Новости – Общество
Общество
«Я стал радикальным противником революционного насилия»
Фото: Дмитрий Окрест / «Русская планета»
Палаточные лагеря, экологический саботаж, развал «зеленого» движения, хождение в народ — Андрей Рудомаха о своем участии в постперестроечной политике
5 ноября, 2014 09:00
32 мин
«Русская планета» продолжает цикл бесед с активистами, находившимися в СССР вне либерального лагеря. На этот раз координатор «Экологической вахты по Северному Кавказу» Андрей Рудомаха рассказал РП о том, как изменилась реакция властей на протест, причинах размежевания анархистов и «зеленых» и почему коммуны нежизнеспособны.
— Как начался ваш путь в политику?
— Как таковой «политикой» в ее традиционном понимании я занялся только в 2004 году, когда активно участвовал в инициативе создания политической партии «Союз зеленых России», которая так и не была создана. Я, правда, из этой инициативы вышел еще до ее провала из-за проблем с внутренней демократией внутри оргкомитета по созданию этой партии. До этого я считал «политику» делом грязным и старался быть вне традиционных политических процессов — участия в партиях, выборах. Хотя, конечно, в политической жизни я начал участвовать очень давно — со времен перестройки. А политически определился я в детстве.
Тогда я был на крайне левых позициях, поддерживал леворадикальные движения за рубежом, очень большое влияние на меня оказал образ Эрнесто Че Гевары. Отчетливо помню, как я глубоко переживал, когда в сентябре 1973 года произошел переворот в Чили и убили Сальвадора Альенде. Мне тогда было девять лет. В тот период я не видел для себя места в нашей протухшей советской действительности и планировал «уйти» за границу — туда, где происходили реальные революционные процессы. Эти планы провалились в 1981 году, когда после окончания школы меня задержали на границе с Румынией после безуспешной попытки нелегально покинуть Советский Союз. А реальное участие в политической жизни началось, пожалуй, с участия в борьбе против Краснодарской АЭС, которая происходила в 1987–1988 годы.
Фото: Дмитрий Окрест / «Русская планета»
На Кубани во времена перестройки активизация новых веяний политической жизни началась именно с этой кампании. Тогда общественная и политическая деятельность как-то очень сильно проистекали друг из друга. На волне этой кампании мы тогда провели на слете Краснодарских КСП (клубов самодеятельной песни) экологический митинг и сбор подписей против АЭС.
Тогда же возникло образование «Эколого-этический союз», который объединял крайне разношерстные силы — от рериховцев до «зеленых». Этим союзом весной 1988 года в горах под Горячим Ключом была организована подпольная слет-конференция тогдашней неформальной оппозиции. Организационная часть этого слета была на участниках подросткового клуба «Свеча», которым я тогда руководил и который был последним местом моей работы в рамках госструктур. После слета к директору Дома пионеров пришли сотрудники КГБ, которые настоятельно посоветовали избавиться от такого странного работника как я.
До этого я с двумя друзьями работал на механическом заводе «Кубань» в Краснодаре. Основано это было на идеях работы с пролетариатом. Идеи эти в ходе нашего «хождения в пролетариат», во мне во всяком случае, полностью рухнули, и в пролетариат и в его роль я больше не верю. Мы втроем — Валера Безуевский и Алик Ковалев — составляли первую коммуну, участником которой я был. В том же слете участвовало много интересных людей, которых потом радикально развела жизнь, например, журналистка Татьяна Павловская, президент косметической компании «Фаберлик» Алексей Нечаев, который тогда руководил коммунарским отрядом «Рассвет», и Алексей Трехлебов, известный сейчас проповедник эзотерических идей.
— Вы знали Трехлебова, который сейчас больше известен в Сети лекциями про славяно-ариев и рептилоидов?
— Да, я его хорошо знаю, мы познакомились в горном поселке Мезмай еще в 1987 году, когда я искал место для поселения в горах, наша группа тогда вынашивала идею создания «экологической коммуны». И была большая вероятность, что мы могли поселиться тогда в Мезмае, но произошла встреча в Кавказском заповеднике с такими людьми, как Виктор Салтыков и Анатолий Базникин. В итоге мы решили делать коммуну в Кавказском заповеднике, устроившись туда лесниками. А с Алексеем я довольно долго поддерживал контакт, гостил у него, он помогал нам с природоохранной деятельностью, ведь мы, в том числе, боролись с разными природоразрушительными процессами в районе поселка. Он и тогда придерживался славяно-арийских убеждений, верил в своих славянских богов, хотя, конечно, все было значительно проще. Уже очень давно с ним не виделся. А то, что Алексея обвиняют в экстремизме, — очередной бред со стороны наших так называемых правоохранительных органов.
— Как вы пришли к активному участию в экологическом движении?
— Я с детства был на природу ориентирован, жил в небольшом поселке вблизи леса — у нас там было несколько шалашей, и с друзьями мы часто уходили в лес после школы. Но к осознанному участию в зеленом движении я поздновато пришел, впервые с «зелеными» пересекся только в 1987 году во время кампании против Краснодарской АЭС. Первой «зеленой» организацией, с которой я пересекся, была Дружина охраны природы Кубанского университета. А кампания была достаточно мощная — произошла большая общественная реакция, все были против. Строительство АЭС уже шло полным ходом, но мы его остановили. Во многом, конечно, Чернобыль повлиял — это был яркий негативный пример, к чему приводит ядерная энергетика. В итоге Политбюро КПСС приняло решение остановить строительство. Беспрецедентное было решение. В итоге Кубань до сих пор свободна от ядерной угрозы. С тех пор моя судьба неразрывно связана с зеленым движением.
Андрей Рудомаха. Фото: Дмитрий Окрест / «Русская планета»
Фото: Дмитрий Окрест / «Русская планета»
Параллельно развивались мои социальные эксперименты в сфере построения коммунитарных сообществ. Для меня это было базовой жизненной целью — построить такое устойчивое сообщество. Как я уже говорил, в 1987 году мы с Валерой Безуевским попали на кордон Гузерипль Кавказского заповедника и познакомились с Салтыковым и Базникиным, которые тогда руководили Северным отделом заповедника. Базникина, увы, уже нет в живых. А Салтыков стал священником в Ивановской области. В Гузерипле мы попутно попали на проходившую там конференцию «зеленых», на которой был создан Социально-экологический союз. Мы нашли с Салтыковым и Базникиным взаимопонимание и договорились, что они создают нашей команде условия для коллективного устройства на работу на удаленный кордон Киша. Это была бы идеальная площадка для создания экологической коммуны. С одной стороны, это была возможность жить на отшибе от общих потоков мира среди первозданной природы, иметь возможность строить собственный мир, но при этом быть не в каком-то маргинальном пространстве, а выполнять необходимые обществу функции по охране заповедника!
К сожалению, наша попытка провалилась. Из-за конфликта команды Салтыкова-Базникина с тогдашним директором Кавказского заповедника Тимухиным Гузерипльский заповедный эксперимент был разгромлен. В результате возможность внедрения на Кишу для нас закрылась. После этого в 1989 году для целей создания коммуны был куплен дом в Сахрае — удаленном горном поселке в Адыгее.
— Дом в Сахрае в итоге и стал площадкой для строительства будущей коммуны?
— Да, я прожил там шесть лет. Состав коммуны сильно менялся, одни люди приходили, другие уходили. В целом через коммуну, если считать тех, кто жил достаточно долгое время, прошло человек 20. А тех, кто просто приезжал, уезжал, наверно, было за сотню. К 1995 году этот коммунитарный проект исчерпал сам себя и не получил дальнейшего развития. Та коммуна, прежде всего, была ориентирована на то, чтобы жить на земле среди природы, заниматься духовным развитием, она не имела активной социальной направленности.
Помимо коммуны в Сахрае развивался проект экологического поселения — была большая волна переселенцев из наших друзей и знакомых. Под поселением в отличие от коммуны в данном случае имеется ввиду общность людей, живших в Сахрае каждый своим отдельным хозяйством, но связанных общими взглядами. Всего за несколько лет там было куплено разными нашими людьми более 20 домов. Однако мы не смогли внедриться в социальную структуру поселка, преодолеть конфликты с местными, стать сколько-нибудь гармоничным сообществом. Было очень много внутренних конфликтов. После них до сих пор некоторые из тех, кто тогда поселился в Сахрае, не общаются друг с другом, хотя прошло уже очень много лет.
— Как сейчас вы оцениваете коммунарский опыт?
— Сейчас я в возможность устойчивых, гармоничных и долгоживущих коммун не очень верю — слишком большой накоплен негативный опыт. Почти в любой коммуне рано или поздно начинаются конфликты, межличностные трения. К сожалению, как показывает практика, устойчивыми могут быть, главным образом, религиозные сообщества, которые сформированы вокруг духовного лидера. Коммуны, объединяющие левых активистов, во всяком случае на российской почве, мало жизнеспособны. Моим лично наиболее успешным опытом была коммуна «Атши», которая возникла в 1996 году, но уже не в Сахрае, а в Майкопе, где я начал жить начиная с 1995 года. Название коммуны было взято из романа Урсулы Ле Гуин «Слово для леса и мира одно».
— Что стало толчком к появлению новой коммуны?
— В 1994–1995 годах я вернулся к природоохранной деятельности — началось активное уничтожение дикой природы в районе горы Большой Тхач рядом с Сахраем. Я стал часто выезжать из Сахрая в «большой мир». Вместе с Володей Федоровичем мы организовали в Краснодарском крае и Адыгее отделения Социально-экологического союза. Все это происходило на фоне распада прежней коммуны. И на этой волне я встретился с Андреем Садовничим. Его, к сожалению, уже нет в живых, он трагически погиб в 2011 году. У всех участников коммуны были так называемые системные имена, мое было — Эр, у Андрея — А, или Чин. Мы по-прежнему используем эти имена при общении друг с другом. Чин родом с Украины — с Донбасса. Он был старым и убежденным сторонником коммун и участвовал в нескольких коммунитарных проектах еще в Луганске и на Алтае.
Мы встретились с ним в мае 1996 в лесу под Большим Тхачем, когда я вел нескольких активистов к участку древнего леса, назначенному в рубку, для шипования деревьев — в деревья вбивают гвозди под разными углами, чтобы ломались бензопилы. У Чина был тяжелый жизненный период, он уехал из родной Брянки, чтобы пожить в дикой природе. Мы тогда его отвели в пещеру на границе альпийской зоны, где он прожил больше месяца. И когда он спустился с гор, можно сказать, что проект новой коммуны стартовал. Для того чтобы запустить проект коммуны, вполне достаточно двух человек, если они могут закрутить поток коммунитарной жизни.
В том же году в проект включились новые люди — Ветер, Ди, Оу, Бу. Мы сначала даже не имели собственной территории в Майкопе, но потом сняли первый дом — в расположенном под Майкопом хуторе Грозный. «Атши» радикально отличалась от Сахрайской коммуны. Это была коммуна экологических активистов, которые зациклены не на сельскую жизнь или огороды, а на активную деятельность вовне. И сравнение этих двух коммунитарных опытов говорит о том, что нужно обязательно что-то делать вовне, иначе все зайдет в тупик. Духовное развитие, сельское хозяйство, самообеспечение, жизнь среди природы — это хорошо, но довольно быстро исчерпывается. Как показала практика, такая формула коммуны экологических активистов была гораздо более жизнеспособна. В итоге коммуна просуществовала, наверное, до 2003 года. Точный срок ее угасания трудно установить, так как само сообщество совершенно не умерло, но из него ушла коммунитарность.
— Борьба за Большой Тхач и стала дебютом новой коммуны?
— Не дебютом, а первым большим делом, вокруг которого в значительной степени коммуна собралась. Первым публичным дебютом коммуны можно назвать радикальную акцию по блокаде конторы Кавказского заповедника в Адлере, проведенную в июле 1996 года. Мы протестовали против царских охот, проводившихся в заповеднике. Но это была не чисто акция коммуны, ее организатором был прежний лидер Краснодарской дружины охраны природы Владимир Федорович. В той акции из участников коммуны участвовали я, Чин, Ветер и Оу. А кампания в защиту Большого Тхача была начата еще в 1995 году, кроме шипования в ней было много официального взаимодействия с чиновниками, инициирования проверок, чтобы остановить рубки.
Андрей Рудомаха. Фото: Дмитрий Окрест / «Русская планета»
Фото: Дмитрий Окрест / «Русская планета»
«Атши» наиболее ярко проявилось на финальной стадии этой кампании — в августе-сентябре 1997 года. Чтобы добиться создания особо охраняемой природной территории на Большом Тхаче, мы тогда организовали серию громких публичных акций в Майкопе, делали массовый сбор подписей. Защита Тхача пользовалась большой поддержкой со стороны жителей города. В итоге власти Адыгеи уступили, и природный парк был создан, правда, на меньшей территории, чем мы добивались. После этого в 1999 году Большой Тхач был включен в состав Всемирного наследия ЮНЕСКО.
— Сейчас жалеете об упущенных возможностях?
— Если бы было возможно вернуться назад в старые времена в тот же Сахрай с уже имеющимся опытом, то наверно, ход событий пошел бы по-другому. Я уверен, если группа активистов поселится в небольшом отдаленном поселке, где все в упадке, где нет никакой экономики, — то за 15–20 лет его можно сделать совсем другим, выстроить в нем совершенно иную жизнь, иные взаимоотношения между людьми. При этом нужно настраиваться на то, что результаты не будут достигнуты быстро, начинать работать с детьми, идти в школу, заниматься воспитанием, создавать экономическую основу для жизни активистов и местных жителей, формировать у местных осознание, что мы пришли сюда, в том числе, и для того, чтобы помочь им построить достойную жизнь.
С местным населением надо обязательно налаживать тесные связи. Внедряться в такую среду нужно было обдуманно. Необходимо обходиться без эпатажа, понимать менталитет сельских жителей. В Сахрае были «наши» местные, с которыми мы дружили. Но было и много тех, кто с приезжими враждовал, они воспринимали нас как нечто чуждое, наша мотивация им была непонятна. В целом в тот период нам не удалось найти взаимопонимания с местным населением: регулярно происходили разные конфликты.
— В чем была особенность «Атши»?
— Она уже совершенно по-другому строилась, как городское сообщество левых экоактивистов. Мы снимали сначала один большой дом, пока хозяева нас терпели, затем другой, и так периодически кочевали по Майкопу. Коммуна отличалась гармоничной внутренней средой, хотя конфликты, конечно, были. Но поначалу они были не так разрушительны, не между ключевым людьми.
Можно сказать, что была здоровая такая коммунистическая атмосфера, попадавший в коммуну народ заражался этим. На внешнем уровне мы занимались экологическим радикализмом, но время было либеральное, не было такой репрессивности, как сейчас. За многие наши тогдашние акции сейчас бы наши активисты уже давно сидели. Мы все время что-то постоянно блокировали — стройки, дороги, госучреждения.
— Случались ли при ваших радикальных акциях критические ситуации?
— Наиболее критический случай произошел в 1997 году, когда протестовали против вырубки зеленых насаждений в Сочи. Активисты блокировали дорогу, сцепившись между собой металлическими цепями. Самопроизвольно тронувшийся с места грузовик наехал на живую цепь — участвовавшей в акции Ане Кошиковой, художнице Мэди, оторвало кисть руки.
— Ельцинское правление благоприятствовало акциям?
— Радикальные акции были тогда эффективным методом воздействия. Существовало и влияние на общество, и власть еще была чувствительная — не так закостенела. Правительство не знало, что с этим делать, и подчас под влиянием действий активистов меняло первоначальные решения. По нынешним временам многие наши акции были безумны — например, акция в Краснодаре в июне 1997 года против строительства трубопровода КТК («Каспийский трубопроводный консорциум»).
Мы сначала устроили театрализованное представление перед администрацией Краснодарского края, ходили с гробом и в саванах, вывесили на соседнем здании огромный баннер «Капитализм терроризирует Кубань». После этого пошли демонстрацией по центральной улице города, перекрыв на ней движение, дошли до офиса «КТК», внесли им гроб, оставили его у них в приемной, при этом один активист «Хранителей Радуги» с флагом врезался в стеклянную перегородку и разбил ее. Затем двинулись по той же центральной улице обратно до краевого Комитета охрана природы, там еще провели митинг, а милиция не могла принять решение, как реагировать на подобное.
— И не задержали вас?
— Задержали, после того как акция закончилась и все стали расходиться. Но за нас стали заступаться депутаты, журналисты. В тот же день всех отпустили без каких-либо наказаний, только заставили разбитое стекло вставить.
— Тогда были сильно развиты неформальные движения — какие были с ними связи?
— Я участвовал, интересовался, имел взаимодействие с разными неформальными движениями. В период между неудачной попыткой «уйти» за границу и службой в армии, это 1981–1983 годы, я поучаствовал в рок-движении. Я жил тогда в Краснодаре, и с моим близким товарищем Валерой Безуевским мы играли в самодеятельной группе. Тогда же я участвовал в эсперанто-движении и хорошо изучил этот язык. После армии вместе с Валерой влился в движение КСП (клубов самодеятельной песни). В Краснодаре в середине 80-х годов это было, пожалуй, самое сильное неформальное движение, объединявшее массу людей. Я помогал организовывать слеты КСП, а в 1986 году с группой единомышленников создали собственный КСП-клуб Velo (в переводе с эсперанто — «Парус»).
Андрей Рудомаха. Фото: Дмитрий Окрест / «Русская планета»
Фото: Дмитрий Окрест / «Русская планета»
Через КСП стал активно заниматься туризмом и сблизился с коммунарским педагогическим движением. Большое влияние оказал известный бард и идеолог коммунарского движения Владимир Ланцберг, живший под Туапсе. Раскол с КСП произошел осенью 1987 года, когда по моей инициативе на слете был проведен митинг против Краснодарской АЭС. Также мне с детства было интересно движение хиппи, и в 1987 году я специально поехал в Москву на Арбат, чтобы познакомиться с настоящими хиппи. Даже познакомился со Сталкером — автором манифеста хиппи. В период борьбы с АЭС я подружился «рериховцами», которые активно принимали участие против строительства. Было налажено взаимодействие и с возникшими в то время Федерацией социалистических общественных клубов (ФСОК) и Конфедерацией анархо-синдикалистов (КАС).
Когда уже существовала «Атши», мы установили связь с отдельными представителями движения «Радуга» и даже провели совместно с ними летом 2001 года «Караван мира» по Черноморскому побережью. Но я лично после этого в этом движении разочаровался и понял, что наши подходы к жизни радикально разные. У нас в коммуне использовался такой термин, как «пассажирство». Коммуна воспринималась нами как корабль, находящийся в движении. И если человек находится на корабле, то должен участвовать во всех процессах, а не быть пассажиром. А люди из «Радуги», участвовавшие в этом «Караване мира», вели себя исключительно как пассажиры. Последней точкой стала ситуация перед нашей акцией против строительства газопровода «Голубого поток» через памятник природы под Архипо-Осиповкой, при котором планировалось уничтожить десятки тысяч реликтовых деревьев.
Закончился караван, его участники собрались под Новороссийском, мы начинаем акцию «Люди на деревьях» — лесорубы не пилили, так как мы залезали на ветви. Из ста представителей «Радуги» ни один не подписался на эту акцию, а вот панки, которых мы не очень уважали за пьянство, наоборот, подорвались. Правда, пришлось потом активно бороться с их тягой к алкоголизму уже в лагере.
— Кого можно назвать вашими союзниками на тот период?
— В Краснодарском крае ключевым союзником «Атши» был ФАК — Федерация анархистов Кубани. Мы многое делали вместе, имело место определенное перетекание активистов между нашими организациями. Например, Июль и Авария пришли в базовый состав «Атши» прямиком из ФАКа. А некоторые активисты «Атши», не покидая его, стали считать себя также активистами ФАК. Хотя лидер ФАКа, товарищ Кабанос, он же Дмитрий Рябинин, почему-то считал нас конкурентами.
Также дружили с радикальным экологическим движением «Хранители Радуги», одно время формально даже входили в его состав, «Атши» считалось северо-кавказским крылом движения. Было тесное сотрудничество: то они к нам приедут участвовать в акциях, то мы к ним.
Мы, например, участвовали в лагере против строительства АЭС в Волгодонске, они приезжали к нам на кампанию против КТК, против «Голубого потока». Кроме того, мы делали совместный лагерь протеста на Тамани в 2001 году. Но имелись серьезные расхождения и в отношении методов действия, например в отношении допустимости переговоров с оппонентами или частоты проведения акций, а также, что, может быть, даже более существенно, в отношении стиля жизни и внутренней атмосферы.
— Это и стало причиной разлада?
— Конфликта между «Хранителями» и «Атши» как такового не было. Просто решили развести потоки. К сожалению, внутри «Хранителей» часто возникала какая-то склока, внутренней любви не хватало. В «Атши» атмосфера была гораздо добрее. Если внутри коммуны возникали проблемы, то мы всегда останавливали жизнь и начинали «конферерировать», чтобы разобраться и погасить эти проблемы насколько возможно. Такая была методология жизни, нас за это «Хранители» сектантами называли. И в отношении алкоголизма — в «Атши» всегда было более трезвое сообщество. И когда планировалось, что будет проходить летом 2002 года, я предложил им делать кампанию отдельно от «Атши».
Нашел для «Хранителей» Азов, где должны были строить метаноловый терминал, а мы же организовали лагерь протеста на Тамани. Кстати, лагерь в Азове в плане результатов был очень успешный, но с колоссальными внутренними конфликтами вплоть до мордобоя. Если бы мы там тоже участвовали, это бы накрыло и нас тоже. А так мы вовремя разошлись и почти со всеми людьми, с кем из «Хранителей» мы взаимодействовали, сохранили дружеские отношения. Это очень важно — вовремя разойтись.
— В одном из старых интервью вы называете себя анархистом — сегодня политические взгляды те же?
— Сложно сказать, скорее, нет. Мои политические взгляды претерпели значительную эволюцию. Будучи в детстве апологетом революционного радикализма, сейчас я стал радикальным противником любого революционного насилия. Мне сейчас близка модель демократического государства с честными выборами и социально ответственной властью. Как это, например, имеет место в Уругвае, где к власти демократическим путем пришли бывшие революционеры из «Тупамарос» и достигли гораздо большего, чем им удавалось при помощи оружия.
В отношении анархизма, мне по-прежнему близка его идеология, но я думаю, у нее мало шансов на практическую реализацию в современном мире в отношении крупных социальных групп и тем более стран или регионов, как это было, например, в 1930-е годы в Испании в Арагоне. Но я думаю, что реализация этих идей вполне возможна внутри небольших сообществ единомышленников. И «Атши» было, безусловно, таким анархическим сообществом и даже «Экологическая вахта по Северному Кавказу» в значительной степени строится на анархических принципах, хотя это не афишируется.
Андрей Рудомаха. Фото: Дмитрий Окрест / «Русская планета»
Фото: Дмитрий Окрест / «Русская планета»
Мой анархизм направлен только внутрь подобных сообществ. В целом же в своей деятельности я исхожу не из анархизма, а из существующих реалий, что мы находимся в рамках государства и его законов, в рамках актуального российского общества, крайне далекого от понимания анархических идей. При этом я не приспосабливаюсь к нему, а использую действующие в этом государстве механизмы, чтобы делать реальные шаги на пути к лучшему миру. Прежде всего, путем защиты природы и прав человека, путем взращивания в этой действительности очагов реального гражданского общества. Однако я как был, так и остаюсь человеком левых убеждений, мне чужды буржуазные ценности общества потребления, стремление к богатству, успеху. И это уже вряд ли изменится. В целом меня можно отнести к «новым левым». Но это мои личные убеждения, которые я публично особо не афиширую. В целом же сообщество активистов, к которому я принадлежу, уже давно перестало себя формально ассоциировать с левым движением в России.
— Что на это повлияло?
— Вся та ахинея, которая накрыла многих российских левых и анархистов в связи с Краснодарским делом» в конце 1990-х годов, когда органы обвинили активистов в желании подорвать тогдашнего губернатора Николая Кондратенко. Это широко известное дело, когда в Краснодаре был задержан с заготовкой для бомбы майкопский активист Геннадий Непшикуев по прозвищу Крокодил. Тогда по рядам анархистов прокатилась широкая волна репрессий, очень сильно проехавшая, в том числе и по кубанскому ФАКу. Над нами тоже тогда нависла угроза разгрома, так как Непшикуев вышел из «Атши». Но нас спасло то, что за пару месяцев до этого у меня с московской активисткой Ларисой Шипцовой (Ларс) произошел жесткий конфликт из-за привоза на проводившуюся нами конференцию ЛСД, и она была из коммуны выписана. В знак протеста от нас полностью откололся и поддерживающий ее Гена Непшикуев. В результате мы оказались вне всех этих бредовых процессов вокруг «Краснодарского дела». Но многих наших активистов, кто знал Непшикуева и Щипцову, и меня в том числе вызывали на допрос в ФСБ, где мы дали крайне нейтральные показания, чтобы не усугублять их положение.
Однако когда Щипцову арестовали, она в силу своего мстительного характера стала гнать всяческую пургу на «Атши», что мы пособники ФСБ и ее якобы «сдали». Что удивительно, в этот бред, родившийся у нее в фантазиях, многие поверили даже те, кто нас очень хорошо и лично знал. И левые активисты из Москвы и Питера нам стали слать какие-то ультиматумы, требования объясниться. Этот накрывший всех сон разума был настолько фантасмагоричен, что мы попросту все это проигнорировали и продолжили дальше жить своей жизнью вне потоков левого движения, оставшись формально чисто в русле экологического движения. В нем, к счастью, подобные параноидальные поиски врагов среди своих на ровном месте не наблюдаются.
— Вы несколько лет были членом партии «Яблоко» и даже возглавляли ее краснодарское региональное отделение. Как это сочетается с вашими левыми взглядами?
— Я был прежде всего не членом «Яблоко», а членом фракции «Зеленая Россия» в этой партии, и если бы «зеленые» не стали частью этой партии, вряд ли бы я когда-либо в нее вступил, именно потому, что воспринимал ее как правую партию. Но как показала практика членства в этой фракции, никакого идеологического дискомфорта, даже будучи откровенно левым, я в ней не почувствовал. То, что у нас тут тогда сложилось, было, по сути, не «Яблоком», а настоящей «зеленой» партией в ее европейском понимании, объединявшей разнообразных оппозиционных гражданских активистов. С развитыми сетевыми методами работы, с широчайшей внутренней демократией и полной свободой мнений. И именно поэтому долго в партии мы прожить не смогли, раскол произошел именно по линии внутренней демократии. В «Яблоке» этих составляющих, к сожалению, нет — в нем царит демократический централизм, почти как в КПСС.
— Какое сейчас у вас отношение к радикализму?
— Радикализм радикализму рознь. Я не приемлю любого радикализма в форме насилия против людей — это гибельный путь. Другое дело — радикальное сопротивление беззаконию и беспределу, например блокада незаконных строек, разрушающих природу и среду обитания, — мы этим всегда занимались вплоть до недавних пор, как, например, в 2009 году на Утрише, когда мы встали на пути техники и не дали там построить дорогу к планируемой даче высших чиновников, и когда мы блокировали незаконное строительство олимпийской совмещенной дороги Адлер-Красная Поляна. Или, когда в 2011 году мы долго блокировали строительство, которое вело к уничтожению единственного местообитания реликтового вида «ложнодрок монпелийский» на мысе Видном в Сочи. Сейчас радикальные методы почти не используем, так стало слишком рискованно — в стране жесткий период, и надо это время переждать по возможности без потерь, не подставляясь под удары системы.
Андрей Рудомаха. Фото: Дмитрий Окрест / «Русская планета»
Фото: Дмитрий Окрест / «Русская планета»
А так как власть считает нас опасной силой, мы сейчас все время под угрозой таких ударов. Власти пытаются закрыть «Экологическую вахту», не очень понимая, что прикрыть живое и достаточно крупное сообщество активистов-энтузиастов, а нас около 100 человек, по определению невозможно. Из-за таких ударов один из наших ключевых активистов Сурен Газарян был вынужден уехать за границу, чтобы избежать заключения. А другой активист — Евгений Витишко — по сфабрикованному обвинению отбывает трехлетний срок в колонии. В прошлую зиму перед Олимпиадой органам была дана команда нас полностью нейтрализовать. И я, дабы не оказаться внезапно под арестом за «мат в публичном месте», почти безвылазно сидел в офисе. А товарищи из одного ведомства, мы их обозвали «топтуны», круглосуточно несли дежурство под нашим офисом.
— А почему вообще произошло преобразование «Атши» в «ЭкоВахту»?
— Сперва «Вахта», тогда она называлась «Независимая экологическая служба по Северо-Западному Кавказу», была просто официальной вывеской коммуны, ну, чтобы с официальными органами проще было общаться. Все-таки в официальной переписке с госорганами словосочетание «Эколого-коммунитарное сообщество Атши» было не очень уместным. Потом коммуна угасла, а «Вахта» осталась, но определенные элементы от старого коммунитарно-активистского стиля жизни и деятельности организация унаследовала. Остались в организации и многие люди, которые были в коммуне.
— Исходя из вашего опыта, в условиях нынешней политической ситуации что бы вы пожелали поколению людей, участвующих в нынешнем политическом андеграунде?
— Надо больше уделять внимание внутренней атмосфере и избегать конфликтности. Вот «Атши» отличались от «Хранителей» почти ежедневными «конференциями», направленными на снятие конфликтов, и это имело большой позитивный эффект. Мы смогли прожить гораздо дольше. И через «ЭкоВахту» «Атши» во многом продолжает жить и сейчас. Никакое сообщество не может долго жить во внутренне конфликтной среде. Если же невозможно разрешить конфликт, то лучше своевременно разделяться. Также крайне разрушительна атмосфера подозрительности, взаимного недоверия, поисков внутренних врагов. Мало кто захочет жить и находиться в таком пространстве. «Атши» в свое время не захотело быть в рядах российского анархического движения, страдавшего подобными вещами. Также могу рекомендовать такую формулу для внутренней жизни неформальных активистских сообществ, как «искренность, бескорыстие и ответственность». Эти три старых принципа коммунарского педагогического движения были во многом теми китами, на которых держалась наша жизнь и деятельность.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости