция — закончилось строгим выговором с предупреждением. А когда я объяснил, что мне надо детей кормить, горкомовское начальство стало искать мне работу. Поскольку я интересовался методами хранения и сбора информации, то нашли мне место в ВИНИТИ (Всесоюзный институт научной и технической информации).

— После этого вы создали подпольную организацию при Московском планетарии. Сказался ваш юношеский интерес к космосу?

— Политика для меня всегда превалировала и я основал общество «Любомир» при Московском планетарии. С одной стороны, это было возвращение к идеям русского космизма, а с другой — это был актив УММ под новой вывеской, который продолжил старую деятельность. Мы собирались и обсуждали вопросы идеологии, как нам дальше экспансировать. Но тут случился подвох. Был у меня заместитель — Борис Емельянов, секретарь парторганизации Лесэкспорта во Внешторге. Боря мне постоянно говорил, что нужны деньги, предлагал взять сберкассу.

— В смысле ограбить?

— Да. Я чисто прагматически подходил, сберкасса так сберкасса. Ну, есть у человека такая потребность, и что? «Ищи третьего, если вдвоем будем брать, как же пути отхода?»,— объяснял ему. Это конечно была форма дипломатического отказа. Впрямую отказать я не мог, все-таки у человека был порыв.

Короче, Боря присмотрел сберкассу на улице Заморенова, недалеко от нашего планетария. Он ее и грабанул в одиночку, просто зашел с пистолетом и взял деньги. Но не уследил, как тетка нажала на кнопку сигнализации. Приехала милиция, началась перестрелка и его убили.

Конечно, узнали, что мы были знакомы. После этого меня вызвали в горком комсомола — а там Трушин был и главный по КГБ в Москве, не помню имени. Я им объяснил, что Емельянов казался мне человеком серьезным, почем мне знать, что у него сдвиг был? Нравы тогда были отеческие, сделали мне предупреждение и потребовали дать слово, что я перестану заниматься подпольной политической деятельностью. Так было покончено с «Любомиром».

Жестокое искоренение предателей, преступников, прелюбодеев, премудрых и бездумных... Не будет порядка в народе, если за каждый проступок не следует яростное возмездие. Два ока за око, два зла за зло, ибо преступник должен нести наказание вдвойне — за преступление перед собой и перед народом. Пьянство, хулиганство, проституция, трудные подростки будут уничтожены атмосферой товарищества, рыцарства и солдатской дисциплины... («Устав нрава», тезис 8)

Фото: Алексей Николаев / «Русская планета»

— Но подпольную деятельность вы не оставили и даже были знакомы с другим Емельяновым, одним из председателей общества «Память».

— Да, Валерий Емельянов, который участвовал в расколе «Памяти», был моим другом. Мы познакомились в мою бытность помощником директора Института Африки в конце 1960-х. Мы подружились. Но он тоже оказался со сдвигом: расчленил свою жену и пытался сжечь тело в парке за станцией метро «Проспект Вернадского». Люди, конечно, это увидели и Емельянова поймали. Его признали больным и через некоторое время выпустили. Уже потом, во время перестройки он создал параллельную «Память».

— Вы, кажется, стояли у истоков «оригинальной Памяти» Дмитрия Васильева?

— Более того, это я Дим-Димыча на улице подобрал! Начать стоит еще с моей работы в комсомоле. У нас тогда многие деятели крутились, был например этот певец — Лев Лещенко. Он премию выпрашивал, ради нее вставал на колени перед секретарем по идеологии. Ну а что — выпили, почему бы не встать?

Как раз тогда появился Илья Глазунов с просьбой отправить его жену в командировку во Францию. Мол, она в девичестве Бенуа, французские корни имеет. А у меня была своя девушка на примете — зачем кого-то чужого отправлять, когда «свой» человек есть, правда же? Я ему отказал. Тогда Глазунов пригласил меня в свою квартиру в моссельпромовскую башню напротив Дома журналистов — он там отхватил два этажа за копейки. Мы туда вдвоем с Аликом Гинзбургом пошли. Накручивали друг друга перед этим, чтобы не напиться. Глазунов оказался широкой души человек, обаял нас, и мы все-таки послали его Нину в командировку! Так началась моя дружба с Глазуновым. Позже я практически стал членом его семьи.

— Вы ведь не только с ним дружили, но и участвовали в одних организациях?

— Мы с Глазуновым посещали «Русский клуб», который собирался в Верхне-Петровском монастыре недалеко от метро «Пушкинская» и ВООПиК (Общество охраны памятников) в особняке на Покровском бульваре. В «Русском клубе» бывал писатель Дима Жуков, отец нынешнего вице-премьера Александра Жукова, приходил известный кинорежиссер Борис Карпов. Петя Полиевский, Вадим Кожинов, Юрий Селезнев, да вообще почти все руководство «Молодой гвардии» — тоже приходили.

Фото: Алексей Николаев / «Русская планета»

«Русская партия» была на ножах с «еврейской». Считалось, что «еврейско-либеральную» фракцию возглавлял Александр Яковлев. Многие члены клуба считали, что нас зажимают. Надо сказать, что мне было все равно, кто человек — еврей или марсианин. Но у нас общество фрустратов, а это значит, что надо искать внешнего врага. Хотя я общался с ксенофобами, сам я ксенофобом не был. До последних дней иногда приходится общаться с этими безумными зацикленными людьми. «Валера — жиды!»,— мне говорят. Я их спрашиваю: «Где жиды?» Я всегда был выше этих предрассудков.

При этом я оставался добросовестным членом «Русской партии». Это была неформальная среда, где можно было вырасти и сделать карьеру. Еще во времена УММ меня пытались затащить в масонскую ложу. Приходил, видимо, от Яковлева посланник — мол, есть у нас свой кружок, там немножко эзотерики, со времен Египта идет обычай. Короче, масонская ложа уровня ЦК КПСС и президиума Академии Наук. Я отказался по практическим соображениям. Думал, пусть у них связи хорошие, но я сам могу не хуже найти, а помыкать собой не позволю.

— Вернемся к вашему знакомству с председателем общества «Память».

— Поручили мне в «Русском клубе» писать про сионизм — в 1970-е было модно с ним бороться. Дело шло, появились такие люди как Дима Васильев. Сейчас мне кажется, что он был гомосексуалистом — бывал у него дома и каждый раз у него новые мальчики. Вроде как слуги, чай подают и прочее. Впрочем, я не зацикливался, это частная жизнь человека.

Он ко мне прицепился, жаловался, что денег нет. Я сдуру предложил Глазунову взять его секретарем, а он его обокрал. Дело было так. Мне Илья позвонил в час ночи и вызвал на разборку. Он же художник, глаз наметанный — видит, даже когда иконку чуть с места сдвинут. А там фототехника пропала, еще что-то. Короче, он при мне очень убедительно разоблачил Васильева как вора и выгнал.

Он потом ко мне снова пришел. «Был не прав, Валера. Помоги — загибаюсь!», — говорит. Устроил его через знакомых в один методический кабинет. Мне потом оттуда звонят и рассказывают, как у них из кабинета стекло «испарилось». Снова обличили его как вора. Все, после этого с Димой больше дел не имел.

Когда в начале 1980-х годов создавалось общество «Память», как руководителя выдвинули меня, но эта должность должна была утверждаться Калининском райкомом партии — на его территории находилось наше здание. А у меня как раз были неприятности с КГБ. Видимо, поэтому забодали мою кандидатуру, а Васильева взяли. Общаясь с КГБ, я убедился в разветвленности их агентуры. Когда я основал Российский народный фронт (РНФ), то первые два члена были из КГБ. Они потом мне сами признались.

Фото: Алексей Николаев / «Русская планета»

Не заниматься так называемым «половым воспитанием», не возбуждать интереса к проблеме пола. Пол — дело интимное, здесь все должно решаться само собой. Подавлять интерес к проблеме пола за счет поощрения интереса к романтике, революции, к путешествиям и особенно к науке и творчеству. Сублимировать пол в творчество. («Устав нрава», тезис 6)

— Когда вас попытались второй раз исключить из КПСС, якобы инициатором был сам Борис Ельцин. Так ли это и какой повод был для исключения?

— Нет, инициатором был ставленник Яковлева по фамилии Квасов. Сначала меня в 1979 году изгнали из МИДа, где я разрабатывал план советской экспансии в Иран: десант в Бендер-Аббасе, военно-морские силы под командованием коммунистов из Народной партии Ирана и прочее. Я поехал в Туркестанский военный округ, где посоветовался с военным начальством. Они выразили готовность выступить, как только пригласят на оказание братской помощи — мол, без проблем перекроем горловину Персидского залива. Этот план обсуждался и в ЦК КПСС, где Андропов был против, а Дмитрий Устинов — за. Андропов сослался на сведения его агентов, будто американцы хотят захватить Афганистан.

И вот как-то в кабинет вбегает мой начальник и друг Остой-Овсяный. «Принято решение ударить по Афганистану», — говорит мне с трясущимися руками. «А по Ирану сейчас будет расследование, кто такой план придумал». Так я ушел из МИДа и попал в Минвуз.

Там я создал новую педагогическую систему. По ней студенты берут шефство друг над другом, помогают друг другу, с детства учатся зарабатывать деньги. Начали пробовать эту систему в школе на Соколе. И вот тут Квасов и стал добиваться моего исключения — вроде система моя буржуазная. Пришлось уйти оттуда в Институт печати, затем исключили из партии, но я опять подавал апелляцию, и снова закончилось строгачом.

— Давайте поговорим об РНФ, история которого была непростой и без внедренных агентов — были внутренние трения и расколы. Расскажите о политической борьбе того периода.

— Началась перестройка, я решил основать Народный фронт. Прихожу к академику Игорю Шафаревичу и предлагаю вступить в РНФ. А он мне жалуется — почему российский, а не русский? Ну а как мы с таким названием можем экспансировать в Среднюю Азию, другие республики? Нам же скажут, раз вы русские, так у себя этим занимайтесь. У меня всегда был прагматический, надэтнический подход.

Фото: Алексей Николаев / «Русская планета»

Я давал интервью по телефону радио «Свобода» в Мюнхене и вечером это транслировалось на СССР. Нужны были деньги на фронт, и в 1988 году я арендовал Дом молодежи на Фрунзенской. С этим помог Михаил Ходорковский — он организовал Центр научно-технического творчества молодежи при Фрунзенском райкоме и там мы с ним встретились. Он мне подписал бумажку, что якобы он арендует Дом молодежи, хотя деньги платил я в счет будущих доходов. Потом вместе с Борисом Карповым организовали Фестиваль православного кино — тогда это было в моде. Я еще договорился с культоргами, работавшими в гостинице «Измайлово», и они поставили посещение фестиваля в обязательную программу для постояльцев. Благодаря этому ходу на каждом сеансе был полный зал, и я заработал деньги на ведение политической деятельности. Сложно точно подсчитать доход, но на современные набралась бы сумма около одного миллиона долларов. На эти деньги был основан фронт.

— Тогда вы написали новую программу переустройства общества «К народному богатству».

— Да, в 1988 году я написал эту программу и отправил ее Ельцину. Он мне позвонил, и я приехал в Госстрой — Борю тогда отовсюду изгнали, это было его прибежище. Мы с ним пошли в комнату отдыха, там он достал пол-литра и прямо сказал мне, что программа ему очень понравилась. Так и сказал: «Хочу быть русским Ден Сяопином!». Я ему тогда пообещал, что будем его выдвигать. Он мне тут же ответил: «Валера, а меня не убьют?». У меня сразу екнуло. Подумалось, что за лидер, который боится убийства? Политик не должен думать о деньгах и смерти. Деньги сами придут, если политикой занимаешься. А про смерть не надо в голове держать — убьют, так убьют.

А 12 июня 1990 года у меня полностью пелена с глаз спала. Был съезд народных депутатов, на котором зачитывали декларацию независимости России, и тут рядом с Ельциным появился Яковлев! Я сразу почувствовал, что вот хозяин, его никак уже не перебить. Яковлев для Ельцина — это и путь на Запад, и кредиты, все что угодно. Тогда мы заняли резко антиельцинскую позицию и организовали Центристский блок, который возглавил Володя Воронин. Он только что вышел из тюрьмы и был полон энергии — честно отсидел за какое-то мошенничество, черное риэлторство, кажется.

Еще Жириновский участвовал, он ко мне после Новодворской пришел. Шумный такой, постоянно лез выступать. Подошел ко мне как-то и спрашивает, не буду ли я возражать, если он свою партию создаст, а я только рад! Начал лепить тогда Либерал-демократическую партию вместе с татарином Халитовым. Помню, как-то напросился на наш митинг, пообещал, что только постоит сбоку. Ну вот приходим мы с двух- или трехметровым плакатом и Жириновский с другом. Их всего двое, а они берут и разворачивают гигантский семиметровый плакат ЛДПР! Ну а что, молодец — сообразительный.

— Какую роль сыграло ваше движение в событиях 18—21 августа 1991 года?

— Мы решили устроить контрмайдан — хотели перегородить Новый Арбат, поджечь несколько машин, троллейбусы, устроить баррикады. Народ же легко завести в любую сторону. Вот мы хотели завести и повести на Белый дом! Звоню Саше Баркашову, а он мне начал рассказывать про мыло, струсил в кусты, короче. Набираю Саше Мартынову, главе казаков — тоже уклонился. Жириновский согласился и депутатская группа «Союз». Также пришли члены РНФ и офицер Коля Петрушенко.

Фото: Алексей Николаев / «Русская планета»

Начали зажигать! Очень ярко выступил Жириновский. И вот уже пора ломать, крушить и поджигать, но тут потребовал слова Петрушенко. Чисто для формальности дал ему слово, и тут он как все военные понес такую ерунду, люди словно от гипноза очнулись и кинулись на нас, началась драка. Так отбивались, что все кулаки распухли. Я после драки только умылся, сразу побежал в Белый дом. Застаю такую сцену: Ельцин бродит по кабинету, а Хасбулатов сидит за столом. «Руслан Имранович, я все же пойду в Кремль», — говорит Ельцин. А Хасбулатов как треснет кулаком по столу: «Никуда вы не пойдете!». Волевой человек оказался. А ГКЧП гнилое вышло — как сейчас Янукович, поэтому все и рухнуло.

— После 1991 года в РНФ произошел раскол…

— Нет, РНФ оставался ударной гвардией в борьбе со шкурниками и в 1990-е. Во время первомайской демонстрации 1993 года, когда на Ленинском проспекте ОМОН пытался остановить колонну митингующих, все лидеры бросились бежать. Видел, как в Нескучном саду сверкают пятки Геннадия Зюганова и других лидеров легальной оппозиции. Остался я один. И вот мы как вдарили этим омоновцам! Раскидали цепь, захватили их автобусы, целый грузовик нагрузили трофейными щитами. Там была стена из грузовиков, дальше которой не пройти, из-за нее появился омоновский командир. Подошел к нам и говорит, что готов на компромисс, главное уходите. Приехали на взятом грузовике сюда и вот эту комнату до потолка забили трофейной амуницией (разводит руками вокруг себя).

— В октябрьских событиях 1993 года вы тоже активно участвовали?

— Как только узнали о ельцинском указе, сразу поехали в Белый дом, где поделили участки ответственности. Я сразу продвинул своих людей в системе — кто комендант, кто в сводном полке. Рассовал своих людей, где можно. Вот тогда я и совершил страшную ошибку. Когда дежурил на горячем телефоне Фронта национального спасения, то был звонок из Рязани от ВДВшников. Пообещали отправить семь бронетранспортеров с одним условием — оплатить им бензин в дорогу. Готов был вынуть деньги из своего кармана, но сдуру позвонил Александру Руцкому. Огромную глупость совершил, доверился формальному командиру. А он дал отбой! «Пошли они ***, сами справимся», — говорит.

А потом был штурм Останкино, тогда струсил Альберт Макашов. Мы к телебашне ехали борт в борт с командиром «Альфы» — я его агитировал переходить на нашу сторону, обещал сделать генералом. У здания были вооруженные баркашовцы с автоматами, им было достаточно дать одну очередь по стекляшке, чтобы снять всю охрану. Не вышло. Я рвался в бой, а Виктор Анпилов с Ильей Константиновым меня оттаскивают: «Валера, ты здесь не командир!». Хотел организовать «коктейли Молотова», да только как назло не нашел бутылок, все ближайшие киоски у метро закрыты были. Бензин есть, бутылок нет — БТРы поджигать нечем. Короче, проиграли мы.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе