Романтика террора: заговорщики Софья Перовская и Андрей Желябов
Несть числа историям о женской любви – жертвенной, всепоглощающей. Нынешний весенний праздник располагает к тому, чтобы вспомнить одну из таких. Правда, это повествование пронизано жгучей печалью, так что, не обессудьте.
…Началось все в столице российской империи – Санкт-Петербурге и закончилось там же много лет назад. Софья Перовская была из высшего общества – ее батюшка Лев Николаевич занимал многие важные государственные должности, был Таврическим и Псковским вице- губернатором, потом - губернатором Санкт-Петербурга. Андрей Желябов, к которому сердцем прикипела девушка, был простолюдином, сыном бывших крепостных.
Софья сызмальства не желала жить в благости и спокойствии. Пошла на Аларинские женские курсы. Завела опасные знакомства, которые привели ее в революционный кружок. Из-за этого разгорелся изрядный семейный скандал. Отец, узнавший о связях Софьи, разгневался и потребовал порвать со смутьянами. Дочь решительно отказалась и покинула родительский дом.
В ту пору было популярно «хождение в народ». Его, горемычного, учили грамоте и другим предметам молодые интеллигенты с горячим, отзывчивым сердцем. Но этим не ограничивались и – наставляли рабочих и крестьян. Как зажить по-новому, покончить с несправедливостью, самодержавным гнетом. А добиться этого без слома власти было нельзя.
Перовская «пошла в народ». И угодила в полицию. Оттуда - в Петропавловскую крепость. Но влиятельный батюшка из сырости застенков ее в скорости избавил. Лев Николаевич робко надеялся, что дочь одумается и отправил ее к родным в Крым. Увы, революционный невроз оказался неизлечим. Сей недуг все больше охватывал ее. К тому же, в полном смысле слова, на беду свою, Софья повстречала Андрея…
Где знакомились обычно молодые люди? В театрах, кафе, в гостях. Революционеры, конспираторы и прочая решительно настроенная публика завязывали связи в укромных уголках, за изготовлением взрывных устройств, чтением прокламаций, на сходках. Перовская и Желябов впервые увиделись на конспиративной квартире.
Он поступил в университет, но оттуда был изгнан – за вольнодумство. Таких молодых людей, как Желябов, было множество, их плодило само царское правительство. Не пыталось уговорить и переубедить, а лишь грозило и тем озлобляло, заставляло идти наперекор, хвататься за револьверы и бомбы…
Желябов и Перовская, обнаружив родство душ, полюбили друг друга так же истово, как и дело, которому отдались. А дело было кровавое – в «Народной воле», куда молодые люди вступили, иных не затевалось.
Впрочем, современники утверждали, что Перовская долго сопротивлялась планам членов организации перейти к организованному террору. Но ее убедили, что с жестокими, мертвой хваткой вцепившимися во власть,«верхами» иначе разговаривать нельзя. С царем – тем паче. Он виделся народовольцам виновником всех российских несчастий и должен был неминуемо умереть, даже если звался Освободителем, разрубившим многовековые оковы крепостного рабства.
Но у Перовской счеты с царем были свои. По словам народовольца Аркадия Тыркова, «она точно мстила Александру II за то, что он оторвал ее от мирной, спокойной работы пропагандистки».
Но в том, что женщина вступила на жертвенный – не только для врагов, но и для себя – путь, многие историки видели влияние сильного мужчины. Можно представить, что, полностью доверившись отчаянному Желябову, она поверила его доводам и аргументам. Впрочем, иные это опровергали – решительности и мужеству самой Перовской не было границ, хотя она не выглядела фанатичкой с горящими глазами.
«Собственно в таком положении, в каком находились они оба, довольно смешно говорить о супружеском счастье, - вспоминала участница исполнительного комитета «Народной воли» Анна Якимова. - Вечное беспокойство не за себя, а за другого отравляет жизнь. Серьезное чувство едва ли способно при таких условиях дать что-нибудь, кроме горя. Но на Желябова с женой иногда все-таки было приятно взглянуть в те минуты, когда «дела» идут хорошо, когда особенно охотно забываются неприятности»
Были ли в их речах пылкие слова, которые обычно произносят влюбленные? Наверняка, но – не часто.
Ведь он – мужчина, боец, понимал, что их ждет, но таил тяжелые мысли. Но она, хрупкая женщина, неужто не роняла тайком слезу, представляя будущее? Да и виделось ли ей оно?
Впрочем, все терзания напрасны, обратной дороги уже нет. Есть только одна, по ней мчится императорский кортеж, навстречу которому Перовская с товарищами вышла в тот мартовский день 1881 года. Желябова среди них не было – он, арестованный двумя дня раннее, досадовал, что от участия в покушении был отринут.
…Выпавший в Санкт-Петербурге снег был ослепительно белый, с серебристым отливом, точно диковинное, сотканное природой, покрывало. Российская столица с силуэтами незатейливых и причудливых домов, усадеб, дворцов, церквей была прекрасна. Шелестели шаги прохожих, скрипели полозья санок. Экипажей было множество, но среди них выделялся один, царский. Он ежедневно выкатывался из ворот Зимнего, двигался по Невскому и далее - к Михайловской площади. Там Александр II участвовал в разводе караула.
Царский кортеж был невелик: карета с самим Александром II, шесть казаков охраны, отдельные санки с полицмейстером, полковником Дворжицким, начальником охранной стражи Отдельного корпуса жандармов капитаном Кохом и командиром лейб-гвардии Терского казачьего эскадрона собственного Его Величества конвоя ротмистром Кулебякиным.
…Лошади бежали резво, выезд повернул с Инженерной улицы на набережную. Император рассеянно глядел в окно, немало не подозревая о беде, которая тяжело дышала уже не вослед, а во весь дух неслась рядом с каретой.
За всеми передвижениями царского кортежа со злобной пристальностью следили молодые люди и выследили его - вблизи Театрального моста. Никто – ни царь, ни его охранники не видели, как женщина на тротуаре махнула белым платком. Это была Перовская, организовавшая слежку за императором. Тотчас к карете с Александром II метнулся член организации «Народная воля» Рысаков, швырнувший в сторону экипажа какой-то сверток
Сверкнуло, полыхнуло, заржали раненые лошади, снег обагрился кровью конвойных. Но император, вылезший из поврежденной кареты, не пострадал вовсе. Нет бы ему тотчас ускакать прочь – ведь знал же, что за ним давно охотились. Да и торопили его, увещевали лейб-кучер Сергеев, Кулебякин и Дворжицкий, что надо немедля уезжать отсель, ибо кто-то из душегубов, возможно, спрятался рядом…
Александр II вышел из кареты, приблизился к схваченному Рысакову, спросил его имя, звание. «Слава богу, я жив, - молвил император. На что бомбист зло усмехнулся: «Еще слава ли богу?» Бровь императора удивленно поползла вверх. И тут мелькнула тень второго метальщика – Гриневицкого.
Когда дым от второго взрыва рассеялся, все обомлели, увидев изуродованное тело царя, из раздробленных ног которого ручьем хлестала кровь. Александру II только и хватило сил прошептать:
«Несите меня во дворец… там должно мне… умереть…»
Государя привезли в Зимний, на руках внесли в его кабинет и уложили на постель. Но надежд не было никаких, о чем царский врач Боткин известил близких. Так и вышло - через считанные минуты на флагштоке дворца был спущен императорский штандарт, оповестив население Санкт-Петербурга о смерти императора Александра II.
Террористы погубили не только царя, но и казака из свиты царя, случайных прохожих – крестьянина и мальчика из мясной лавки. Кроме того, погиб народоволец Гриневицкий. Еще множество людей получили ранения.
Испытали ли жестокие бомбисты терзания от бессмысленной казни стольких невинных людей? Ведь одно дело замышлять убийство, другое – видеть его страшные результаты. Так же, как и поначалу храбриться, а потом рыдать, моля о пощаде…
Это к тому, что Рысаков стал героем, однако – ненадолго. Спесь слетела с юного бомбиста при мысли о расплате за злодеяния, и он стал выдавать своих товарищей. Полиция и жандармы развили энергичную деятельность и за несколько дней петербургское ядро «Народной воли» было разгромлено. На эшафоте, установленном на Семеновском плацу, приговоренные к смерти члены организации, зная о предательстве Рысакова, отказались с ним прощаться…
Перовская и Желябов встретились в зале суда. Они перебрасывались сочувственными взглядами, всплескивали руками, которые еще недавно страстно сплетались. Обстановка была далека от романтической, но, пожалуй, впервые за много дней молодые люди выглядели спокойными – ведь все уже стало ясно, не нужно было тревожиться друг за друга. Скоро они будут вместе навсегда…
Скоротечная, как болезнь, любовь Перовской и Желябова тихо и печально догорала. Не осталось – да и не писалось - писем, свидетельства современников о них были отрывочны. Рассеивались по ветру слова, угасал блеск глаз…
«На спокойном, желтовато-бледном лице Перовской блуждал легкий румянец... – так было написано в полицейском отчете. - Бодрость не покидала Желябова, Перовскую и Кибальчича до минуты надевания белого савана с башлыком. До этой процедуры Желябов и Михайлов, приблизившись на шаг к Перовской, поцелуем простились с нею»
До последних секунд жизни Софья искала взглядом Андрея и даже улыбалась ему…
