Новости – Статьи
Статьи
«Это последний юбилей, который я отпраздную»
Валентин Ваганов. Фото: Екатерина Вулих/«Русская планета»
Рязанские ветераны о Великой Отечественной
17 апреля, 2015 00:00
15 мин
По данным регионального министерства социальной защиты населения, в Рязанской области проживает чуть более 31 тыс. ветеранов и вдов участников Великой Отечественной войны. Из них 26 тысяч — труженики тыла. Это официальная статистика. Ветеранов, которые соглашаются на общение с прессой, гораздо меньше. Самым молодым из них уже за 90 лет. Немного осталось тех, кто на просьбу корреспондента «Русской планеты» ответил: «Приезжайте завтра, ведь послезавтра мне в школу — детям о войне рассказывать».
Валентин Яковлевич Ваганов встречает меня в белой рубашке и галстуке — при параде. Его супруга Екатерина Васильевна с воодушевлением суетится рядом, говорит, что скучно им одним: дети-внуки живут своей жизнью, а до дачного сезона далеко. Но она уже готовится — на подоконнике ждет своего часа помидорная рассада.
Семья Вагановых в послевоенное время
Семья Вагановых в послевоенное время. Фото из личного архива
Валентин Яковлевич — сибиряк, его детство прошло в Красноярском крае. На войну отправился из хакасского поселка Ефремкино, который на тот момент был самым настоящим «медвежьим углом», затерянным среди гор, лесов и рек.
– Мне было 17 лет, когда меня с соседскими парнями вызвали на медкомиссию в район. А до него больше 40 километров пешком. Вышли мы с ребятами в 5 утра, пришли к одиннадцати, прошли медосмотр. А нам и говорят, чтоб мы ночевать остались, потому что в Сибири днем может быть +20, а ночью -20, вот такая погода. Объяснили: «Вы не дойдете, вас волки загрызут». Ну, мы и остались. Расположились на ночевку, вдруг к нам зашел человек и спросил, кому из нас есть 18 лет, кто хочет на фронт. Я тут же сказал, что мне уже 18 и я закончил десятилетку. И уже через час ехал в вагоне. Это было 8 марта 1943 года.
На войне трудно и страшно было лишь «хлюпикам, привыкшим к комфорту», уверен фронтовик. А ему, бегавшему в школу за 29 км и охотившемуся в одиночку с малых лет, было интересно. Интерес и даже какой-то азарт: скорее прогнать фашистов с нашей земли.
– Высадили нас на станции Асиновское, поместили в училище. Почти сразу же нас учили обедать в столовой, потому что народу много, время ограничено. «Заходите, бросаете второе в суп, перемешиваете, выпиваете, потом быстро выпиваете компот, хлеб — в карман, и на выход, иначе не успеете».
Запомнился Валентину Яковлевичу кросс, который парней заставили бежать на второй день «учебки». Трасса проходила между болотами, по прямой — сначала в одну сторону, потом в другую. Ваганов прибежал первым, но его тут же решили наказать.
– Когда побежали, я смотрю на всех и думаю: чего топчутся на месте, грязь месят? Ну, я и рванул. А меня обвинили, что я где-то срезал и обманул командиров. Потом уж спросили контролеров, дежуривших на трассе, видели ли они меня. Те и отвечают: «Видели, какой-то дурной один бежал, так и не поняли, откуда он взялся». Тогда только поверили.
В сентябре Ваганова с однокурсниками отправили в Новосибирск, оттуда в Москву. Накормили, переодели.
– А переодевали так: идем мы строем в одну сторону — перед нами коробки с надписями «Снять пилотку», «Снять обувь», вот мы раздевались и туда бросали. Обратно шли — так же одевались. И сразу же — в поход к Днепру. Вот этот поход, скажу я вам, был тяжелый. Шли ночью, по 50–70 километров преодолевали, утром 2–3 часа на сон, потом учеба и тренировочные стрельбы. Ноги были разбиты в кровь, шли, как утки, на внешней стороне стопы. На себе тащил противогаз, винтовку, плащ-палатку, сумку с боеприпасами, много чего еще, но главное — пулемет «Максим». Везти по земле его было нельзя: колесики могли разболтаться, а прицел — сбиться. В таких условиях даже моя отличная физподготовка «буксовала». А потом форсировали Днепр. Тоже нелегко далось. У нас были такие «плавсредства»: дощечка с гвоздем и петлей, на ней мы укрепляли свои рюкзаки и другие пожитки, так и переправлялись. Гитлер говорил, что берег Днепра очень крутой, что советские войска не смогут на него подняться. А ведь и забрались, и Чернигов взяли, и другие города освободили, — рассказывает Валентин Яковлевич.
Он помнит, как по дороге к Днепру бойцам встретился этап: вели пленных власовцев. И вдруг кто-то начал стрелять.
– Даже не поняли, что произошло. А это один из наших парней выстрелил. К нему кинулись — как посмел без приказа? Оказалось, парень узнал среди предателей своего брата. Вот и убил.
Интересуюсь, чей велосипед-тренажер стоит в углу комнаты. Оказывается, сам Валентин Яковлевич крутит педали по утрам. Во время войны он получил серьезное ранение в правую ногу, были разорваны все мышцы выше колена. Врачи говорили, что нога больше никогда не разогнется.
– А я ее постоянно «мучил», брал руками и тянул, вытягивал. Постоянно разрабатывал.
Нога выпрямилась, по походке Ваганова и не скажешь, что он перенес такую травму. А вот привычка «разрабатывать», видимо, осталась.
День Победы застал Ваганова под Рязанью: в наш город он был направлен по приказу Сталина, в Рязанское краснознаменное пехотное училище имени К.Е. Ворошилова. Затем учебное заведение стало высшим воздушно-десантным командным училищем, где Валентин Яковлевич продолжил службу.
– Всех парней с 18 до 23 лет Сталин приказал распределить по военным училищам, я попал в Рязань. В тот день мы были на тренировочном полигоне в Сельцах. А там такая рощица березовая по краям, смотрим — загорелась она. Мы подумали, что настоящий пожар, со второго этажа казармы давай выкидывать матрацы, одежду — спасали, значит. Выяснилось, что офицеры начали гулять, да так разгулялись, что пожар местного значения устроили. Спрашиваем, что случилось, а офицеры: «Так победа же, конец войне, вы разве не знали?!»
В поисках Екатерины Ильиничны Горошкиной пришлось долго колесить по селу Поляны. Улица Октябрьская, на которой живет ветеран, спряталась в глубине села, к тому же утонула в непролазной грязи. Проехать по ней можно только на тракторе или джипе. Но Екатерине Ильиничне это без надобности: подышать воздухом она выходит только на крыльцо, а для прогулок по улице ожидает лета.
– Зажилася я на этом свете, задержалася, — словно оправдываясь, встречает меня 92-летняя хозяйка дома. — Нас пятеро от мамки на фронт ушло, все умерли, а я вот живу. Место занимаю.
Жена внука, стройная молодая женщина, посмеивается и тихонько рассказывает мне, как «бабушка каждый вечер стремится на всю семью начистить картошки, чтоб не казаться бездельницей и нахлебницей». И все говорит то же самое: что зря занимает место в доме.
Екатерина Горошкина
Екатерина Горошкина. Фото: Екатерина Вулих/«Русская планета»
На самом деле щупленькую старушку почти не видно на краю углового дивана, за кучей подарочных альбомов и книг, изданных к разным годовщинам Великой Отечественной.
– А ведь все еще хочется пойти пополоть в огороде, — тихонько и как-то жалобно говорит она.
Сначала к ней приходится прислушиваться, чуть позже привыкаю и начинаю понимать каждое слово.
– Сама я из Дубровичей, перешла в 10 класс, когда война началась. Мы всем классом в лесу торф добывали. Тогда случайно всю левую руку ножом специальным разрезала, чуть ли не всю кисть. Завязали мне, перебинтовали… Я все равно ходила. И вот приехал к нам председатель совхоза и отпустил нас, трех девчонок, домой. Мы такие радостные были, домой полезли по сугробам. Раньше зимы-то другие были, с теперешними не сравнить, сугробы наметало по пояс. Добрались до дома, а это больше 20 километров. Скорее-скорее, отогреваться… А мамки наши все в одной избе собрались и плачут. Оказалось — повестки нам пришли. Ночью собирались на фронт и прощались.
Екатерина Ильинична вспоминает, что первым, в первый же день войны, на фронт ушел старший брат Иван. В Ленинграде получил серьезное ранение, потом пропал. В семье уже смирились с тем, что он погиб. Шел уже 1946 год, Екатерина вышла замуж за брата одноклассницы, ждала ребенка. Стояли они с матерью у калитки и смотрели на дорогу. Просто так, уже никого не ждали.
– Я говорю: «Мам, вон идет мужчина, на Ивана похож очень». А она мне: «Да ты с ума сошла, с погоста не возвращаются». Оказалось — и правда, Иван. Контуженный весь, глухой, чудной… Он тоже уже умер, а я все живу, мешаюсь.
По словам собеседницы, привезли ее и таких же девочек в подмосковные леса. Сначала никто ничего не понял: что же здесь делать?
– Подводят к полянке, а там, на земле — настил из досок. Это дверь такая оказалась — к землянке нас привели. Там уже много девушек было, все образованные, одна я неуч с незаконченным средним образованием. Показали нам приборы — с их помощью мы должны были управлять четырьмя орудиями. Вот так я стала зенитчицей, прибористкой. Москву от немецких самолетов охраняли.
Одно время она служила на батарее с завербованным немцами шпионом-вредителем. Как-то зенитчицы заметили, что приборы управления, вроде, работают исправно, а орудия их не слушаются. То мимо цели, то вместо предупредительного огня — шквальный.
– И все ж поймали его, Борей звали. Обрубал электричество, перенастраивал приборы, чтоб они не работали. Потом признался, что его завербовали. И еще признался, что ему дали яд, чтоб в общий котел нам подсыпал. Он просил прощения, раскаивался, но ночью к нам подъехал черный воронок. Расстреляли его, не помиловали.
А 9 мая 1945 года очень строгий, по словам Екатерины Ильиничны, командир забежал в землянку и закричал: «Девки, пляшите, война-то кончилась!». Сначала ему даже не поверили. Потом бросились друг к другу обниматься, целоваться, хохотали и плакали, пели песни.
– А рядом было расположение аэростатчиц. И вот все стреляют в воздух, салют гремит, один аэростат тоже полетел над нами, как воздушный шар. Вдруг ветер сильный поднялся, аэростат этот начало болтать из стороны в сторону, аэростатчица ударилась и погибла. Вот так, смерть проклятая и этот день омрачила. А еще помню, как пленных немцев вели по Москве. Многие дома были разрушены, но их заделывали как-то, прикрывали, я не знаю, как. И вели немцев по уцелевшим улицам, не тронутым снарядами. А немцам-то говорили, что столица вся разрушена! И вот они шли и все повторяли: «Это ноу Москоу! Это ноу Москоу!»
Она говорит, в нынешних фильмах о войне показывают слишком хорошо одетых бойцов.
– Там солдаты в шинелях, в сапогах хороших. Какие сапоги — в обмотках ходили. Однажды одну женщину комиссовали: в положении она была. А у нее шинель вся протертая, дырявая такая. Она говорит, стыдно в такой дома показываться. У меня хорошая была, я с ней и поменялась, пожалела ее. А потом меня тоже командир пожалел: целую выдал, хорошую.
Вы спрашиваете про баню? У нас неподалеку от землянки ров был небольшой. А туда однажды еще и снаряд попал — сделалась канава, водой заполнилась. И у нас пруд получился. Мы туда ходили — ополоснуться, умыться, простирнуть чего. Какая баня, не смешите. Четыре года не мылись.
Николай Кузьмич Чадаев практически с порога спросил, не душно ли у него в комнате, взлетел на письменный стол, приоткрыл форточку и спустился обратно. Посмеиваясь, сказал: в день по несколько раз так делает — вместо зарядки.
В 1941 году Николаю было 15 лет, его отправили на трудовой фронт под Ржев. Всю осень подростки рыли противотанковые рвы, потом отправились учиться, потом снова — на трудовой фронт, на этот раз в Ясную Поляну.
Николай Чадаев
Николай Чадаев. Фото: Екатерина Вулих/«Русская Планета»
В 1943-м Чадаева призвали на фронт, он попал в отряд разведчиков-вычислителей в запасной артиллерийский полк. Вскоре перевели в противотанковый полк, уже командиром орудия — 76-миллиметровой пушки ЗИС-3 образца 1942 года.
– Нас кидали на все танкоопасные направления, бывало такое, что отобьемся в одном месте, думаем, что отдохнем, а нас уже приказом на другое перекидывают. По трое суток не спали, всякое было. Но больше всего запомнилась переправа и дальнейшие бои на реке Висле.
Николай Кузьмич до сих пор переживает, рассказывая, как командир накричал на него: Чадаев погрузил на понтон не три ящика патронов к своему орудию, а пять. Сам боялся, что такой перегруз может потянуть ко дну, но все же взял запас боеприпасов на другой берег.
– И как все потом радовались, очень пригодились эти патроны. Пока плыли, в понтон попал снаряд, еще немного — и мне бы в грудь угодил. Подобрались к берегу — слышим чуть в стороне немецкую речь, а туман такой стоял, что друг друга с товарищами не видели. Тихонько в воду спустились, тихонько выбрались на берег. Наш расчет первым форсировал Вислу. А потом, по документам, вышло не так, а вроде бы другой человек первым на тот берег попал, — до сих пор задевает ветерана такая несправедливость.
Тогда расчет отбивался на плацдарме 16 дней. За сутки немцы атаковали больше 20 раз, потом все реже и реже. Чадаеву удалось подбить вражескую пушку.
– А продуктовых запасов нам дали на 3 дня. Ели сырую рыбу, которую сами же и вылавливали. Чуть позже, когда подоспела подмога, ехали мы с товарищем на «студебеккере» по селу Слупча, видим — лошади сгоревшие. Спрыгнули с машины, отрезали от крупов по куску и ели это обгоревшее мясо. Помню, вкусно было очень.
Комиссовали Чадаева в том же 1944-м — после ранения в голову.
– Взял я на прицел вражеский танк, и вдруг — полетел. Лечу я над березами, сверху вниз смотрю. Это мне казалось так. Очнулся, смотрю, кровь с головы льет. Я ладони подставил горстью, а она все льется и льется. Так несколько горстей собрал, на землю выплескивал. Все уж распрощались со мной, думали, что умер. А я вот он я. Живой.
Из-за этого ранения и получилось так, что День Победы он встретил дома.
– Сначала по радио услышал, потом мама кричит: «Война кончилась, победа!» Тут я схватил все письма, которые писал домой с фронта, запихнул их в старый рюкзак и поджег прямо посреди комнаты. Мать на меня ругается, а я ей: «И чтоб ничего от проклятой войны не осталось, никаких воспоминаний!» Теперь жалею, конечно, о письмах этих.
Почти все свидетели событий Великой Отечественной на прощание говорили тихонько: «Это последний юбилей, который я отпраздную». Спустя 70 лет у них, как у большинства российских ветеранов, снова одна мечта: увидеть День Победы.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
