Новости – Общество
Общество
«Война постоянно звучит внутри»
Диорама займет центральное место в персональной галерее художника. Фото: Сергей Спицын/ «Русская планета»
Новосибирский художник-баталист Вениамин Чебанов — о детских мечтах, батальной живописи и рисунках с фронта
13 марта, 2016 18:00
9 мин
Мастерская 91-летнего Вениамина Карповича Чебанова, экс-председателя областного Союза художников, находится в мансарде пятиэтажного дома. В наполненном светом помещении главное место — у огромного полотна-диорамы, над которым постоянно трудится художник. На картине бойцы сошлись в штыковую и в рукопашную. Диорама займет центральное место в персональной галерее художника, которую пообещал в этом году открыть мэр Новосибирска Анатолий Локоть.
— Это моя лебединая песня, — то ли в шутку, то ли всерьез говорит Чебанов.
Вениамин Чебанов всей стране известен как художник-баталист, чье творчество посвящено Великой Отечественной войне.
«Для детей — последняя секунда перед атакой»
— Вениамин Карпович, что собой представляет диорама?
— Это посвящение 22-й гвардейской стрелковой дивизии, воевавшей на Калининском фронте и освободившей город Белый в ноябре 1942 года. Дивизия тогда освободила около 20 сел и деревень вокруг города. За это освобождение ей и было присвоено звание гвардейской.
Вениамин Чебанов известен как художник-баталист, чье творчество посвящено Великой Отечественной войне
Вениамин Чебанов известен как художник-баталист, чье творчество посвящено Великой Отечественной войне. Фото: Сергей Спицын/ «Русская Планета»
— Дивизия целиком состояла из сибиряков?
— Не совсем, там еще были рабочие с эвакуированных в Новосибирск заводов. Вообще, эта дивизия была добровольческой, и люди воевали там самые разные. Некоторых из них изображу на диораме.
Был такой секретарь обкома комсомола Михаил Перевозчиков. В дивизии он был замполитом и погиб как раз во время наступления на город Белый. Вот он, в центре диорамы, пока без руки, но я ее дорисую, у него будет пистолет, а еще противогаз и командирская сумка. Он будет вести солдат в атаку. Когда диорама будет готова, то обязательно напишу аннотацию, где будет рассказано обо всех людях, которые изображены на картине.
— Сколько лет создаете диораму?
— Где-то четыре года, меня к этой работе подтолкнуло само общество. Ветераны войн, творческие организации подсказали, что необходимо нарисовать такую картину для будущего мемориала солдатам-сибирякам.
— Вы все-таки воевали немного позже, в 1944 году. Каким образом вы воссоздаете эпизод того боя, которого не видели?
— Эта картина вобрала в себя все сражения, которые я видел лично и в которых принимал участие как командир взвода. Этот эпизод аналогичен другим боям, ведь тактика не изменяется на протяжении многих лет.
Мне же в жизни очень пригодился боевой опыт: после войны окончил художественное училище в Иркутске и работал почти 40 лет в Западно-Сибирском книжном издательстве, где оформлял детские и юношеские книги на военно-патриотическую тему.
— Какие требовались сюжеты, чтобы детям рассказать о войне?
— Эпизод боев, наступление, освобождение — разные варианты. Важное отличие от взрослых работ, например, от этой диорамы, что в детских книгах нельзя допускать какую-либо жертву или жесткий элемент боя. Максимум, что можно нарисовать — это последняя секунда перед началом атаки, когда бойцы целятся друг в друга, но еще не стреляют.
«В бою о смерти своей не думаешь»
— Правильно понимаю, что тяга к живописи у вас с детства?
— Да, первые работы были еще в школе. Самое интересное, что не мечтал быть художником. Тогда в стране господствовала идеология — «Будь готов к труду и обороне», ребятишки млели от героев гражданской войны, все дети мечтали быть военными летчиками и моряками. Вот и я хотел быть моряком, но не военным, а исследователем, как Фритьоф Нансен и Руаль Амундсен.
Но жизнь переменилась в четвертом классе. Помню, что-то чиркал на уроках рисования и мой учитель Александр Степанович Ботанин заприметил мои каракули и сказал, что у меня есть талант. И что нужно становиться художником.
— Чему он вас научил?
— Мыслить композиционно, делать не такие работы, как все. Стремиться удивлять окружающих.
— Но когда началась война, то о рисовании, наверное, забыли?
– Да, сразу стало очень тревожно на душе. Помню, купался с друзьями на речке и вдруг раздался гудок из паровозного депо, где работал отец. И тревожно так гудел, как во время похорон машиниста. Мы прибежали с речки на улицу и нам говорят, что война началась. Потом был митинг, и там мы услышали сообщение Молотова. Правда, через какое-то время тревога ушла, и мы как-то раздухарились и даже огорчились, что лет нам маловато и не успеем повоевать. Мол, быстро война кончится.
— Повоевать вы успели. Когда вас призвали?
— В 1943, мне было 18 лет. Желание воевать осталось, только оно было другим. Понимал, что нужно защищать свой дом и страну, как это в свое время сделал мой отец в Первую мировую войну и гражданскую. Этот долг был превыше всего. Было четкое ощущение, что не погибну, и даже на фронте ни минуты не думалось о смерти, хотя погибали многие.
— На фронте вернулись к рисованию?
— Как ни странно, да. Завел себе такую привычку при написании писем домой обязательно прикладывать автопортрет. Однополчане увидели, стали просить, чтобы я их тоже изобразил. Короче говоря, я многих рисовал, и не только портретики, но и сценки из нашей фронтовой жизни, небоевые эпизоды.
За это мои солдаты меня отблагодарили. Когда уже освобождали Польшу, то после одного из боев мне подарили два настоящих альбома для рисования из ватмана. А еще как-то солдаты умудрились узнать о моей несостоявшейся мечте — быть моряком-исследователем — и принесли офицерский мундир немецкого моряка с кортиком.
Хранились альбомы вместе с красками на хоздворе. С собой у меня был маленький блокнотик, он и уцелел. А альбомы сгорели после очередного артиллерийского обстрела немцев.
— Приходило ли вдохновение во время боя?
— Нет, там я был занят другим. Думал, как сохранить людей, как выполнить приказ. Как дойти до места, захватить высоту, первую линию, траншею.
В бою даже о своей смерти не думаешь. Чувствуешь опасность и тревогу. Да и сама атмосфера не располагает к какому-либо вдохновению. Сложно это объяснить, это даже не ужас, это нечто непередаваемое: некий единый момент, когда идет наступление, орут бойцы и плачут раненые. В эти моменты внутри работает только голос самосохранения, который без конца подсказывает, в какую воронку лучше нырнуть, когда устремиться в атаку.
«Дежавю — чувствую, это было на фронте»
— Судя по вашему творчеству, у вас множество сюжетов. Что интереснее писать?
— Все же войну, потому что она постоянно звучит внутри. Как говорят мои однополчане, разве такое можно забыть? Забыть ощущения, когда тебя засыпает разбухшей, весенней землей после взрыва мины? Это был самый страшный момент войны. И дело не только в боли и удушье, меня накрыл страх, да такой, какого никогда больше не было. Понимал, что еще жив, но меня никто не спасет, потому что солдаты заняты боем. Был в полуобморочном состоянии и потерял счет времени. Очнулся, когда меня откапывали, и кто-то из солдат разрубил лопатой сапог.
— Вот все эти переживания, можно ли их передать на картине?
— В общем-то, можно, но это будет бледная копия увиденного. Но я не делаю на этом акцент, потому что любая моя картина — героическая и дает представление о наших предках.
— Вас называют чуть ли не последним художником-баталистом Великой Отечественной войны.
— Видимо, только по той причине, что в основном рисую батальные сцены. Я же преклоняюсь перед Василием Верещагиным, мне кажется, у него были куда лучше работы. И индийский цикл, и Отечественная война 1812 года, и Балканские войны, где он был корреспондентом. Он эту тему знал, потому что сам там был. Хотя иногда хорошие баталисты получаются, когда обстоятельства заставляют. Например, Франц Рубо, автор батальных панорам о Крымской войне, не воевал, но был преподавателем на кафедре военного искусства, и понимал, что нужно изобразить.
— Как вы создаете свои картины? Как рождается их замысел?
— Это подсознание. Как у Василия Сурикова, хотя все же это, наверное, байка. Будто бы, когда он создавал «Боярыню Морозову», то прежде увидел на снегу черную ворону, и она превратилась в эту боярыню.
Также и у меня. Допустим, читаю книгу. Не о войне, а о чем угодно. И вдруг от прочитанного возникает некое ощущение, и я понимаю, что когда-то такое уже испытывал. Дежавю. И это было на фронте, и вот в этот момент, перед глазами появляется картинка из того времени. Мысль развивается, и вижу конкретные образы. Еще минуту назад ничего не было, а теперь вижу эпизод после боя, у костра с походным котелком и в голове уже есть картина «По дорогам войны» — о братской, солдатской солидарности.
— Что вы хотите, чтобы почувствовал ваш зритель?
— Чтобы он понял, какими усилиями, какой кровью и тяжестью доставалась победа. Чтобы зритель проникся тем волнением, какое возникает у меня. Чтобы он почувствовал эту трагедию.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
