Новости – Общество
Общество
Третье отделение как литературный герой
Иллюстрация П. Боклевского для альбома «Бюрократический катехизис», 1863 год. Источник: электронная библиотека «Русская литература и фольклор»
Историк Ольга Елисеева исследует, что на самом деле принесла России классическая литература
4 октября, 2014 11:02
15 мин
Историк Ольга Елисеева, специализирующая на русской истории конца XVIII — начала XIX века, написала книгу о повседневной жизни литературных героев. Итальянская классика создавалась на огромном историческом отрезке от Данте до Гольдони. Диккенса от Шекспира отделяет всего три столетия. А «Капитанскую дочку» и «Войну и мир» разделяют всего тридцать лет. А значит, русская литература вобрала в себя опыт всего двух-трех поколений. Так что же мы взяли из этого опыта?
«Русская планета» с разрешения издательства «Молодая гвардия» публикует фрагмент книги Ольги Елисеевой «Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века».
Итак, люди смешные, но нужные. Других нет. Памятен отзыв императора Александра I по поводу отмены крепостного права: «Некем взять». Его брат и наследник работал теми людьми, которые были: с начала 1830-х годов подготавливал Крестьянскую реформу, выкупая помещичьих хлебопашцев за казенные деньги, осуществил освобождение государственных крестьян — порядка двадцати миллионов человек — и повышал уровень образования будущих чиновников — учреждал для них учебные заведения.
Посещая в октябре 1834 года Орел, император, помимо прочего, заглянул в губернское училище для канцелярских детей, где произнес показательные слова: «Он надеется видеть в них со временем честных и образованных слуг себе и отечеству и уверен, что они... составят новое поколение канцелярских служителей, которое резко отличится от прежних прямодушием, бескорыстием и усердием к общей пользе». Бывший декабрист, а в тот момент губернский служащий в Орле, Ф. Н. Глинка, описавший высочайший визит, восклицал: «Как утешительны слова сии! Какую будущность обещают они нам!».
Благие помышления... Хотя средний канцелярист в конце николаевского царствования знал больше и мыслил шире, чем его предшественники, воровать он не перестал. Напротив, впереди маячили Великие реформы, в мутной воде которых коррупция приняла неслыханные размеры. Прогрессисты брали еще охотнее, чем консерваторы... Однако сейчас речь о времени гоголевских, непуганых казнокрадов, когда правительство задалось целью если не искоренить зло, то хотя бы ввести его в рамки.
Знай меру
В «Ревизоре» есть характерная сцена. Городничий бранит квартального надзирателя: «Ты! Ты! Я знаю тебя... ты крадешь в ботфорты серебряные ложечки... Что ты сделал с купцом Черняевым — а? Он тебе на мундир дал два аршина сукна, а ты стянул всю штуку Смотри! Не по чину берешь!»
Место квартального приносило ежегодно, помимо скромного жалованья, более трех тысяч рублей дохода. «Все полицейские офицеры... в особенности квартальные надзиратели могут каждый день варить себе суп из курицы, — писал управляющий Третьим отделением М. Я. Фон Фок уехавшему в Москву Бенкендорфу, — ...не притесняя никого, иметь ежедневный доход по 50 рублей... Поэтому-то квартальные надзиратели прямо заинтересованы в беспрекословном исполнении приказаний своего начальства, которое имеет право карать тотчас, ничем не оформляя своих действий, то есть без всякого следствия».
Максимум, на что могло надеяться правительство «в благоустроенном государстве», — чтобы брали «по чину». Эту тонкую грань современному исследователю нащупать очень трудно, а вот люди того времени интуитивно чувствовали: сколько можно, а сколько — сверх меры. Когда в 1817 году Бенкендорф ревизовал воронежских чиновников, бравших взятки в размере годового жалованья, казенные крестьяне доносили, что к Рождеству и Пасхе с них собирают «христославное», а кроме того, «видимо-невидимо» — ветчины, поросят, яиц, масла и птицы, отчего они уже «стали хуже нищих». Такое положение грозило разорить налогоплательщиков и вызвать их волнения, чего старались избежать.
В «Ревизоре» купцы-жалобщики тоже, как и воронежские крестьяне, говорят не об избавлении от поборов вообще — такое счастье им и не снилось, — а о некоем неписаном порядке, который нарушает разбойник-городничий. «Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь... Всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке... целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? И на Онуфрия несешь».
Одни именины — вроде бы как законно. А вот вторичные поборы — явное мошенничество. Для современников Гоголя черта была хорошо ощутимой. Когда в 1837 году князь А. Л. Дадиани, флигель-адъютант императора, командуя Эриванским карабинерным полком, «обратил полк себе в аренду», всеобщему возмущению не было границ. Дадиани, или Дадианов, использовал солдат для грабительских набегов на соседние хозяйства, где рубил лес и косил сено, а потом свободно торговал ворованным в Тифлисе. Но главное — присваивал отпущенные на содержание полка казенные средства, как полагавшиеся ему лично. Подход, очень распространенный среди азиатских владетелей, однако уже неприемлемый в империи. Сенатор П. В. Ган, ревизовавший Грузию, писал: «Рекруты все были у него в рабстве! То есть ужас».
Дадиани разжаловали в солдаты с лишением чинов, орденов и княжеского и дворянского достоинства. Император лично перед строем сорвал с него знаки различия. Высший надзор отмечал, что таковой поступок принят жителями с одобрением: «Надлежало ударом сильным остановить, по возможности, возродившееся там зло, тем более, что многие другие полковые командиры закавказских войск не чужды подобных злоупотреблений, почитая вверенные им полки как бы своими отчинами». То есть наследственными владениями.
Обратим внимание на слова: «возродившееся там зло». Главный орган борьбы с коррупцией считал, что невозможно покончить с воровством раз и навсегда: грядку придется снова и снова пропалывать. При этом необходим «сильный удар», способный на время испугать казнокрадов и привести их аппетиты из состояния «ужаса» к состоянию «терпимо». В данном случае офицеры высшего надзора мыслили как истинные читатели Н. М. Карамзина: «Мудрое правление находит способ усилить в чиновниках побуждение добра или обуздывать стремление ко злу. Для первого есть награды, отличия, для второго — боязнь наказания». Страх сознавался главной движущей силой улучшения. Пробовали, правда, по-европейски: путем увеличения жалованья, например, судьям, но натолкнулись на заранее предвиденный результат: чиновник брал и жалованье, и взятки.
Наказание князя Дадиани было ценно не только само по себе, но и как пример. Множество полковников по всей империи продолжали пользоваться так называемыми «безгрешными доходами». В чем же было их отличие? Только ли в размере взимаемого? Главным оставалось ненанесение ущерба казне и собственным подчиненным. Полк, обладавший немалым хозяйством, давал приличный годовой доход. Если командир, получив деньги на содержание воинской единицы, умел обмундировать и прокормить своих подчиненных дешевле, но без заметной потери качества, разницу он клал в карман, что воспринималось с патриархальной терпимостью. Часто полк давался небогатому, но заслуженному офицеру именно «для поправления экономии».
Но встречались и иные случаи: богатому командиру вручалась воинская часть в совершенно расстроенном состоянии, чтобы он употребил деньги на ее приведение в «божеский вид». Для этого могли устроить брак с хорошей невестой. Так, П. А. Толстой женился в 1794 году на фрейлине княжне Голицыной, сироте, воспитанной при императрице, и пустил ее приданое на содержание Псковского драгунского полка. Такое поведение считалось нормой.
«Павел Пестель в мундире» Алексея Корина, 1949 год. Источник: wikipedia.org
«Павел Пестель в мундире» Алексея Корина, 1949 год. Источник: wikipedia.org
Однако когда П. И. Пестель, командовавший Вятским полком, умудрялся получать обмундирование дважды — с разных складов (магазейнов), это вызывало дополнительное, помимо членства в тайном обществе, расследование.
Нечто похожее происходило с чиновниками местной администрации. Присловье: «Воруй, да не заворовывайся» — могло бы стать их девизом. Мера находилась где-то между собственным благополучием и запретом разорять тех, на ком благополучие держится. Такой взгляд восходил еще к практике XVII века, когда воевода получал территориальную единицу не только в управление, но и в «кормление» лично себе и своему штату.
Показательно отношение к генерал-губернаторам. Пока налоги взимались, а население не роптало, на их «грехи» смотрели сквозь пальцы. Когда министр внутренних дел А. А. Перовский решил направить в Первопрестольную ревизора, император остановил его словами: «Я уже просил не трогать ни Голицына в Москве, ни Воронцова в Одессе». Оба пользовались огромным влиянием среди петербургских чиновников и любовью местных жителей, оба как нельзя лучше подходили для своих мест. Граф М. С. Воронцов, воспитанный в Англии, склонный покровительствовать коммерции (вспомним пушкинское «полукупец»), великолепно ладил с разноязыким населением юга России, которое главным мерилом жизненного успеха избрало обогащение. Князь Д. В. Голицын, коренной москвич и представитель древней аристократии, удовлетворял гордые семьи, жившие в Первопрестольной. Ему они соглашались подчиняться без «порухи» родовой чести.
Однако время шло, лицо Москвы менялось. Однажды, в мае 1833 года, на обеде в Зимнем дворце, устроенном специально для московского купечества, Николай I спросил сидевшего рядом мануфактуриста И. Н. Рыбникова: «Кажется, вовсе забыли несчастный двенадцатый год?» На что купец без всякой задней мысли отвечал: «Некоторые помнят, а особенно те, которые получили в ссуду деньги, выстроились, а платить нечем; теперь их преследуют». Сообщение не понравилось императору, поскольку он приказал простить московским погорельцам долг за новые дома. Московские власти не довели это «благодетельное усмотрение» правительства до жителей и продолжали взимать суммы себе в карман.
«На круги своя»
Уже к началу николаевского царствования баланс был нарушен: коррупция приобрела эпические размеры.
Вот как картина выглядела глазами английского резидента при русской армии в 1829 году. «В царствование покойного императора, — писал капитан Джеймс Александер о временах Александра I, — в государственных учреждениях процветала система взяток, хотя царь... и старался их контролировать. При восшествии на престол нынешний энергичный император высказал намерение покончить со взяточничеством в учреждениях. Чиновников, уличенных в лихоимстве, он приказал штрафовать, сажать в тюрьмы, отправлять в ссылку. Это продолжалось некоторое время, но вскоре выяснилось, что все дела остановились: чиновники не проявляют должного усердия, таможня не пропускает корабли, во всех департаментах воцарились проволочки и просрочки до поры, пока все не вернулось на круги своя».
Рассказ Александера совпадает со словами Николая I, сказанными немецкому художнику Францу Крюгеру по поводу казнокрадства: «Если бы я захотел по закону наказать всех воров моей империи, то... Россия превратилась бы в такую же пустыню, как Сибирь».
«Портрет Зинаиды Волконской» Ореста Кипренского,1829 год. Источник: wikipedia.org
«Портрет Зинаиды Волконской» Ореста Кипренского, 1829 год. Источник: wikipedia.org
Воровать следовало «по маленькой», особо не обижая просителей. «Хотя на взятки и не существует официальной таксы, — продолжал свой рассказ англичанин, — при желании каждый может узнать, какую сумму следует платить за необходимую услугу. К примеру, если полицейский найдет украденные 50 рублей, ему полагается 50 копеек». Сотая часть — все-таки не десятина. «Большого искусства требует правильный выбор того, кому следует дать взятку, — сообщал Александер. — Так, если человек имеет дело к губернатору и не заплатит при этом чиновнику, его прошение пролежит у чиновника на столе, а потом исчезнет; если же канцелярист получит взятку, он передаст бумагу секретарю, который тоже имеет свою долю, а уж тот направит дело на рассмотрение губернатора».
Сам резидент очень быстро освоился: «Мы положили на стол лишних 80 копеек и немедленно получили лошадей». В противном случае ему предлагалось подождать на станции шесть часов или заплатить мужикам вдвое против цены казенного ямщика. «В России единственный способ путешествовать на почтовых — сначала дать смотрителю от 40 до 80 копеек, а затем спрашивать, есть ли лошади».
Не стоит думать, будто при пересечении западной границы русские подданные попадали в землю обетованную. Их положение осложнялось незнанием местных ставок на взятки. Так, в 1841 году, путешествуя по Италии, А. О. Смирнова-Россет записала забавный случай: в Неаполе княгиня Зинаида Волконская дала таможенникам «несколько байок (мелкая неаполитанская монета. — О. Е.), а [граф Василий Александрович] Перовский десять франков. Вдруг он увидел, как таможенный люд строится в шеренгу, и думал, что они обиделись. Напротив, они с уважением поклонились и сказали: "Сеньор генерал, администрация таможни благодарит вас за такую щедрость"». Волконскую же назвали «скупой».
Дж. Александер, исколесивший Восток от Персии до Индии и от Турции до Балкан, доходчиво объяснял своим соотечественникам все «зачем» и «для чего», но его логика оставалась логикой европейца: «Иностранцы спрашивают, почему нельзя ввести дополнительные налоги, чтобы император мог увеличить жалованье своим чиновникам и те не вводились бы в искушение. Но... в России большая часть населения не обращается в государственные учреждения ни с какими просьбами. Почему же кто-то должен платить за то, чем не пользуется... Тот, кому нужно что-либо получить, платит за это, остальные — нет. Когда русский приезжает в Англию, его облагают налогом на собак, лошадей, экипажи и так далее, англичанин в России за все это не платит».
Логика жизни в огромной и, в сущности, бедной империи была иной. Крестьянам приходилось платить за многие вещи, которыми они не пользовались. Возможно, если бы их спросили, они бы отказались финансировать полярные экспедиции или первые паровозы. Сама возможность существования европеизированного государственного аппарата и культуры Нового времени в России обусловливалась взиманием по копейке колоссальных средств с людей, которые жили в патриархальной простоте. Большинство из них не имело тех потребностей, которые власть пыталась удовлетворить по отношению к себе и образованным горожанам. Избавленные от поминутных взяток чиновников, они тем не менее не были избавлены от их произвола.
Елисеева О. И. Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века — М.: Молодая гвардия, 2014
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
