Новости – Общество
Общество
Коричневые истоки философии Айн Рэнд
Айн Рэнд. Фото: AP
Книга американского политического теоретика Кори Робина «Реакционный дух. Консерватизм от Эдмунда Бёрка до Сары Пэйлин»
29 июня, 2013 10:40
4 мин
В «Издательстве Института Гайдара» в этом году вышла очень своевременная для России книга американского политического теоретика Кори Робина «Реакционный дух. Консерватизм от Эдмунда Бёрка до Сары Пэйлин». Своевременность этой книги кроется в том, что российский читатель может ознакомиться с многовековым опытом использования «духовных скреп» в политике других стран.
Труд Робина завершает собой эпоху возвращения в американскую политику неоконсерватизма рейгановского типа, который господствовал в США во времена Джорджа Буша-младшего. В начале его президентства многие политологи и историки обратились к переосмыслению опыта консервативной политики. По итогам первого десятилетия XXI века Робин ставит неутешительный диагноз: консерватизм повержен.
Но в этой ситуации удивительным образом кроется его главная сила: консерватизм всегда выживал, потому что был на шаг позади левых. А в западной традиции таковыми считаются не только социалисты, но и либералы. Консерваторы прежде всего реагируют на повестку дня, которую задают их политические оппоненты, а это позволяет в меньшей степени заботиться над проективной политической деятельностью.
Именно поэтому «реакционный дух» всегда возвращается в политику. И он позволяет объединять под своим именем такие непохожие политические группы как традиционалисты, религиозные фундаменталисты, либертарианцы, фашисты и так далее. Собственно описание «реакционного духа» под различной оптикой - стержень книги Робина, являющейся сборником его статей о консерватизме, которые он писал на протяжении «десятилетия Буша». Это своеобразные «консервативные» итоги начала века.
«Играя роль философа, Рэнд любила называть своим учителем Аристотеля. «Никогда еще столь многие, — в чьи ряды она нехарактерным образом включала себя, — не были стольким обязаны одному человеку». Неясно, много ли Рэнд в действительности читала Аристотеля: когда она не цитирует Голта, она склонна приписывать греческому философу высказывания и идеи, которых нет ни в одном из его сочинений.
…Рэнд также любила цитировать аристотелевский закон тождества или непротиворечивости — идею того, что все тождественно само себе, сокращенно «А есть А», — как основу для защиты эгоизма, свободного рынка и ограничения государства. Такой перенос приводит поклонников Рэнд в особое восхищение, а ее критиков, даже самых дружелюбных, — в возбуждение. За несколько месяцев до своей смерти в 2002 году гарвардский философ Роберт Нозик, самый аналитически изощренный из либертарианцев XX века, сказал, что «применение этого принципа логики людьми, принадлежащими к рэндовской традиции, совершенно необоснованно; насколько я могу судить, оно нелегитимно».
Независимо от того, читала ли Рэнд Аристотеля или нет, ясно, что он не оказал на нее особого воздействия, особенно в том, что касается этики. У Аристотеля особый подход к морали, расходящийся с современными представлениями, и хотя Рэнд осознавала это отличие, суть его была ей недоступна. Подобно собранию классиков в переплетах из кожзаменителя на полке в гостиной, Аристотель был нужен, чтобы произвести впечатление на компанию и, в случае Рэнд, отвлечь внимание от реальных дел.
…В своих эссе Рэнд пытается покрыть образы поверхностным аристотелевским глянцем. Для нее этика также коренится в человеческой природе, и она отказывается проводить различие между эгоистическим интересом и благом, нравственным поведением и желанием или потребностью. Но для Рэнд мерой добра и зла, добродетели и порока является не счастье и процветание, а суровые и непреклонные крайности жизни и смерти.
Защитники Рэнд любят говорить, что она подразумевала под «жизнью» не только биологическое самосохранение, но благую жизнь аристотелевского добродетельного человека, то, что Рэнд называла «выживанием человека как человека». Верно, Рэнд не была так уж увлечена жизнью как таковой или жизнью ради жизни. Это было бы слишком прозаично. Но натурализм Рэнд очень далек от аристотелевского натурализма. Для него жизнь есть данность; для нее это вопрос, и именно этот вопрос делает жизнь как таковую столь важным предметом и источником размышления.
Статуя Аристотеля. Фото: Winfried Rothermel / AP
Ценность жизни придает именно постоянно присутствующая возможность того, что она может закончиться (и однажды действительно закончится). Рэнд никогда не говорила о жизни как о данности или почве. Это условие, выбор, который мы должны делать не один раз, а снова и снова. Смерть отбрасывает тень на дни нашей жизни, наделяя их безотлагательностью и весом, которых они в противном случае были бы лишены. Она требует бдительности, готовности к тому, что любой момент жизни может оказаться судьбоносным. «Нельзя действовать как зомби», — увещевает Рэнд. Короче, именно смерть придает жизни драматизм. Она наделяет важностью наши решения — не только крупные, но и мелкие, повседневные. В мире Рэнд солнце всегда в зените. Такое существование, по крайней мере, для героев Рэнд, не выматывает и не лишает сил, а наоборот, возбуждает и воодушевляет.
Если эта идея имеет какой-то отголосок в сфере морали, то его можно услышать не в произведениях Аристотеля, а в железной поступи фашизма. Идея жизни как борьбы со смертью, представление о том, что каждый момент чреват гибелью, каждый выбор несет в себе судьбу, над каждым действием тяготеет уничтожение, чье смертельное давление порождает нравственный смысл — это лозунги европейской ночи. В своей знаменитой речи в Берлинском дворце спорта в феврале 1943 года Геббельс заявил: «Все, что служит ей и служит ее борьбе за существование, есть благо и должно поддерживаться и взращиваться. Все, что вредоносно для нее и для ее борьбы за существование, есть зло и должно устраняться и уничтожаться». «Она» — это немецкая нация, а не рэндовский индивид. Но если отделить местоимение от его контекста — прислушаться к звучащему шуму триумфа и воли, бытия и небытия, сохранения и уничтожения — сходство между моральным синтаксисом Рэнд и фашизмом становится очевидным. Мерилом блага становится жизнь, жизнь — это борьба против смерти, и лишь наша каждодневная бдительность препятствует победе одной над другой.
Без сомнения, Рэнд оспорила бы это сравнение. В конце концов, индивид и коллектив — это не одно и то же. Рэнд считала, что первый является экзистенциальным фундаментом, второй — независимо от того, принимает ли он форму класса, расы или нации — моральным чудовищем. А там, где Геббельс говорил о насилии и войне, Рэнд говорила о коммерции и торговле, производстве и экономике. Но фашизм не так уж враждебен к героическому индивиду. И, более того, порой индивид находит свое самое сокровенное призвание в экономической деятельности. Экономические сочинения Рэнд не только не указывают на расхождения с фашизмом, они демонстрируют его неустранимый отпечаток.
…То, что Рэнд очутилась в такой компании, не должно вызывать удивления, ибо с нацистами ее объединяет общее наследие вульгарного ницшеанства, которое преследовало радикальных правых, будь то в либертарианском или фашистском изводе, с самого начала XX столетия. Как показывают Хеллер и, в особенности, Бернс, Рэнд очень рано увлеклась Ницше и это увлечение никогда не ослабевало. Ее кузен шутил: Ницше «подбил тебя на все твои идеи». Первой книгой на английском языке, которую Рэнд купила по прибытии в Америку, была «Так говорил Заратустра». Ницше вдохновил ее на следующие пассажи в ее дневнике: «секрет жизни» в том, что «ты должен быть чистой волей. Знать, чего хочешь, и делать это. Знать, что ты делаешь и почему, каждую минуту. Только воля и контроль. Пусть все остальное идет к черту!». В ее записях часто попадаются фразы «мы с Ницше считаем» и «как говорил Ницше».
Рэнд очень увлекала идея преступника как морального героя, ницшеанского переоценщика всех ценностей; по словам Бернс, она «считала преступность неотразимой метафорой для индивидуализма». Литературный Леопольд и Лёб, она придумала новеллу по мотивам реального случая убийцы, задушившего двенадцатилетнюю девочку. Убийца, говорила Рэнд, «рожден с прекрасным, свободным, легким сознанием— в силу абсолютного отсутствия социального инстинкта или стадного чувства. Он не понимает, потому что у него нет органа понимания, необходимость, смысл или важность других людей». Это неплохое описание класса господ из «Генеалогии морали» Ницше.
Робин К. Реакционный дух. Консерватизм от Эдмунда Бёрка до Сары Пейлин – М.: Издательство Института Гайдара, 2013
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
