«Мы угощали немцев хлебом и сахаром»

Леонид Мельников. Фото: Александр Молчанов // «Русская планета»

Воспоминания ветерана Леонида Мельникова

Александр Молчанов

3 мая, 2015 21:00

7 мин

Леониду Мельникову 1 мая исполнилось 92 года. Он все еще в отличной форме и занимает общественный пост зампредседателя совета ветеранов Центрального района Челябинска. Не подводит и память: события войны Леонид Иванович помнит так, будто все это было вчера.

— Леонид Иванович, как и когда вы узнали, что началась война?

— Я был студентом второго курса сельскохозяйственного института. В тот день, 22 июня, пришел откуда-то домой и услышал по радио выступление Молотова. Отнесся я к этому сообщению, как и многие, не слишком серьезно: была уверенность, что немцев разобьют буквально за пару недель. Но даже когда война затянулась, у меня ни разу не было мысли, что мы можем проиграть — ни в тылу, ни потом на фронте. В июне мы с однокурсниками уехали в колхоз и работали там комбайнерами до октября. А вернувшись, я вынужден был забрать документы из вуза: семья оказалась в очень трудном материальном положении, необходимо было устраиваться на работу. Меня взяли на лакокрасочный завод.

— Жили трудно, голодали?

— С питанием дело обстояло очень плохо. Нас у родителей было пятеро: три брата и две сестры. Я самый младший. Мать занималась домом, отец работал бухгалтером. Уже и не помню, что мы тогда ели, помню лишь, что еды не хватало. Приходилось даже брать тайком хлеб из заводской столовой. Несколько раз я ходил в военкомат, просился добровольцем, но не брали, говорили, бронь. К тому же мать каждый день плакала: старший брат долго не писал с фронта, и она просила меня пока не уходить. Потом он объявился, прислал весточку, что ранен и лежит в госпитале. Он командовал взводом в Ельце, ему раздробило стопу, после чего на фронт он уже не вернулся. А весной 1943-го мне прислали повестку. 6 июня я был на призывном пункте.

— Что вы взяли с собой?

— По-моему, ничего. С пустыми руками пришел. Оттуда на две недели нас отправили в лагеря под Чебаркулем. И там мы ничего не делали, просто ждали. Однажды за бойцами приехали командиры, ко мне подошел какой-то офицер с солдатами и спрашивает, мол, вы кто, какое у вас образование? Второй курс института, отвечаю. «Вы нам подходите, хотим вас взять в разведку». Ну, а я с удовольствием. Думал, буду за «языком» ходить. Оказалось, что надо было наблюдать с деревьев за расположением и передвижением вражеских войск. Так я стал рядовым 35-го стрелкового корпуса Третьей армии. Расквартирована она была в то время под Орлом, захваченным немцами.

Мы существовали отдельно от корпуса — примерно в километре от передовой и в 3–4 км от штаба и основного войска, которые располагались глубже в тылу. Лично я все время на дереве сидел со стереотрубой. Передвигались пешком. Была, правда, лошадка, запряженная в повозку, но на ней мы везли обмундирование, противогазы, что-то из провизии. Спали обычно в траншеях, старались найти лесок, в нем и останавливались. Если леса не было, искали на местности какую-то высокую точку, откуда можно было вести наблюдение. Среди нас был повар, он и готовил еду. Продуктами нас не особо снабжали. Иногда привозили консервы, раз или два раза в месяц. Гречка была. Ловили кур или гусей в деревнях — они все были полупустые, а домашней птицы бегало много.

— А зимой, когда холодно, неужели тоже ночевали в траншеях?

— Да, но нас тепло одевали. Выдавали белые шубы. Никто никогда не болел. Молодые были.

— А спирт выдавали?

— С этим проблем не было. Все-таки, когда на дереве сидишь, там зимой холодище, а пару глотков сделал — и согрелся.

— Наверное, и для храбрости он был не лишним. Вам во время войны часто бывало страшно?

— Не помню такого. Была какая-то уверенность, что не убьют. Хотя пару раз меня ранило, но не сильно. Однажды, когда освободили Орел и уже шли по Белоруссии, нам отдали приказ взять город Рогачев. Там, кстати, я даже видел Жукова. Он приехал, чтобы вместе с командующим армией генерал-лейтенантом Горбатовым наблюдать за ходом боя. И вот во время освобождения Рогачева я вел наблюдение не с дерева, как обычно, а из блиндажа. И прямо передо мной разорвался снаряд. Осколки полетели выше, а вот лед вперемешку с грязью — прямо в меня. Это месиво разодрало лицо до крови. Но я остался на месте. Мне позвонил командир, спросил, что случилось, и поручил срочно установить местоположение орудия. С третьего удара я его засек, передал координаты, и минут через десять оно было уничтожено. После этого мне дали медаль «За отвагу», значок «Отличный разведчик», приняли в партию и присвоили звание ефрейтора.

А второе ранение я получил, когда мы с товарищем нарвались на мину. Раздался взрыв. И моему напарнику пробило ногу. Я побежал за ребятами, а они заметили, что у меня самого штанина промокла от крови. Я этого даже не чувствовал. Видимо, осколком задело, до сих пор остался шрам. А товарища нашего отправили в медсанбат, и больше мы его не видели.

— Вы наблюдали, как громят немцев, которых вы засекали? Какие чувства испытывали?

— Да, иногда доводилось видеть, как наши бьют по ним. Мы, конечно, радовались этому! На немцев были очень злы.

— Леонид Иванович, за что вам присвоили орден Красной звезды?

— Дело было около Кёнигсберга. Командир дал мне приказ вычислить, откуда в нас летят снаряды. Я со своей стереотрубой залез на самое высокое здание, проделал дырку в крыше и вскоре засек огневую точку: около какого-то сарайчика из земли торчал ствол. Передал координаты, и его тут же разбомбили. Оказалось, там был закопан танк. И рядом полегли два фрица. Вот вскоре после этого случая мне дали орден. Шел уже последний месяц войны.

— Как вы его провели, этот последний месяц?

— После взятия Кёнигсберга нас отправили в Берлин. Передвигались на машине вместе со штабом. Пока ехали по Восточной Пруссии, местное население почти не видели: все прятались, боялись русских. Вскоре оказались в предместьях немецкой столицы. Два дня дали на передышку и ожидание пополнения: во время боев в Восточной Пруссии наших полегло немало. А затем пошли в атаку на Берлин. Я уже был связистом, так как разведывать там было нечего. Шли по траншеям. Справа была третья ударная армия, которая брала штаб Гитлера и Рейхстаг. А нашей задачей было дойти до Эльбы и не пустить на этот берег американцев. Мы должны были соединиться с армией Конева, которая шла с юга. И в результате нам удалось взять немцев в кольцо. У них уже не было никаких шансов, но они выполняли приказ, ожесточенно оборонялись. В общем, какое-то время простояли, а потом стали сдаваться целыми сотнями.

Меня 24 апреля вызвали в штаб и назначили телохранителем начальника штаба артиллерии корпуса. С ним в машине я и проездил почти до самой Победы, о которой нам сообщили то ли 8-го, то ли 9 мая. Что тут началось! Все стреляли вверх — каждый из своего оружия до последнего патрона! Обнимались, плакали.

Как только стало известно об окончании войны, на улицах появилось много голодных немцев: стариков, женщин, детей. Мы угощали их тем, что было, — хлебом и сахаром. Понимали, что они ни в чем не виноваты. А они кричали: «Гитлер капут!»

— Праздник был?

— Нет, никакого праздника не было. В тот же день мы сели в машины и отправились обратно. По дороге на пару месяцев задержались в польском Вроцлаве, там отдохнули. Потом доехали до Борисова под Минском, где я и ушел в увольнение. В декабре приехал домой. К сожалению, ни с кем из ребят нашего отряда связь не сохранилась — я их не видел с тех пор, как меня назначили телохранителем. Ничего не осталось на память и из вещей. Как приехал, шинель сразу бросил, надоела она мне. И тем не менее все, что было тогда, отлично помню. А 9 мая считаю главным праздником — и лично своим, и всей нашей страны.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе