Разруха Первой мировой, Украина и насилие в дискурсе РПЦ

«Избиение младенцев», гравюра XVI века. Источник: the British Museum http://www.britishmuseum.org/

Мы продолжаем рассказывать о Зерновских чтениях, посвященных проблеме насилия и ненасилия в мировой истории

Дмитрий Сидоров

28 ноября, 2014 18:44

19 мин

Второй день чтений памяти историка церкви Николая Зернова (1898 — 1980) начался с доклада Евгения Рашковского об экономических и культурных последствиях Первой мировой войны, и о том, как из них вырос тоталитарный проект.

В результате войны произошел обвал сложившейся к 1914 году мировой финансовой системы; так, с началом войны стремительно рухнул Латинский союз, валютный союз Италии, Франции и Швейцарии, «ростовщицы Европы». Разорвались цепочки экономических взаимосвязей, которыми жили миллионы людей — Россия полностью зависела от германских технологий, в том числе и ее военное производство. Германия зависела от русского хлеба и сахарной свеклы, Германия и Австрия зависели от американского хлопка, от американских капиталовложений, и так далее. Авторитарное государственное мышление уже не отвечало новейшим вызовам — несмотря на эту зависимость, германское руководство с помощью провокации умудрилось втащить в Первую мировую США, в которых существовали огромные про-германски настроенные этнические группы; в состоянии войны эти группы быстро перестроились с про-германства на американский патриотизм.

Сторонники идей Вагнера и Ницше в Германии и идей воинственного панславизма в России настаивали на очистительной и даже целительной силе этой войны. На самом деле, считает Рашковский, эффект ее был ровно обратный — по всем тылам царила коррупция, упадок нравов и отрицательный отбор человеческого материала: на тотальной войне гибнут самые отважные, самые преданные и самые честные люди, а выживают, как выразился историк, «самые серенькие, маленькие и хитренькие». Разрушались внутренние хозяйственные, научные и медицинские связи, что привело к массовым голоданиям и вызванным всеобщей антисанитарией пандемиям — испанский грипп, воспоследовавший Первой мировой, унес около 3% населения земного шара, что на 10 миллионов больше, чем число жертв самой войны.

Карта Европы во время Первой Мировой войны, E. Zimmermann, 1914 год. Источник: Library of Congress

Тоталитарные режимы, восторжествовавшие после войны в России, Италии и Германии, зиждились на массовом девиантном поведении населения, вызванным травмой войны, говорит Ражковский. Он привел слова историка войны Владимира Болдакова о том, что «концентрация солдатских масс, нередко дурно содержавшихся — важнейший источник массового человеческого развала после Первой мировой войны и последующих лет. Именно деморализованная солдатская масса оказалась важнейшим фактором социального распада и последующих тоталитарных переоформлений обществ». Унифицированные массы, сплошные фронты, технологии массового поражения, противогазы, шрапнели, бронированная военная техника, минные поля, волчьи ямы, колючие проволки, депортации и расправы над гражданским населением — все это после Первой мировой стало главенствующими мотивами эстетики этих новых режимов, а обесценение человеческой жизни стало их главной культурной парадигмой.

Татьяна Котюкова из Института всеобщей истории РАН выступила с докладом о событиях в глубоком тылу Первой мировой, восстании в русском Туркестане в 1916 году. Окончательное присоединение этого региона к Российской империи произошло только в 90-х годах XIX века. Туркестан стал самым обширным русским пограничным фронтиром, фортпостом на границе с Китаем, Персией и Британской империей. Великая война не затронула его – Турекстанский военный округ был глубоким тылом, и все его военные части во время были выведены оттуда на Кавказский театр военных действий; в самом Туркестане остался лишь Второй сибирский запасный стрелковый полк.

Ситуация в регионе осложнилась уже в конце 1914 года — в край начинает поступать колоссальное число военнопленных и беженцев, и как раз к 1916 году их цифры достигнут своего максимума: 250 тысяч военнопленных главным образом из Австро-Венгрии и 153 тысячи беженцев с Западной Украины и Белоруссии. Инфраструктура в этом уголке империи все еще была крайне неразвита, и это серьезно перегрузило ее – железная дорога была только одна, связывающая Ташкент и Оренбург. Еще один важный фактор, который привел к восстанию 1916 года — русские переселенцы, прибывавшие в Туркестан на протяжении более чем 50 лет, сначала самовольно, а потом, после Столыпинской аграрной реформы, и с благословением имперских властей. Все города Туркестана в связи с этим будут перестраиваться и разделяться на два – старый город для местного мусульманского населения и новый город для русских, с кадетскими корпусами, православными храмами и мощеными дорогами. В 1871 году создается Туркестанская православная епархия, к 1916 году заведовавшая территорией в 1 миллион квадратных километров. Кафедра епархии находилась в городе Верном (сейчас это Алма-Аты), но поставленный туда из Якутии епископ Иннокентий почти не сидел там, а регулярно перемещался на специальном «епископском поезде» по своим церковным территориям, делая при этом записи – Котюкова использует его воспоминания как основной источник своего доклада.

И. Савельев, 1936 год.Никитин

И. Савельев, 1936 год

Аборигенное население Туркестанского края было освобождено от всеобщего призыва в императорскую армию — это был своеобразный дар императора за незначительное военное сопротивление во время русского покорения Средней Азии. Однако Великая война быстро взяла свое, и в июле 1916 года, в месяц Рамадан, власти принимают решение призвать население Туркестана на тыловые работы. Эта авантюра не принесла никакого значительного экономического эффекта, послужив лишь непосредственным спусковым крючком восстания — местное население решило, что так царь пытается избавиться от них и заселить их земли русскими переселенцами. Центральными очагами мятежа стали Ферганская долина, Прииссыккулье и Закаспийская область. Советская историография делала акцент на зверствах официальной русской администрации, епископ Иннокентий — на зверствах туземцев. До сих пор объективных цифровых показателей по этому восстанию нет; продолжалось оно до января-февраля 1917 года, но самое страшное начинается, когда уже после восстания область начинает двигаться волна возвращающихся с фронта солдат, в первую очередь Семиреченских казаков. В 1918 году из-за этого начинается вторая волна насилия, в результате которой уже советские власти Туркестан разделяют надвое, заселяя одну часть казаками, а другую — аборигенами. В итоге сотни тысяч восставших аборигенов были оттеснены правительственными войсками к границе с Китаем, перешли эту границу, а там уже китайские власти отобрали у них все имущество.

Восточную тему продолжил кандидат философских наук Арсений Коньков, рассказав о размышлениях русского поэта Максимилиана Волошина о «Желтой угрозе» и о его полемике по этому вопросу с философом Владимиром Соловьевым. Соловьев видел в Востоке особую опасность для русской культуры, и считал, что в ближайшие века «желтая цивилизация» начнет экспансию в белую Европу, и начнется эта экспансия с России. В самом начале XX века такое представление о Востоке в России расхожим не было — он представлялся скорее объектом европейской и русской колониальной политики. Поражение в русско-японской войне в корне изменило это отношение, и тогда предупреждение Соловьева многими было услышано. Реакция Волошина на Цусиму оказалась противоположенной — он соглашался с Соловьевым в том, что старый мир ждет слом, потрясения и кризисы, но не считал при этом, что европейская цивилизация, ставящая в основу своей культуры бесконечное увеличение потребностей, в чем-то ближе к идеалу, чем восточная, наоборот пытающаяся сократить потребности до, как он выразился, «самого неизбежного». В начале русско-японской войны поэт публично выступал в защиту Японии, восславляя ее хладнокровный отпор «Северному медведю». «Когда громадное чудовище спокойно погружало свою морду в Желтый улей, желтые пчелы, собрав все свои крылья, все свои жала, посыпали его огненными укусами», — писал поэт.

«Резня в Праге», гравюра XIX века

Волошин считал, что западная цивилизация лишила свой исторический прогресс смысла, поставив во главе развитие материальной культуры потребления и науки, отказываясь от духа ради одного лишь физического комфорта: «Машина научила человека здраво рассуждать, она наглядно доказала ему, что духа нет, а есть лишь вещество, что человек такая же машина». Радикальная критика европейской культуры, морали и религии христианства у Волошина наложилась на упомянутое выше пророчество Соловьева, понятное им не в апокалиптическом, а, наоборот, в апологетическом по отношению к Востоку смысле.

Во второй части конференции ученые обсудили проблематику насилия в украинской истории. Историк Андрей Шпирт рассказал про еврейские погромы, учиненные казаками во время восстания Богдана Хмельницкого против Речи Посполитой в 1648 году. Исторически сложилось, что в этом государстве евреи обладали более высоким правовым и социальным статусом, чем православное население, представленное казаками. Историк отмечает, что нередко украинские евреи прибегали к насилию по отношению к христианам, насилию экономически мотивированному — у них была монополия на изготовление спиртных напитков, так называемое «право пропинации», и ее нарушение православным жителем могло повлечь за собой печальные для него последствия, как и невыплаченный еврейским ростовщикам долг. В этом контексте религиозная ненависть восставших казаков к еврееям выглядит как нечто само собой разумеющееся, говорит Шпирт. Впрочем, полонофобские настроения у казаков были не менее сильны, чем юдофобские, примерно по тем же причинам — у поляков тоже была монополия, но на власть; ненависть к евреям и полякам дополняла друг друга. Шпирт считает, что казаки Хмельницкого стремились создать своеобразное «православное царство», в котором евреям и католикам места не было, и связано это было с повышенным ожиданием конца света в те времена (приближался 1666 год).

Важное понятие для понимания истории этих погромов — еврейское «кидуш ашем», ритуальное самоубийство, совершаемое евреями в случае попыток насильственного обращения их в другие религии. Еврейская письменная традиция досконально фиксирует все случаи такого еврейского жертвенничества, и во многом про ход событий во время погромов Хмельницкого мы знаем именно из этих источников. Самые громкие случаи кидуш ашем происходят во время разорения казаками Немирова в июле 1648 года, и во время погромов в Пинске в том же году. Многие евреи не совершали кидуш ашем, об этом известно из указа польского короля Яна Казимира, позволявшего принявшим крещение иудеям вернуться в лоно родной религии. Принятие крещения сопровождалось для таких евреев еще и присягой верности делу казацкой Сечи, то есть в первую очередь переводом в распоряжения восстания всех денежных активов. Часто казаки не предоставляли евреям никакого выбора, об этом мы знаем из показаний еврейских жен убитых в погромах евреев, которым раввинский суд давал развод только в том случае, если они могли доказать и описать смерть мужа. Всего во время восстания Богдана Хмельницкого погибла треть украинского еврейства, и еврейская традиция признает эти события «шоа», то есть катастрофой, аналогичной Холокосту.

Портрет Тараса Шевченко, Василий Касиян, 1964 год Фото: Угринович / РИА Новости

Игорь Яковенко рассматривал историю Украины, начав непосредственно с появления украинского этноса. Перед народами, не создавшими собственной зрелой государственности, или в силу ряда обстоятельств утратившими ее, всегда стоит три выбора. Первый путь — полностью ассимилироваться в имперообразующий народ, как чехи растворялись в австрийцах, а хорваты и словенцы — в венграх. Второй путь — компромиссный, в котором собственная культурная идентичность не утрачивается, но вписывается в контекст верноподданнического служения народу-гегемону; в случае Украины это называлось «малороссийством». Третий путь — верность родному миру, моральное и физическое сопротивление ассимиляции и борьба за рождение или возрождение своего государства. Между приверженцами этих трех путей внутри народа всегда существует отчуждение, и даже ненависть. В украинской истории выразительно представлены примеры всех трех путей — например, высшее казачье руководство в определенный момент избрало первый путь, Николай Васильевич Гоголь — второй путь, а Тарас Шевченко — третий. Гоголь стал великим русским писателем, не перечеркивая своей украинской идентичности, а его современник Тарас Шевченко в своем творчестве вошел в острое идеологическое противостояние Империи, обрел трагическую судьбу и стал классиком именно украинской литературы; в его восприятии Российская империя была силой, разрушающей его народ. В современной Украине эти две культурные программы сосуществуют и по наши дни, отмечает Яковенко.

Завершил Зерновские чтения этого года Алексей Зыгмонт, научный сотрудник философского факультета Высшей школы экономики, с докладом про современный политический дискурс РПЦ. Сейчас априори считается, что у Русской православной церкви должна быть официальная точка зрения на все вопросы, начиная от подорожания цен на фрукты и заканчивая проблемами на Украине. Предполагается, что эта точка зрения должна быть как-то зафиксирована в официальных церковных документах, например в знаменитых Основах социальной концепции, либо высказываться с кафедры официальными спикерами; на практике повестка РПЦ получается двойной — спикер вроде Всеволода Чаплина может озвучивать и официальную позицию, и свое личное мнение. Руководство РПЦ маркирует его высказывания как то или другое в зависимости от минутной или стратегической необходимости.

Возникла эта двойственность, как считает Зыгмонт, в связи с деятельностью нынешнего Патриарха Кирилла, еще когда он был председателем Отдела внешних церковных связей. Он приложил руку к созданию каких-то первых официальных документов вроде ОСК, а во-вторых именно он стал давать церковные комментарии по всем вопросам общественной жизни, от ИНН до НЛО, в том числе и на телевидении. Благодаря Кириллу и СМИ, и общество привыкли, что у церкви есть какая-то официальная позиция.

На самом же деле единого дискурса внутри церкви нет, есть несколько его сегментов. Высший его сегмент представляют уже упомянутые документы, позиция патриарха и митрополита Иллариона Алфеева, нынешнего председателя ОВЦС. Чуть пониже находятся точки зрения, которые могут восприниматься и как официальные, и как личные, — например, Владимира Вигилянского, диакона Александра Волкова, Легойды, Чаплина, Смирнова и тому подобных спикеров. Ниже этого находится обширное пространство акторов церковной жизни, которые зачастую вышеупомянутых персонажей не любят и возможно презирают, — это православные националисты, своеобразная субкультура внутри РПЦ; дискурс православного насилия связан по большей части с ними. Еще ниже находится среда, называющая патриарха Кирилла «Курилом», считающая, что он убил своего предшественника топором, и что он является гомосексуалистом.

Митрополит Ленинградский и Ладожский Иоанн, 1990 год. Фото: Никитин Николай / ТАСС

Важным для рассмотрения дискурса религиозного насилия Зыгмонт видит образ войны, космической войны в терминах социолога Марка Юргенсмеера. Когда религиозное сознание имеет дело с проблемой насилия, оно оперирует двумя образами – образом войны и жертвы. Война в таком сознании всегда идет между добром и злом, белым и черным, сакральным и профанным; объектом этой войны может быть как сам религиозный человек (см. аскеза, буддистская борьба с привзанностями), так и внешние силы. В случае православных националистов эти внешние силы представлены «жидами, масонами, жидомасонами, жидорептилоидами, сектантами, содомитами, католиками и протестантами», как выразился Зыгмонт. Внешний враг в религиозном сознании является метафизическим злом, он воплощает собой профанное, он аморфен сам по себе, он является символом хаоса, чистого насилия, выплескивающегося на простых людей в виде армий темных, безликих существ. Религиозное насилие здесь воспринимается вакциной, клином, вышибающим клин.

Общий идеологическая основа дискурса патриархов Алексия и Кирилла — «цивилизационный национализм», представление о некоей «православной цивилизации»; разработан этот дискурс был в 1990-ые, с огромным участием митрополита Иоанна Снычева и его поклонников. Сейчас он развился в идею «Русского мира» и в недавнюю патриаршью «Декларацию русской идентичности». Упомянутая выше космическая война занимает в этой идеологии определенное место — православная цивилизация в ней противостоит Западу и агентам его влияния внутри нее самой, то есть сторонникам секуляризма, либерально-демократических ценностей и представителям ЛГБТ-сообщества. Передний фронт этой борьбы — «каноническая территория РПЦ»: Украина, Белоруссия и Российская Федерация. Зыгмонт приводит цитату патриарха Алексия: «Мы должны осознать, что против нашего народа ведется хорошо спланированная бескровная война, имеющая целью его уничтожить. В западных странах работает мощная индустрия растления, деятельность которой вызвала небывалый демографический кризис в нашей стране и невиданными темпами приводит к вырождению и вымиранию нашего народа. Мы не видим, чтобы кто-нибудь против церкви всерьез противостоял этой угрозе».

Патриарх Кирилл смягчил антизападную риторику, убрав из нее весь мистический компонент; базовое же противостояние Святой Руси и Запада никуда не делось, отмечает исследователь, — так, в речах Кирилла современная проблема ювенальной юстиции идет через запятую с событиями 1612 года или войной с Наполеоном. Даже когда патриарх говорит о примирении, как, например, во время последних событий на Украине, образ врага все равно проявляется. В украинском случае это были униаты (греко-католики) и раскольники, дьявольским образом посягающие на Украину, важнейшую часть «канонической территории» РПЦ. На уровне пониже тот же Всеволод Чаплин в открытую заявил, что за униатами и раскольниками стоит антихристианский Запад.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе