В России кончилась монархия. И началась анархия

Александр Солженицын писал: «Монархисты в эмиграции потом десятилетиями твердили, что все предали несчастного Государя и он остался один как перст...

Но чего ж тогда, правда, стоила эта власть, если никто не пытался ее защищать?.. Кто же мог ожидать, кто же бы взялся предсказать, что самая мощная империя Мiра рухнет с такой непостижимой быстротой? Столетиями стоять скалой — и рухнуть в три дня? Даже в два: днем 1 марта еще никто и не предлагал Государю отрекаться, днем 3 марта отрекся уже не только Николай II, но и вся династия».

Вообще-то считается, что царь отрекся 2 марта 1917 года. Но это уже не важно. Важно то, что свершилось. А могло бы все остаться по-прежнему. Одни побунтовали бы, другие бы постреляли – как в 1905 году. И делу конец. Империя жила бы дальше и гнила, как прежде. Самодержец упорно не хотел понимать, что стране нужны основательные перемены или, выражаясь по-современному, «перестройка».

Люди, близкие к царю, ни умом, ни смекалкой не блистали. Мрак в их головах был изрядный. По словам Солженицына, «о созревании революционной обстановки недремлющее Охранное отделение доносило и своевременно, и в полноте, – доносило больше, чем правительство способно было усвоить и принять к решению».

Петроградские власти меры предпринимали, но – недостаточные и лихорадочные. Верных царевых слуг – полицейских – зачем-то заменили солдатами – об этом вспоминал начальник Петроградского охранного отделения Константин Глобачев: «…с 24 февраля город в полицейском смысле не обслуживался. На главных улицах и площадях установлены были войсковые заставы, а для связи между собой и своими штабами – конные». Координировал действия армии командующий Петроградским военным округом Сергей Хабалов, находившийся в штабе округа Дворцовой площади. Но долго «работать» ему не пришлось.

Парадокс был в том, что, убрав полицию, Хабалов решил действовать против рабочих теми же…

рабочими, призванными в армию две недели назад, по словам Глобачева, «достаточно уже распропагандированными и не желающими отправляться в скором времени на фронт».

Все быстро началось и так же скоро закончилось. Солдаты позволяли рабочим подходить к себе вплотную, вступали с ними в разговоры, пропускали сквозь свой строй. Кавалерийские разъезды разрешали рабочим оглаживать и кормить лошадей. Завязывались дружеские беседы – горькая доля ведь у всех была одна. Некоторые служивые отставляли в сторону винтовки и переходили на сторону демонстрантов.

Глобачев доложил Хабалову, что ситуация неуклонно ухудшается – к тому же в Петрограде был убит пристав Крылов. Причем зарубил его казак. Это была первая жертва правоохранителей. Впереди будут сотни…

Командующий Петроградским округом, услышав сообщение шефа Охранного отделения, рассердился, сказав, что все это досужие сплетни и большинство солдат сохраняюе верностьвласти . Сообщению о расправе над приставом Хабалов вообще не поверил.

Уже тогда положение висело на волоске. Но после того, как деморализованный Хабалов прекратил действовать, волосок этот разорвался. Рабочие, не встречая сопротивления, заполонили улицы, с каждой минутой их количество возрастало. Солдаты безучастно наблюдали за бурлящими толпами, но чаще их приветствовали.

По свидетельству Глобачева, 27 февраля 1917 года «беспорядки распространились на Петербургскую сторону, начались грабежи магазинов и частных квартир, обезоружение офицеров на улицах, избиения и убийства городовых, аресты и убийства жандармских офицеров и унтер-офицеров. Словом, в пять часов дня стало ясно, что власть не существует, а столица находится в распоряжении черни».

Прав был историк Сергей Мельгунов: «Успех революции, как показал весь исторический опыт, всегда зависит не столько от силы взрыва, сколько от слабости сопротивления».

«Династия покончила с собой, чтобы не вызвать кровопролития или, упаси Бог, гражданской войны. И вызвала – худшую, дольшую, но уже без собирающего тронного знамени». Это - Солженицын.

Николай II между тем бесцельно катался на своем поезде. Зачем куда он поехал, Бог весть. Невысокий бородатый пассажир, кажется, нисколько не тревожился, обозревал заснеженные окрестности, пил чай, дымил папиросой, балагурил с обслугой. Ну и читал, разумеется, – Николай Александрович был до книг охоч.

Царь был уже фактически свергнут, но еще не знал этого. Узнал, когда его заставили, возможно, угрожая, подписать злосчастную бумагу. Он не взывал к заговорщикам, не увещевал, не грозил карой. Испугался? Может быть. Но скорее решил, что на то Божья воля. Вот слова Николая II:

«Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился»

Но не думал царь, отрекаясь, что становится бесправным и подписывает разрешение на собственный арест (он случился в скорости, в марте семнадцатого). И на расправу – через год с небольшим поставят к стенке его, любимую жену и дорогих детей.

«…И вот – император дослал и загнал сам себя в полувраждебную псковскую коробочку, – писал Солженицын. – И что ж он обдумывает эти сутки? – как бороться за трон? Нет, лишь: отдавать ли в чужие руки больного сына? Трон он сразу готов отдать без боя, он не подготовлен бороться за него. Та же вдруг чрезмерная податливость, как и 17 октября 1905-го: внезапно уступить больше, чем требует обстановка».

Может, Николай II в вагоне своего поезда не думал, что империи конец? Он ведь еще был царем, вершителем судеб. И хотел им остаться! Уж и согласен был на реформы и на воцарение наследника. Однако надежды обратились в тщету.

Пытался Николай II передать власть брату Михаилу. Ежели бы о том узнал восставший Петроград, народ возопил бы: «Одного царя скинули, а вы нам другого, ироды, кровопийцы, суете!» И покатился бы кровавый русский бунт – бессмысленный и беспощадный – еще дальше, до абсолютного исступления и озверения...

После того как передача власти Михаилу не удалась (да и сам он не хотел на шаткий трон залезать), царю уже делать было нечего. Вздохнул, макнул перо в чернильницу и поставил исторический автограф. Хотя не было в законах Российской империи слова «отречение». Править монархи, помазанники Божьи, были обязаны до конца жизни – естественной или насильственной, – как случилось с Павлом I.

Стало быть, и царь, и заговорщики – бывший председатель Государственной думы Родзянко, генерал Рузский (тот, что натурально царю выкручивал руки) и прочие господа совершили государственный переворот. Держава колебелась, как при землетрясении, а они самые важные кирпичи, державшие конструкцию власти, выдернули. Теперь империи был уже окончательный конец.

«В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость и обман!» – записал царь в дневнике. Но разве не он этих людей рядом с собой поставил, разве не им доверял?

Вот и пришла расплата. Он изменил себе, а они – ему.