Новости – История

История

Бегущие от войны

Польские беженцы-крестьяне. Фото: Библиотека Конгресса США

Беженцы Первой мировой — трагедия миллионов мирных жителей

Сергей Петрунин

2 октября, 2014 16:04

28 мин

С древних времен во время войн мирному населению приходилось вдвойне туго — своя власть в первую очередь заботилась об армии, а враг обычно относился к нему как к добыче. В случае военных поражений единственным выходом для стариков, женщин, детей было либо отступать вместе с войсками, либо прятаться в горах и лесах. Но до Первой мировой исход беженцев никогда не носил столь массового характера. Лишь в России в 1914-15 годы бросить свои дома и хозяйство, родные города и села, были вынуждены по разным данным от 3,7 до 7,4 миллионов человек (в среднем — более 20% населения губерний, оккупированных Германией и Австро-Венгрией). Всего в Европе беженцами стали 12 миллионов человек.

Первые беженцы

Первыми жертвами войны, кому пришлось покинуть родные края уже в августе 1914 года, стали бельгийцы и жители северных районов Франции, а также немцы Восточной Пруссии.

Для сытой и уютной Бельгии, не воевавшей почти целое столетие и, собственно, провозглашенной как нейтральное государство под гарантии великих держав, вероломная атака Германии стала настоящим шоком. В страхе перед наступающим врагом едва ли не треть бельгийцев сразу же покинула родину, что в маленькой стране было сделать несложно — иногда было достаточно сесть на велосипед. Около 900 000 бельгийцев (в основном фламандцев) укрылись на территории нейтральной Голландии, но через несколько месяцев по мере нарастания нищеты и голода большая часть все-таки начала возвращаться в оккупированные немцами родные города.

Около 100 тысяч бельгийцев — мирных жителей и интернированных солдат — остались в Нидерландах. Для них голландцы построили семь лагерей беженцев, в которых жизнь была не сахар: хоть страна и не воевала, но из-за войны оказалась блокирована флотами и армиями воюющих между собой соседей.

Бельгийцы-валлоны, говорящие по-французски, бежали главным образом во Францию — их было около 600 тысяч человек, а также в Великобританию. Вместе с тем Франция столкнулась с проблемой почти 700 тысяч собственных беженцев из северных районов страны, оккупированных немцами. Часть из них, правда, смогла вернуться в родные места уже через несколько недель, когда немцы были отброшены от Парижа, но большинству увидеть родной дом или то, что от него осталось, удалось лишь после войны. Более того, еще более полутора миллионов французов предпочли уехать из опасной прифронтовой зоны, а часть из них переселяли принудительно, чтобы «не путались под ногами» у армии. К концу войны общее число беженцев во Франции достигло двух миллионов. Часть из них власти расселяли по всей территории Франции, включая Корсику и даже колонии Северной Африки.

Передвижные душевые используются в качестве жилья для бельгийских беженцев. Август 1914 года. Фото: Imperial War Museums

Также жертвами «вынужденного перемещения» стали 45 000 немцев (включая эльзасских), которых как «ненадежный элемент» французские власти отправили в специально созданные лагеря, а их имущество было арестовано. К счастью для них, многих вскоре обменяли по договоренности с Германией на интернированных французов, но около 12 тысяч немецкоговорящих жителей Франции оставались почти на положении заключенных до конца войны.

Во Франции возникло много благотворительных обществ, оказывавших помощь своим и бельгийским беженцам — собиравших для них вещи первой необходимости, подыскивавших жилье. Многие интеллектуалы и знаменитости организовывали для них сбор средств, помощь поступала и из-за границы — от благотворительных обществ Великобритании и США. Государство начало оказывать помощь беженцам лишь с ноября 1914 года: пособие составляло 1,25 франка для взрослого и 0,5 франка для ребенка в день, детей беженцев также отправляли поправлять здоровье в солнечный и недорогой Тунис.

Однако по мере того, как война затягивалась и жизнь становилась все труднее, во французском обществе нарастало и раздражение по отношению к и без того обездоленным людям. Их северный акцент вызывал подозрения, они получали презрительные клички ("Боши Севера"), появились проблемы с поиском работы или жилья: беженцев расселяли в самых плохих, тесных, нередко антисанитарных помещениях. Даже государственные структуры на уровне муниципалитетов нередко отказывали им в помощи в соответствии с логикой «почему ты в танке не сгорел» — чиновники называли беженцев трусами, а то и предателями.

Пустые деревни Пруссии

Бедствия пруссаков, спасавшихся от русской армии, продолжались недолго: армии генералов Самсонова и Ренненкампфа, вторгшиеся в пределы Германии, через несколько недель были разбиты и вынуждены отступить.

Как пишет историк Константин Пахалюк, около 350-500 тысяч человек в августе 1914 года устремилось в сторону Кенигсберга (нынешний Калининград), пытаясь укрыться за стенами его крепостей. Это составляло до четверти всего населения Восточной Пруссии. Также около 12 тысяч беженцев по морю на лодках отправились в Данциг (современный польский город Гданьск).

Семья беженцев на гужевой повозке на Восточном фронте. 1914 год. Фото: Imperial War Museums

Русские солдаты входили в богатые и ухоженные городки, где их встречало полное безмолвие: ни единого человека вокруг. Тишину нарушало только мычание голодного и недоенного скота. Командир одной из рот, капитан Успенский, позже вспоминал: «Солдаты наши с изумлением смотрели на немецкие, уютные крестьянские усадьбы с черепичными крышами и красивые шоссе, везде обсаженные фруктовыми деревьями. Удивлялись, что висят фрукты, и никто их не трогает! Жителей не было ни одного человека». Солдаты не понимали, зачем немцам нужно было начинать войну, если «у них и так все есть». Непонимание и зависть часто приводило к мародерству, за что, впрочем, командиры наказывали иногда вплоть до расстрела.

В первые дни наступления русским солдатам порой приходилось находить в домах, покинутых хозяевами, накрытые столы с почти еще теплой едой. Но разгадка объяснялась просто: местные немцы «бежали» совсем недалеко, в ближайший лес, а то и вовсе в замаскированный подвал. Они полагали (и, в общем-то, оказались правы), что русская оккупация будет недолгой. Этим они, правда, нарушали распоряжения властей, требовавших «эвакуации». Русский военный врач Френкель писал, что в приграничном городке Илов «было развешено распоряжение немецкого командования: всем жителям покинуть город, не увозя с собой никакого имущества, к двум часам дня».

Если наступающие русские армии натыкались на колонны таких беженцев, выполнявших распоряжение, то «разворачивали» их и отправляли по домам, так как своим транспортом они мешали переброске войск. Офицер Звегинцов отмечал: «Все дороги из Фридланда были запружены подводами. Большие, пароконные фурманки, доверху нагруженные всяким скарбом, скот, ручные тачки, женщины, старики и дети, все это перепуталось и перемешалось в одном желании поскорей уйти от русских. Их было такое множество, что всякое движение стало совершенно невозможным».

Но осенью оставшихся и возвращенных назад местных жителей из захваченных районов Восточной Пруссии начали изгонять уже сами русские, обнаружив, что немалая часть «мирного населения» активно сотрудничает с германской армией, шпионит и даже устраивает диверсии.

Был издан приказ «ввиду явно враждебного к нам отношения немецкого и еврейского населения, удалять всех жителей мужского пола рабочего возраста вслед за отступающим неприятелем, тщательно осматривать госпитали, больницы, поручая это дело офицерам, объявлять военнопленными всех находящихся там здоровых и отправлять их немедленно в тыл. Излишек собранных или обнаруженных в складах запасов выводить в Россию, имущество частных лиц, проявивших враждебные действия против нас уничтожать немедленно».

Беженцы в церкви в Челябинске. Фото: Библиотека Конгресса США

Самых враждебных пруссаков русские арестовывали и депортировали в Сибирь. Но и в самой России местные немцы становились не только жертвами погромов: на самом деле, в 1941 году советская власть, выселившая за Урал немцев Поволжья, не придумала ничего нового. Уже в 1914 году немецких колонистов и прочих «нежелательных иностранцев» заставляли выехать в тыловые губернии под негласное наблюдение полиции. В частности, по приказу военных властей население прибалтийской колонии Штоксмангоф в составе 350 немецких семейств отправили в Пермскую губернию «из опасения шпионажа и содействия противнику».

Великое переселение

В России с проблемой беженцев, наводнивших центр страны, власти столкнулись лишь в начале осени 1915 года, после «Великого отступления» армии, оставившей почти всю Польшу и Галицию. До этого большие территории Российской империи врагом не захватывались со времен Наполеона. Но даже наполеоновское нашествие шло по узкой полосе от границы на Москву, и потому не только не привело к большому количеству беженцев, но вообще почти никак не коснулось большей части населения России.

Стоит отметить, что царская государственная машина в вопросе эвакуации предприятий, учреждений и населения городов работала куда эффективнее «сталинской» в годы Второй мировой. Планы перемещения из опасной зоны на восток промышленных предприятий, учебных заведений, лазаретов и т.д. были составлены уже осенью 1914 года. К лету 1915 года организованно, без паники, все самое ценное — сотни предприятий, университеты и прочие важные объекты и учреждения — было вывезено из Варшавы, Лодзи, Вильно и Ковно (современные Вильнюс и Каунас), к сентябрю эвакуировали Ригу (хотя ее и удерживали еще два года).

Газета «Русское слово» от 2 сентября так описывала исход населения из Вильно: «По гужевым дорогам и поездами тянутся из Вильны в Минск бесконечные вереницы беженцев — русских, евреев, поляков и литовцев. За подводы до Минска берут по 100-150 рублей. Жизнь в Вильне замирает. Окна и двери заколочены, магазины не работают. Цены на продукты первой необходимости поднялись: французская булка продается по 15 копеек».

В Нижегородскую губернию было перемещено более 30 предприятий и столько же госпиталей. Многие из них впоследствии, уже в советские годы, стали «флагманами» проведенных якобы с нуля «индустриализации» и «культурной революции». Например, бывший Варшавский политехнический институт стал фундаментом для технических вузов Нижнего Новгорода, рижский завод «Фельзер и К°» потом превратиться в «Двигатель революции», Варшавская обмундировочная мастерская — в швейную фабрику «Маяк». А вот Варшавский университет «переехал» в Ростов-на-Дону и стал университетом Ростовским — занятия на новом месте начались с небольшим опозданием, в конце 1915 года.

Семья беженцев. Фото: Imperial War Museums

Значительная часть рижской промышленности и самих рижан переехали в Москву, положив начало новой национальной диаспоре города — латышской (вплоть до 40-х-50-х гг. она была достаточно многочисленной, позднее кто-то вернулся в Латвию, кто-то породнился с москвичами и ассимилировался, многие стали жертвами репрессий). Всего к середине сентября 1915 года из Риги полностью эвакуировали 57 заводов и фабрик, частично — еще более 50 предприятий с 50000 рабочих. Вместе с членами семей получалось уже около 200 000 человек, а всего латыши составляли 8% беженцев (17% — поляки и литовцы).

Крупная диаспора армян в городах Центральной России — тоже во многом наследие Первой мировой. Армяне составляли более 10% всех беженцев, в отдельных губерниях — до 13%, всего около полумиллиона человек. При этом большей частью они формально оставались подданными Османской империи, и спасались от настоящего истребления, организованного турецкими властями. Во многих семьях были вырезаны почти все мужчины, подверглись насилию женщины, немало оказалось умерших от болезней в пути, не говоря о том, что абсолютное большинство потеряло все имущество.

До середины 1915 года армянскими беженцами занимались главным образом армянские же благотворительные организации, не обладавшие достаточными средствами — прибывшие люди получали столь мизерную помощь, что беженцы, особенно женщины и дети, продолжали болеть и умирать. В частности, в те дни газеты писали, что «близ Эчмиадзина (ныне город Вагаршапат в Армении — РП) из 70 тыс. беженцев умирало более 700 человек в день от истощения, голода или болезней». Пришлось вмешаться русскому правительству, которое предоставило на нужды беженцев-армян около 2 миллионов рублей, подключило к работе кавказскую администрацию и русских благотворителей, по всей стране прошли сборы пожертвований.

Вместе с армянами в Россию из Турции бежали и ассирийцы, против которых также там начались репрессии. Многие из них не зная русского языка, смогли выжить в чужой стране лишь заняв «нишу» чистильщиков обуви.

Карточка регистрации беженцев (на семью). Фото: bezhentsy-pmv.com

Наконец, Первая мировая война привела к фактической отмене черты оседлости. 19 августа 1915 года в виду чрезвычайных обстоятельств войны и оккупации районов, из которых более 120 лет евреям не разрешалось переселяться вглубь России, ограничения (кроме Москвы и Петербурга с окрестностями) были сняты. Евреи составляли 10-15% всех беженцев. Один из самых известных беженцев-евреев Первой мировой — великий советский сатирик Аркадий Райкин, сын портового бракера (браковщика) леса из Риги. В 1915 году его родители были вынуждены переселиться в Рыбинск, где юный актер делал первые успехи в местном драматическом кружке.

«Ценятся рабочие профессии»

Летом 1915 года отступающая русская армия часто применяла тактику «выжженной земли» — сжигая деревни, посевы и запасы, разрушая то, что не успевали вывезти. Местному населению Ставка Верховного главнокомандующего предписывала не оставаться на пепелище, а тоже уходить. Однако, несмотря на эти решения, четкого плана эвакуации вне крупных городов не было. Ставшие вмиг нищими погорельцами беженцы заполонили дороги и не знали, что их ждет.

К концу июня целыми селениями, уездами двинулись жители Холмской, Люблинской, Ковенской губерний. Вскоре военные власти пытались поголовно выселить все население Гродненской губернии. С середины августа началось принудительное выселение из Волынской, Подольской, Бессарабской губерний, а также из Галиции, которую в 1914 году удалось ненадолго завоевать: известен случай переселения карпатских крестьян в степи Нижнего Поволжья.

Грабежи и насилие, чинимые собственной армией, стали обычным явлением при эвакуации сельского населения, что вызывало возражения даже царских министров. Несметные толпы голодных, оборванных людей, повсюду вселяющих панику, продолжали двигаться на восток — собственным ходом, на подводах, часто смешиваясь с войсками. Беженцы погибали от голода и эпидемий, ошибочной стрельбы артиллерии, сами вытаптывали хлеба, разоряли чужие огороды, рубили лес на дрова.

Правительство распорядилось обустроить вдоль главных дорог, по которым следовали беженские обозы, «питательные пункты», на которых можно было получить горячую пищу стоимостью 20 копеек на человека (чай с сахаром и теплый хлеб), фураж для скота, медицинскую помощь. Но даже такое в неразберихе отступления получалось не везде. Писатель Константин Паустовский в августе 1915 года, находясь в деревне в Минской губернии, так описывал происходящее вокруг: «Волнуют беженцы, в большинстве озлобленная, косная, небывало дикая масса. Из-за хлеба дерутся до крови друг с другом. Если не хватит пищи или возникнет какое-либо недоразумение, могут убить. Всюду грабежи, поджоги. Каждое утро мы находим около своей избы брошенные трупы холерных — нет ни одной беженской фурманки не зараженной. Трупы слегка лишь присыпают песком. Вонь нестерпимая».

В июле 1915 года Совет министров вмешался в непростые взаимоотношения выселенцев со Ставкой и создал первую правительственную организацию помощи беженцам — «Северопомощь». Было решено направлять потоки переселенцев не только в ближайшие тыловые губернии — Лифляндскую, Витебскую, Минскую, Киевскую, Екатеринославскую (как это было ранее), а и во «внутренние губернии» империи, чтобы разгрузить прифронтовую местность от «избыточного населения». Так проблемы беженцев свалились как снег на голову губернаторам и земствам Центральной России, Европейского Севера, Поволжья, Урала. Беженцы появились даже в Сибири и Туркестане.

Раздача помощи беженцам. Фото: Библиотека Конгресса США

Беженцев начали перемещать особыми обозами — колоннами подвод, крытых брезентом и груженных наиболее ценным имуществом. Внутри ехали дети и старики, остальные шли рядом, иногда гоня скот. Потом перешли на железнодорожный транспорт, но поезда шли очень медленно, уступая дорогу военным эшелонам. Иногда составы с беженцами стояли по нескольку суток на маленьких станциях, где на всех не хватало даже кипятка, потом внезапно трогались. При этом часто терялись дети, порождая новую проблему — армию беспризорников. Также по пути выяснялось, что большинство беженцев не имело документов и им начали раздавать «беженские билеты» — специальные книжки, в которых отмечали все полученные пайки и «гуманитарную помощь».

11 сентября 1915 года было принято решение об освобождении от налогов производства и продажи «съестных припасов» при станциях железных дорог и пароходных пристанях для военнослужащих и беженцев и переселенцев из «эвакуированных местностей», чтобы хоть как-то стимулировать местных крестьян и торговцев помочь беженцам.

На местах помощь беженцам оказывали с одной стороны благотворители, с другой — комиссии губернских земских комитетов. Губернаторы забрасывали правительство телеграммами с просьбами выделить деньги на содержание нежданных переселенцев хотя бы самые ничтожные: продовольственный паек — 4 руб. на взрослого, 2 руб. на ребенка, квартирный паек — 2 руб. на взрослого, 1 руб. на ребенка. Но даже такие средства поступали не сразу и нерегулярно. К тому же большинство беженцев не имели теплой одежды и обуви, и чтобы их одеть-обуть, устраивали сборы «гуманитарной помощи».

Отношения простых жителей большинства «внутренних» городов, например, Тамбова или Нижнего Новгорода с беженцами были тоже непростыми. Вначале многие действительно старались помочь бескорыстно — предоставляли бесплатно комнаты в своих домах, кормили, делились вещами. Но позднее в беженцах стали все чаще видеть либо «конкурентов», готовых работать за меньшие деньги и сбивавших «рынок зарплаты», либо «тунеядцев» (60-70% переселенцев составляли старики, дети и больные), а то и «жуликов». Голодные люди продолжали воровать на огородах, самовольно рубить лес на дрова, и нередко при «разборках» с местными крестьянами доходило до убийств. Беженцы в ответ жаловались, что местные жители наживаются на их страданиях, требуя отдавать все жалкое пособие за аренду какого-нибудь отгороженного занавесками «угла» в подвале.

Беженцы действительно не собирались обосновываться, налаживать быт на чужой территории, надеясь в скором времени вернуться домой — ведь, как всегда, война была обещана короткой и победоносной. Им было трудно оправиться от пережитого горя: разорения, тяжелого пути, в котором многие потеряли близких. Требовалось немало времени, чтобы привыкнуть к новым условиям (многие не знали даже русского языка). Также им были незнакомы особенности сельскохозяйственных работ в климатических условиях Центральной России.

Успешно утроиться на работу удавалось обычно квалифицированным рабочим — во многих губерниях требовались столяры, плотники, мельники, садовники, кухарки. В сельском хозяйстве обычно платили в 2-3 раза меньше чем ремесленникам, и беженцы отказывались от таких «вакансий». Но хуже всего приходилось представителям творческих профессий — актеры или журналисты, говорящие, например, только по-польски оказывались не востребованы и были вынуждены идти в чернорабочие и грузчики.

Сербская трагедия

Трагичной была и судьба сербских беженцев. Они были вынуждены покидать свои дома позже других — лишь с ноября 1915 года, когда к воюющим против сербов австро-венгерским частям присоединилась болгарская армия и переброшенные с других фронтов отборные немецкие части.

К этому моменту Сербия воевала уже более года и была обескровлена, страдала от дефицита товаров первой необходимости, жителей страны косили эпидемии. Положение усугублялось тем, что на территориях, недавно присоединенных к Сербии (Косово, Македония) далеко не все жители были лояльными к правительству в Белграде. Первые беженцы были как раз из этих мест — не желавшие служить в сербской армии призывники скрывались в Албании и Болгарии, а болгары, претендовавшие на Македонию, даже выплачивали таким «дезертирам» небольшое денежное пособие. Сербские власти преследовали «агитаторов», призывавших македонцев бежать из Сербии, более 80 человек было арестованы, среди них было много пожилых солдатских матерей.

Сербские беженцы. Фото: Библиотека Конгресса США

К тому, что по дорогам Сербии пойдут еще и сотни тысяч беженцев, никто вообще не был готов. Власти районов, по которым проходила отступающая армия и «штатские», не могли ни накормить, ни разместить их на ночлег, что вызвало новые эпидемии и тысячи смертей.

В «великом отступлении» сербской армии участвовало около 220 тысяч солдат и 200 тысяч мирных жителей — в основном семьи чиновников и военных, которые опасались преследований со стороны оккупантов. Для поднятия их духа во главе колонны шел пешком сам старый король Петр, обутый в простые кожаные лапти, набитые сеном.

«Знаю, что все сербы готовы умереть за Отечество, — сказал он перед отступлением. — Годы выбили у меня из рук оружие. Ваш избранный царь не имеет больше сил вести свое войско в бой. Я лишь слабый старик, который ничего не может, кроме того, как благословить вас, — сербские воины, граждане, жены и дети. Но вам в одном клянусь — если нам новые битвы принесут позор поражения, вместе с отечеством умру и я». Из Сербии уходили целые коллективы органов государственного управления — вместе с королем пешком шли министры и работники министерств, депутаты парламента, работники судов и прочих учреждений. Их семьи ехали на телегах.

По плану сербского командования отступление шло тремя колоннами. Две двигались параллельно через албанские горы, а третья уходила через Черногорию. Средняя высота гор, через которые предстояло перейти, была около 1800 метров, а запасы провианта, с которыми колонны двинулись в путь, кончились через пару недель.

Сербский министр просвещения позднее вспоминал: «Страх голода был сильнее страха смерти. Голод косил, когда шли через Албанию, боялись его и на Корфу. Карточки на хлеб были наибольшей драгоценностью. Органы пищеварения у многих отказали, лечили таких водой, в которой был проварен рис… И врачи, и санитары как за своими ухаживали за ними и заботились обо всех наших полумертвых детях. С ненадкусанным пайком в изголовье расстался один солдат со своей измученной душой. Мальчик-новобранец умер, думая о матери и своем домишке в Шумадии. Лица тех наших мертвых детей походили на иконописные лики».

Растко Петрович, будучи в то время 16-летним юношей, позже вспоминал: «Желудок переваривал сам себя, за два часа прошел лишь один километр. Видел во сне пончики. Горячие пончики. Ничего кроме, только их. Ни тарелки, на которой они лежали. Один длинный, большой сон о горячих пончиках, о светлых, желтых, воздушных, окруженных ореолом, об их запахе, о страстном желании ощутить во рту их вкус. Сапоги совсем развалились и врезались в ноги, тогда оторвал карманы с одежды и обернул ими стопы…»

Вначале целью отступающих сербов была Албания, где они рассчитывали укрыться, преодолевая заснеженные горные перевалы. Но власти едва становящегося на ноги албанского государства беженцам были не рады и не скрывали этого. Местные бандиты нападали на отставших беженцев, грабили и убивали.

На оказании коллективной помощи сербским беженцам союзниками по Антанте настоял русский император Николай II. Он же взял на себя и расходы, а французы перевезли сербов из Албании на своих кораблях на греческий остров Корфу.

Сербский премьер Никола Пашич позже писал: «После предательского удара со стороны Болгарии, после ужасов в Албании, напоминавших начатый в Турции геноцид армян, нашей нации удалось выжить, пополниться новыми силами и в буквальном смысле возродиться на Корфу. Хотя Греция тогда еще не воевала с Германским блоком, мы чувствовали поистине братское к нам отношение. Таким же было их отношение к нашим братьям и союзникам-черногорцам. Ни я, ни мои соотечественники, никогда не забудут гостеприимства и порядочности Греции в тот тяжелейший период для сербского и черногорского народов».

Пребывание сербских беженцев на Корфу продлилось три года. Король Петр и его преемник Александр жил на вилле Мон-Репо, сербское правительство — в гостинице «Bella Venezia», в муниципальном театре размещался парламент. За время вынужденного изгнания на острове были созданы сербские магазины, школы, спортивные ассоциации, издавалась сербская газета. Впрочем, после четырех месяцев отдыха все боеспособные сербы вновь отправились на фронт — уже на новый Салоникский.

Сербские дети-беженцы. Салоники, Греция. 1917 год. Фото: Фото: Imperial War Museums

К моменту прибытия на Корфу даже солдаты имели ужасающий вид: от голода многие весили не больше 30-40 килограмм, мундиры превратились в лохмотья. На Корфу не хватало даже «крыши над головой», продуктов, дров и угля для такой массы людей, а стояла хоть и средиземноморская, но зима — восемь дней подряд шли ледяные дожди. Несколько тысяч тяжелобольных так и не смогли поправиться и их трупы хоронили в «голубой могиле» — сбрасывали в море. 12 000 других тяжелобольных французы увезли на лечение в госпитали Туниса, 4000 сербских детей — на Корсику.

Главврач сербской Моравской больницы Владимир Станоевич доносил начальству: «По достижении берега, с первым же взглядом, брошенным чуть подальше пристани, приходишь в ужас от мора, который хозяйствует на острове. На берегу видна груда человеческих тел, уложенных как дрова, одно на другое, в несколько рядов. Эта груда в высоту выше человеческого роста, а в длину — больше десяти метров. Сюда приносят и складывают трупы в течение целого дня».

Солдат Богосав Чиркович позже вспоминал: «Обессиленный, больной, сломленный, я не мог понять, что вокруг происходит. Был сам — кожа и кости… Получили мы какие-то картонки и нас разместили в палатках… Это был госпиталь. По прошествии трех недель я начал понемногу приходить в себя и меня переместили в другую палатку…

В те дни я видел такое, что буду до конца жизни носить с собой, как страшное воспоминание: солдаты каждый день умирали, а я видел, как их, мертвых, кидают в лодки и куда-то везут… Эта страшная картина часто вспоминается мне, а я, как только услышу плеск моря, закатываю глаза, чтобы не видеть этого. Я видел, что многие из них были еще безбородыми». Именно на острове Корфу в 1916 году была написана одна из самых известных сербских песен — «Тамо далеко» о трагедии целого народа, вынужденного покинуть родные дома.

Только после Первой мировой войны в Лиге Наций впервые на международном уровне был поставлен вопрос о беженцах в будущих конфликтах, их статусе и правах. Сегодня термин «беженец» строг и конкретен с точки зрения международного права, а государственные органы всех цивилизованных стран обязаны помогать таким людям, избавлять их от дополнительных страданий.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе