Новости – Общество
Общество
«Украинская самоидентификация в СССР не была идеологизированной»
Памятник Ленину в Киеве. Фото: Борис Ушмайкин / РИА Новости
В книге «Кризис мультикультурализма и проблемы национальной политики» рассказывается, как советская власть создавала украинскую идентичность
15 декабря, 2013 11:31
7 мин
Опыт совместной работы российских и украинских ученых в гуманитарных сферах совсем мал. Еще реже исследователи из двух соседних стран идут на контакт при изучении столь щекотливых тем, как национализм. Из-за этого сюжеты общей истории и обсуждение острых проблем современности отдается на откуп популистам и демагогам.
Тем ценнее книга «Кризис мультикультурализма и проблемы национальной политики», написанная известными российскими и украинскими исследователями: Валерием Тишковым (Россия), Михаилом Погребинским (Украина), Владимиром Малинковичем (Украина) и другими. Основное преимущество этой книги для российского читателя — детальное введение в контекст современной этнополитической ситуации на Украине.
«Русская планета» с разрешения издательства «Весь мир» публикует фрагмент книги «Кризис мультикультурализма и проблемы национальной политики», посвященный формированию идентичности украинского населения во времена УССР.
Советский Союз, особенно после утверждения сталинизма, стал переформатированным продолжением старой России, причем по многим параметрам централизация носила более жесткий характер. Однако для нас важно, что это переформатирование несло в себе потенциал обособления России и Украины друг от друга.
Главным итогом революционных лет стало то, что впервые территория под названием «Украина» обрела четкие официальные границы.
Да, в 1918–1920 годах уже формально существовала украинская националистическая государственность, но в водовороте тогдашних событий она казалась почти всем эфемерным явлением; частушка «У вагоні Директорія, під вагоном — територія» — гипербола, но не столь уж далекая от реального положения дел. А вот УССР возникла всерьез и надолго. И в дальнейшем для становления новых независимых стран долговременность их существования в четких границах даже при отсутствии полноценной независимости оказалась более значимым явлением, чем эфемерная формальная независимость УНР. Житель, скажем, Харькова или Киева в начале ХХ века мог сказать о себе «Я живу в Российской империи, на Украине» только в том случае, если придерживался определенной политической позиции, идущей вразрез с официальной идеологией. А вот когда киевлянин или харьковчанин в 1930 или 1950 году говорил «Я живу в СССР, на Украине», это была просто констатация факта, который к тому же широко популяризировался официально. То есть именно с появлением УССР понятие «Украина» из существующего на уровне сознания преобразилось в материальный факт, в четко, на государственном уровне, выделенную территорию.
До 1917 года для массы украинцев была характерна двойная идентичность (то есть осознание своей принадлежности к отдельной ветви общерусского племени). Это во многом объясняет и слабость возникшей тогда националистической УНР — в сравнении с прибалтийскими странами, не говоря уже о Польше. Именно создание СССР с такой двойной идентичностью и покончило: Украина и Россия теперь относились друг к другу уже не как часть к целому, а как две части одного целого. Пусть за рубежом и друзья, и враги СССР чаще именовали Советский Союз Россией, чем его официальным именем, — для советских людей современная им Россия сузилась до границ РСФСР.
В советское время происходил ряд неоднозначных процессов, связанных с формированием украинской нации. С одной стороны, декларировался специфический мультикультурализм в обличье советского интернационализма и официального лозунга «дружбы народов». Существенно, что в рамках этого мультикультурализма этническая принадлежность не была частным, сугубо внутренним делом граждан, она закреплялась в официальных документах, в частности в паспортах. То есть советская власть не просто признала украинцев как отдельную нацию, она закрепляла ее сохранение, независимо от сохранения языка, ибо национальность определялась в первую очередь на основе этнического происхождения. Дети паспортного украинца могли принадлежать к другой национальности, лишь если были рождены в смешанном браке (реально выбор национальности в этом случае происходил в момент получения паспорта по желанию самого получающего).
В технических вузах, в том числе и на Западной Украине, преобладал русский язык. Объяснялось это вполне рационально: народное хозяйство всего Советского Союза представляло собой единый комплекс. Но значительная часть школьников до 1980-х годов получала образование на украинском языке (да и в последнее десятилетие СССР их доля составляла выше 40 %). А как отдельный предмет украинский язык изучало в школах абсолютное большинство населения. Да, в городах Центра и Юго-Востока число украинских школ в последние десятилетия советской власти сокращалось, но это отнюдь не всегда надо считать проявлениями административной русификации. В ряде случаев это соответствовало желаниям жителей регионов, где ранее украинизация происходила также административно. Русский язык имел большую престижность как язык городской культуры, и приобщение к нему воспринималось многими гражданами, переехавшими в города из села, не как денационализация, а как урбанизация. Все это говорит об определенной размытости этнической идентичности.
Но при этом в русскоязычной среде не было распространено негативное отношение к украинскому языку (впрочем, не было распространено оно и в царской России).
...Когда первым секретарем ЦК КПУ был Петр Шелест, украинская власть пыталась лавировать и иногда шла на небольшие уступки требованиям «национально мыслящей» интеллигенции, но это вызывало недовольство со стороны московского руководства. И с заменой Шелеста на Владимира Щербицкого в 1972 году власть перешла к более жесткому идеологическому контролю и подавлению национальной активности.
Так, изданные в то время на Украине поэтические книги почти всегда начинались с ярко идеологических советских стихов, что не практиковалось в РСФСР, не говоря уже о Прибалтике. Впрочем, это касалось книг, изданных как на украинском, так и на русском языке. А ряд пьес российских и западных авторов, успешно поставленных в театрах России и других республик СССР, не допускались к постановке на Украине (в том числе и к показу гастролирующими театрами).
В эти годы в русских школах распространялась (хотя и не была доминирующей) практика освобождения от украинского языка, что усиливало ощущение его бесперспективности.
В целом в последние десятилетия существования СССР употребление украинского языка сокращалось в сферах государственного управления и образования. Однако в гуманитарной сфере украинский язык сохранял свои позиции, причем во многом благодаря присущему СССР административному регулированию этой области: тиражи книг, количество и язык театров и т. д. — все определялось решениями партийных органов. В уже независимой Украине, когда рынок и свободный выбор стали торжествовать в сфере культуры, деятели искусства принялись жаловаться на рыночную русификацию. В УССР же советский книжный дефицит нередко приводил людей к украинскому языку, поскольку на нем можно было без проблем приобрести переводные книги западных писателей, труднодоступные («дефицитные») на русском.
УССР, конечно, не обладала реальным суверенитетом. Более того, основная масса жителей республики и не мечтала о независимой Украине (националистическое диссидентство не имело широкой поддержки в народе, кроме, возможно, Запада Украины). Однако они привыкли воспринимать Украину как свою республику в составе СССР. Так создавалась специфическая массовая украинская идентичность, связанная прежде всего с территорией и заметно меньше с языком — не антирусская и не антисоветская, а долгие годы дополнявшая советскую идентичность, как ранее малорусская идентичность дополняла общерусскую.
«С Украиной в крови я живу на земле Украины...» — эти строки жившего в русскоязычном Харькове поэта Бориса Чичибабина появились не ради конъюнктуры, они датированы 1975 годом, когда исключенный из Союза писателей поэт мог писать только в стол. А представим себе, что УССР не существовало бы и советское пространство было бы административно устроено иначе. Скажем, как территориальная федерация с широкими правами для разных языков и культур в рамках своих субъектов. Ощутил бы Чичибабин, живя в Харькове, что живет на земле Украины, и «вошло бы ему это в кровь»? Большой вопрос!
Немало поводов для национальной гордости было и у рядовых жителей УССР. И это не только успехи киевского «Динамо», а и то, в частности, что при всем советском дефиците в украинских магазинах колбаса на прилавках была, тогда как жители областных центров Нечерноземья (то есть регионов, где исторически возникло Российское государство) должны были за ней по выходным в Москву на электричках ездить.
Долгие годы советская модель как будто бы не создавала препятствий для пребывания Украины в переформатированном виде Российской империи, каким был СССР (за его пределами традиционно называемый Россией). Националистические настроения на большей части территории страны совершенно не ощущались. Тем не менее Украина практически беспроблемно обрела независимость в 1991 году.
На ее территории не было не то что кровавых межнациональных столкновений, как в Грузии, Азербайджане, Молдавии и других республиках, не было даже заметных интерфронтов, как в государствах Прибалтики. При этом невозможно говорить, что независимость Украина якобы обрела без приложения усилий, а просто в результате распада Союза, как произошло с государствами Средней Азии. Напротив, именно позиция ее руководства относительно союзного договора, подкрепленная результатами республиканского опроса населения об участии в Союзе лишь на условиях Декларации о суверенитете (то есть при приоритете республиканских законов над союзными) стала в 1991 году одним из факторов кризиса, спровоцировавшего ГКЧП и последующий распад Союза, точку в котором поставили Беловежские соглашения, заключенные опять-таки при ведущей роли Украины.
При этом украинская ситуация выгодно выделялась на общем фоне рядом моментов, помимо указанных выше. Во-первых, Украина была единственной республикой, где власть спокойно отнеслась к автономизации на местах и согласилась в начале 1991 года с автономией Крыма (формально территориальной, а по факту русской). Во-вторых, она также была единственной республикой, где референдум о независимости сыграл такую важную роль в государственном становлении — именно вследствие итогов этого референдума были подписаны Беловежские соглашения и начался процесс международного признания Украины. В-третьих, референдум не зафиксировал значительных различий в поддержке акта независимости в русскоязычных и украиноязычных регионах. Да, в последних «за» голосовали свыше 90 % участников плебисцита при явке свыше 85 %. Но и в Донецкой и Одесской областях на участки пришло три четверти избирателей, из которых за независимость голосовали 84—85 %. То есть и там поддержка независимости составила свыше 60 % от общего числа взрослого населения. А почти во всех прочих русскоязычных регионах она была еще больше — исключениями стали лишь Крым и Севастополь, единственные территории, где Акт независимости поддержало меньше половины общего числа населения (54 % и 57 % голосов пришедших на участки при явке около 2/3 избирателей).
При этом все разговоры о том, что, дескать, избиратели не знали, за что именно голосуют, что речь шла о «независимости в составе обновленного Союза», нельзя назвать иначе как недобросовестными спекуляциями. Официальная трактовка украинскими властями Акта независимости, которая тогда широко ретранслировалась населению, заключалась в том, что: 1) Украина с 24 августа является независимым государством, 2) СССР после ГКЧП де-факто нет (в официальных документах того времени неизменно говорится лишь о «бывшем Союзе»). И хотя желающие республики вправе подписать новый союзный договор, Украина этого делать не намерена. То есть утвердительный референдум подавался не как подтверждение выхода из Союза (хотя фактически он был именно об этом), а как подтверждение отказа вступать в новый Союз.
Такой успех всеукраинского референдума был бы невозможен без фактического формирования на территории УССР новой идентичности, отличной от русской, в том числе и среди русскоязычного населения. Массовости этого явления не предполагали и многие украинские диссиденты-националисты в конце 1980-х годов. Так, Вячеслав Черновол выдвигал тогда идею федерализации Украины не потому, что был последовательным и искренним федералистом, а только потому, что предполагал — лишь широкое самоуправление всех регионов, включающее в себя и культурную автономию, может сделать идею независимости привлекательной и для Донбасса, и для Новороссии. Однако оказалось, что независимость вполне осуществима и без федерализации.
...А когда советская идея в начале 1990-х годов рухнула, дискредитировав себя нарастающим товарным дефицитом в сочетании с политической несвободой, украинская самоидентификация в СССР устояла, поскольку не была идеологизированной. А вот идея триединой русской нации как массовый фактор самоидентификации была ликвидирована КПСС и советской властью. Официальное понятие советских времен «народы-братья» — это отнюдь не одна нация. Существуй вместо РСФСР, УССР и БССР единое государственное пространство даже с широчайшими правами для всех, кто хочет использовать национальные языки, масштаб распространения украинской идентичности был бы, возможно, существенно меньше. Но, как выразился первый украинский президент Леонид Кравчук, «маємо те, що маємо».
Кризис мультикультурализма и проблемы национальной политики — М.: Весь мир, 2013.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
