«Война ускорила возвращение»

Сирийские беженцы в Адыгее. Источник: yuga.ru

Сирийские черкесы приезжают на историческую родину — на Северный Кавказ. «Русская планета» попыталась понять, почему поток репатриантов так мал

Вадим Дубнов

5 сентября, 2014 13:00

21 мин

На окраине аула Панахес в Адыгее, километрах в тридцати от Краснодара, сирийские черкесы, бежавшие от войны, строят себе жилье. По подсчетам Аскера Сохта, руководителя черкесского национального общества «Адыге Хасэ», выходит по 400—500 тысяч рублей за вполне просторный двухэтажный дом из шлакобетона «под ключ». Деньги на жилье для черкесских беженцев собирали, в основном, черкесские бизнесмены.

В Адыгею, по данным Центра адаптации репатриантов, из Сирии приехало около 800 черкесов. Всего же черкесов, возвращающихся в места, из которых их предки были изгнаны полтора века назад после Кавказской войны, примерно полторы тысячи. «А если бы не война, приехал бы?» — интересуюсь у одного из строителей, и он привычно принялся рассказывать версию, принятую у репатриантов-беженцев: «Я давно думал о возвращении на землю предков, просто война ускорила принятие решения...» — «В общем, не вернулся бы?» — уточнил Аскер Сохт. Собеседник согласно улыбнулся.

Из коммунистов в антисоветчики

Адыги, или черкесы, еще в 1990-е провозгласили репатриацию тех, кто полтора века назад стал мухаджирами, что в переводе с арабского означает «переселенцы». Количество черкесов, изгнанных в XIX веке после Кавказской войны в Османскую империю, оценивается в сотни тысяч. Их число в четвертом и пятом поколении перевалило в одной Турции за 7 миллионов, а всего они живут в 42 странах мира. Словом, демократия в Адыгее и Кабардино-Балкарии, двух основных регионах исторической Черкесии, началась с митингов в поддержку возвращения соотечественников, которым, как считалось, мешали вернуться исключительно коммунисты.

«Идея репатриации была нужна, прежде всего, тогдашней адыгской элите», — полагает краснодарский ученый и политолог Михаил Савва. Однако, как быстро выяснилось, репатриация от воззваний соотечественников никак не зависела. Она вялотекущим образом шла сама по себе все полтора века. Даже в 1920-х годах некоторые черкесы, пользуясь хаосом Гражданской войны, пробирались сюда. В советское время некоторые сирийские черкесы, особенно те, кто вынужден был покинуть во время Арабо-израильской войны Голанские высоты, записывались в компартию — только ради того, чтобы написать под этим предлогом письмо советскому правительству с просьбой о возвращении. Советское правительство не откликнулось. Зато откликнулись американцы, позвав «голанских» черкесов в Паттерсон, штат Нью-Джерси. В итоге паттерсонские черкесы стали самыми большими антисоветчиками.

Вспоминая Марию Темрюковну

Рядом с Майкопом, столицей Адыгеи, в 1998 году появился аул Мафехабль, что означает «Аул счастья». Его первыми жителями стали 165 черкесов из Косова. «Мы оказались между косовскими албанцами и косовскими сербами», — вспоминает Мухаммед, в косовские времена бизнесмен, ныне заместитель муфтия аула. Между двух огней косовские черкесы оказались даже географически — почти ровно посередине между столицей края Приштиной и косовской Митровицей, центром сербского анклава на севере Косова. С них начался аул Мафехабль и, в общем, сама репатриация, которая с тех пор исчисляется сотнями людей. Аул ширится, правда, не слишком быстро — как и сама репатриация.

Те, кто приезжает сегодня, о первых репатриантах отзываются с некоторой завистью. Тогда к ним было приковано всеобщее внимание, им помогали и с работой, и с адаптацией, прежде всего языковой. Сегодня Центр адаптации беженцев — это небольшое здание в Майкопе, в котором администрация соседствует с несколькими семьями беженцев, которых пока не удается пристроить на постоянное жительство. Чаще всего предоставляемые им варианты — это съемная квартира в городе или дом в селе, куда репатрианты, по преимуществу горожане, не слишком рвутся. За двадцать лет местные жители, пережив первый романтический восторг, привыкли и к самим репатриантам, и к тому, что их совсем немного.

Аскер Шкалахов, председатель Комитета по делам соотечественников в адыгейском правительстве, рассказывает, как бизнесмены собирают деньги на строительство для репатриантов, на мебель, на учебу. И понимает мое удивление: почему он, чиновник, ни слова не говорит о бюджете? Есть ведь программа возвращения соотечественников, в ней заложены определенные сметы и квоты? «Да, — отвечает Шкалахов, — заложены. Но черкесов они не касаются. В нашей квоте в 450 человек, которая была обозначена в прошлые годы, учитываются все — и ближнее зарубежье, и украинские беженцы. Так что на черкесов остается совсем немного. А на этот год квота вообще пока не сформирована».

Племя черкесов покидает свои горы

Племя черкесов покидает свои горы. Источник: wikimedia.org

В ответ на вопрос о месте черкесов в программе возвращения соотечественников черкесские активисты ссылаются на руководителя Департамента межнациональных отношений Минрегионразвития Александра Журавского: вопрос отнесения сирийских черкесов к соотечественникам за рубежом не проработан и требует обоснования. «Сирийские черкесы являются потомками выходцев из среды адыгских народов Северного и Западного Кавказа, которые не приняли российское подданство и сделали добровольный выбор покинуть регион после завершения военных действий в ходе Кавказской войны», — таков ответ чиновников. «А зачем же тогда в центре Нальчика стоит памятник Марии Темрюковне, жене Ивана Грозного, на котором написано "Навеки с Россией!", а это, между прочим, 1577 год?» — настаивают черкесские активисты.

Соотечественник как иностранец

Черкесы возвращаются не как соотечественники, а как обычные иностранцы по стандартной процедуре: разрешение на временное проживание, потом вид на жительство, и в конце долгого пути — гражданство. Некоторым повезло: в начале 1990-х Москва в порыве солидарности с соотечественниками за рубежом давала им гражданство вместе с паспортами, в Адыгее таких около 50 человек. Остальным приходится искать варианты.

Путь из воюющей Сирии в Россию для большинства беженцев лежит через Турцию. Там, кстати, изрядная их часть и остается: сегодня колония сирийских беженцев насчитывает около 6000 человек, и только немногие продолжают свой путь на историческую родину. Но для этого нужно приглашение.

Ахмет Сташ, руководитель организации «Пэрыт», что в переводе означает «Идущий впереди», родом из селения Сальмоней на Голанских высотах («Пэрыт» была закрыта в июне текущего года). Он приехал в Нальчик в начале 1990-х, когда ему было девятнадцать лет и, как все репатрианты того времени, довольно быстро интегрировался. Сегодня «Пэрыт» занимается юридической поддержкой черкесов, которые хотят вернуться, сопровождая весь процесс репатриации. Начинается все с приглашения, потом формальности вроде ВРП (временного разрешения на проживание). «А почему никто не получает статус беженца?» Ахмет кивает: «Да, Россия подписала соответствующую конвенцию, и сирийские черкесы под эту категорию подпадают. Но нам прямо говорят: "документы на получение статуса мы принимать не будем" — и ссылаются на какую-то ведомственную инструкцию ФМС».

У некоторых возникают трудности и с ВРП, и с продлением вида на жительство. Аслан Бешто, один из лидеров общественного движения черкесов в Кабардино-Балкарии, полагает, что ФМС вместе с другими силовыми структурами совершенно сознательно блокирует возвращение черкесов: «Начиная с прошлого года процесс возвращения практически остановился». «Пэрыт» подает в суд, и, по словам Сташа, 19 дел удалось выиграть.

Однако мои собеседники припоминают только один случай депортации, и тот скорее стечение обстоятельств. «Государство не хочет возвращения черкесов, оно этого не скрывает, — полагает Михаил Савва. — Но борется оно с этим возвращением инстинктивно». Например, в нальчикском санатории «Дружба» проживали черкесы из Сирии в количестве 41 человека. Месяц назад в санаторий пришло распоряжение: черкесов выселить. Их место заняли 39 беженцев с Украины, которые за счет бюджета, в отличие от выселенных черкесов, обеспечиваются четырехразовым питанием.

Аскер Сохт из Краснодара считается идейным оппонентом своих коллег из Нальчика. Он верит в конструктивное сотрудничество с властью и в пику нальчикским активистам уверяет, что у него никаких проблем с ФМС нет. Впрочем, у его подопечных тоже не получается получить статус беженца. Да и сам Сохт, кстати, не очень приветствует выезд черкесов-репатриантов за границы аула. Он, однако, признает: подходы ФМС могут различаться в зависимости от региона, причем не всегда эти различия основаны на чем-то сугубо политическом. В Нальчике, например, полагают, что в основе различий Адыгеи и Кабардино-Балкарии земельный вопрос: «У нас земли мало, у них много, поэтому у них можно найти место и для аула Мафехабля, и Панахеса, а у нас — нет».

Взгляд с Голанских высот

Сирийских черкесов можно отличить от других репатриантов, не зная арабского и не разбираясь в черкесских акцентах. Они в разговоре с посторонним будто инстинктивно напрягаются, и коллеги этому моему наблюдению нисколько не удивлены. «Они приехали из страны, где все боятся спецслужб, — объясняет Аслан Бешто. — И они опасаются, что через российские спецслужбы в Сирии станет известно об их откровенности здесь. А там остались у многих дети, родители или друзья».

Сирия, как полагают многие местные аналитики, сама не очень заинтересована в том, чтобы покидающие страну считались беженцами, и госслужащему или военнообязанному легально покинуть Сирию крайне сложно. Поэтому Россия, поддерживающая сирийскую власть, солидарна с ней и в вопросе беженцев. К тому же беженцы признаются, что довольно часто становятся объектами интереса российских людей в штатском, выясняющих у них, за кого они — за Асада или оппозицию, и чем занимались на родине. «Конечно, мы за Асада!» — с доведенной до автоматизма уверенностью отвечают черкесы из Сирии.

Еще одним программным пунктом является отношение к Израилю. «Я ненавижу Израиль! — без обиняков заявил старик в Мафехабле. — Он изгнал меня с Голанских высот». А средних лет беженец в Панахесе о своем изгнании с Голан вспоминает с меньшим пафосом (Израиль, кстати, предлагал черкесам перед атакой на Голанские высоты убежище). «Почему вы отказались?» — спрашиваю. «Да времени не было раздумывать. Израильтяне нам дали несколько часов на сборы... — он задумался и добавил: — Хотя, конечно, дураки были, что отказались. В Израиле уж получше было бы, чем в Сирии...»

Война не закончена

Михаил Савва полагает, что пик борьбы с репатриацией совпал с Олимпиадой: «Спецслужбы будто получили карт-бланш на борьбу со всем, что им кажется подозрительным. Причем эта установка до сих пор не отменена».

«Возможно, власть опасается исламского фактора, но черкесы, особенно возвращающиеся, не имеют к фундаментализму никакого отношения. Черкесы, не слишком в массе своей религиозные, в странах своего изгнания привыкли к сдержанному суннитскому исламу. И, главное, они в нем разбираются, — уверяет председатель Комитета по делам соотечественников в адыгейском правительстве Аскер Шкалахов. — Обмануть каким-нибудь ваххабизмом можно скорее местных, которые так и остались неофитами, но уж точно не репатриантов».

«Может быть, вопрос репатриации связан в представлении власти с темой геноцида?» — задаю вопрос черкесским активистам. «Нет, — пожимали плечами они. — Мы же все понимаем и не собираемся ставить этот вопрос». Отношение к событиям полуторавековой давности у черкесов вообще философское: ну да, мы проиграли войну, но в этом нет ничего особенного, все когда-нибудь что-нибудь проигрывают. «Где-то в глубине души черкесы знают, что война не закончена. И не надо воевать с Россией, просто империя когда-нибудь рухнет, надо просто спокойно этого ждать, — объяснил мне один знакомый черкес из кабардинского "Адыге Хасэ". — И эта уверенность — часть общенационального этикета».

Акция в ауле Тахтамукай, Адыгея, 30 декабря 2011 года

Акция в ауле Тахтамукай, Адыгея, 30 декабря 2011 года. Источник: elot.ru

Возможно, подобный подход к истории определяет некоторые особенности в оценке вполне актуальной политики. «Крым, Украина — это не наше дело, — объясняет Аслан Бешто. — А по Хабзе, черкесскому кодексу поведения, не в свое дело лезть не следует».

Репатриация без иллюзий

«Может быть, еще у власти было опасение получить неблагоприятную для нее демографию, — полагает Михаил Савва. — Да и у элиты, возможно, было такое же намерение — встать во главе крупного этноса. Но не получилось. И не могло получиться».

За двадцать лет на историческую родину вернулись около трех тысяч черкесов. «Если бы государство объявило режим наибольшего благоприятствования, случилась бы настоящая репатриация?» — спрашивал у черкесских активистов, и в ответ слышал разные, но крайне небольшие цифры в отношении количества тех, кто должен был вернуться. «Может быть, тысяч десять и вернулись бы». Но и эта цифра выглядит верхом оптимизма.

Вопрос «Почему вы вернулись?» для тех, кто вернулся, а не бежал от войны, непонятен, и их ответ насчет земли предков вовсе не содержит ни пафоса, ни лукавства. Ахмет Сташ вернулся, когда ему было девятнадцать лет, и он, кажется, вполне искренен, говоря, что ни разу о своем решении не пожалел. «Я за эти годы мог тысячу раз уехать в Канаду или Европу...» Они не были чужими ни в Сирии, ни в Турции, хотя совсем уж идиллическими отношения с местным населением никто не называет. «С арабами дружили, но держали на расстоянии, — так сформулировал общее настроение сирийских черкесов строитель Бибарс из Панахеса. — В дом не приглашали, на свадьбы не звали». «Черкесы всегда лояльны любому государству, в котором оказываются. Поскольку отношения с соседями сложны, надеяться приходится только на власть, и черкесы всегда идут во власть», — объясняет Аслан Бешто. Так было и в Сирии, и в Турции, так, кстати, происходит и в России, и традиционное соперничество черкесов и армян в Краснодарском крае, как полагают эксперты, связано с борьбой за нишу главного лояльного власти национального меньшинства.

«Там, где черкесы жили компактно, ощущение того, что вокруг чужая культура, было сильно, и там многие задумываются о репатриации», — говорит Ахмед Сташ. Но едут единицы.

В кафе в центре Майкопа по вечерам собираются хорошо одетые люди, говорящие между собой по-арабски, по-французски, по-английски, иногда по-адыгейски и почти никогда по-русски. Инженер-нефтяник из Сирии, сменивший зарплату в три тысячи долларов на перспективу получить в Адыгее в лучшем случае тысячу, уже два года пытается свыкнуться с местными нравами. «Поначалу был уверен, что уеду обратно, но удержался». У преподавателя университета из Турции, ныне успешного фотохудожника, объездившего уже весь российский Кавказ, уже нет никаких иллюзий насчет места, в которое он попал, и страны, в которой его историческая родина находится, но о намерениях остаться его спрашивать так же бессмысленно, как интересоваться причинами возвращения.

Это особая категория репатриантов, но при этом, наверное, самая интересная. Это успешные состоявшиеся люди, которые вернулись, относясь к самому понятию родины вполне по-европейски и без всякой жертвенности. Инженер вот-вот уедет по контракту в Чад на несколько лет, прекрасно понимая, что за это время на родине ничего не изменится, и по истечению чадского подоспеет какой-нибудь контракт еще. Фотохудожник знает, что в любой момент может поехать куда и насколько ему вздумается, но дом его в Майкопе, как и семья инженера. Таких немного. Есть и те, для кого возвращение — бизнес-проект. Есть те, кто просто вернулся, не задавая себе лишних вопросов. А есть те, кто бежал от войны и, наверное, останется.

«Массовая репатриация и не могла состояться, — полагает Михаил Савва. — Так что власть боялась и продолжает бояться зря. В первую очередь репатриации мешает разница в жизненных стандартах — там они были значительно выше, и люди в большинстве своем вполне состоялись, причем, несмотря на все сложности, в полной лояльности государству. Но в любом обществе есть доля пассионариев, которые следуют за идеей. Это и есть те, кто возвращается».

Еще есть те, у кого не остается особого выбора, как у сирийских черкесов, бегущих от войны. Аскер Сохт, впрочем, не требует от них романтизма, да и сам, кажется, не слишком верит в репатриацию. «В конце концов, мы их сюда не звали. И просто так кормить не собираемся. Но тем, кто хочет остаться, помогаем». Действительно, помогают — кто деньгами, кто холодильником, кто оборудованием для допотопного, но все-таки действующего швейного цеха в Панахесе. «Нет, в Сирию не вернусь, там уже никогда не будет по-старому», — подумав, говорит молодой черкес, который уже придумал себе бизнес, связанный со строительным оборудованием. А напротив, через дорогу, в старом разваливающемся доме, поселилась семья беженцев из донбасского Енакиево. Три поколения под крышей, которая вот-вот рухнет. С черкесами они не общаются.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе