Оккупай и властвуй

«Русская планета» продолжает публиковать цикл статей о типичном провинциале XXI века. Политический социолог Алексей Рощин, основываясь на своей исследовательской практике, уже проанализировал отношение человека «из-за МКАД» к власти, системе ЖКХ, медицине, правоохранительной системе, бизнесменам, мигрантам и образованию. Сегодня поговорим об отношении наших большинства россиян к таким западным изобретениям, как демократия и свобода.

 

Есть такой удивительный феномен в отношении советского и постсоветского народа к своим «вождям»: если «вождь» знаменит как кровавый тиран, который самолично, 24 часа в сутки 7 дней в неделю пачками отдавал приказы о расстрелах, сажал, гноил, гнобил и вообще держал народ в ежовых рукавицах – упырю практически гарантирована всенародная любовь и вечная благодарность «дорогих россиян». Сталин – самый яркий объект такой «любви», но, в общем, и Ленин недалеко ушел в этом плане.

И наоборот: если совначальник известен тем, что стремился «отпускать гайки», «разводить демократию», а то и вообще – давать свободу, вплоть до освобождения «политических» или бросания фразами «берите суверенитета сколько хотите» – то поистине нет таких проклятий, которые не произносил бы денно и нощно в его адрес неблагодарный народ. Презрение, улюлюканье и смачные плевки на могилу – вот все, на что могут рассчитывать незадачливые деятели подобного рода в исторической перспективе, зовись они хоть Горбачев, хоть Ельцин, хоть какой-нибудь Хрущев.

Почему так? Что за странный парадокс? Почему угнетатели у нас традиционно в почете, а освободители «купаются» в народном презрении?

Понять этот феномен невозможно, если не учитывать тот факт, что обитатели русской провинции всей прежней историей приучены воспринимать оккупационный принцип управления как единственно возможный (при оккупационном управлении власть распределяется только сверху вниз, от начальства более высокого уровня к начальству менее высокому – и больше никак). В СССР это называлось «демократический централизм».

Так вот, одним из неизбежных следствий демократического централизма является вертикаль. Каждый нижестоящий начальник поставлен на свое место кем-то вышестоящим – и тот, кто поставил, может и снять. Это важно: при оккупационном типе управления ни один начальник чего бы то ни было не является самодостаточным – над ним всегда есть кто-то, другой начальник, от которого нижестоящий всецело зависит. Фактически на уровне «записи в БИОСе» человек привыкал считать, что у вышестоящего начальника такая работа – следить за всем, что делают нижестоящие, и, в случае чего, вмешиваться.

Давайте посмотрим, как воспримет человек с такой установкой появление начальника-демократа. Такого, который произносит лозунги типа «больше самостоятельности на местах! Даешь свободные выборы! Больше полномочий местным органам власти!». Пока все это остается на уровне деклараций, наш «совок» продолжает мирно спать под кепкой – «начальство чевой-то опять придумывает, делать ему нечего». Но когда дело доходит до реализации…

Представьте себя, читатель, в такой ситуации: есть некто, кто, по вашему мнению, занимается тяжелой и довольно грязной работой – ну, к примеру, за неплохую зарплату подметает пол в вашей конторе. И вот в один прекрасный день вы являетесь на службу – и видите, что в помещении подметать перестали! И мало того: чертов уборщик подходит с метлой в руке прямо к вам! И говорит, что он из-за каких-то там высоких и малопонятных соображений подметать больше не будет. А кто будет? Вы! Это он, типа, так решил. Каково? И дальше – еще круче: вконец оборзевший подметальщик заявляет, что зарплату он будет получать по-прежнему, а вот подметать за него – то есть делать его работу – вы должны будете бесплатно.

Участник акции «Левый марш». Фото: Сергей Карпов / ИТАР-ТАСС

Если вы прочувствуете эту ситуацию, вам будет уже нетрудно воспринять и чувства русской провинции в отношении Ельцина и, тем паче, Горбачева. Ведь, с ее точки зрения,

Таким образом, в восприятии населения начальники-демократы – это просто лентяи, отлынивающие от своих обязанностей, недобросовестные работники, решившие «припахать» совершенно посторонних людей – нас! – делать бесплатно то, за что самим начальникам деньги платят.

И наоборот: те же постсоветские обыватели, как правило, крайне благожелательно воспринимают вождей в процессе ручного управления. Это «западникам» нелегко объяснить, чего ради Путин и Медведев без устали ездят по разным предприятиям в разных концах все еще необъятной РФ, обряжаются в спецодежду, самолично давят на разные кнопки, а то и публично распекают местных руководителей, например, за то, что у них котельные плохо работают. Конечно, для стороннего глаза такое усердие со стороны начальника уровня президента или премьер-министра представляется диковатым – типа, неужели они всю шестую часть суши намерены таким макаром инспектировать? Пупок ведь развяжется! Однако обывателю картинка такого «руления» как бальзам на душу: с его точки зрения, большой начальник таким образом как раз и отрабатывает свою зарплату «на полную» – лезет во все дыры, контролирует все и вся. Ведь это и есть его функция!

 

Представление о собственной «оккупированности», безусловно, живет в коллективном бессознательном российской провинции и периодически проявляется – к примеру, в мечтаниях некоторой части граждан о том, как, дескать, было бы хорошо, если бы страна не победила фашизм, а наоборот – была бы оккупирована Германией. Как правило, такие мечтания вызывают резко негативную реакцию со стороны более «правильных» сограждан.

Есть и чуть более политкорректная вариация – это мечты о том, чтобы страну оккупировал Запад, то ли «войска ООН», то ли «войска США», то ли просто НАТО. Во всех случаях мечтатели уверены, что оккупанты «наладят нормальную жизнь», «наведут порядок», «справятся с коррупцией», «обеспечат справедливость» – словом, излагается что-то крайне похожее на предвыборную программу раннего Путина.

В этом проявляется также одна из основных черт русского обывателя, успешно выработанная поколениями благодаря направленному воспитанию и селекции: пассивность. Можно мечтать об общественном переустройстве, но только в виде смены одной оккупирующей силы на другую, без какого-либо участия самого «подзащитного» – то есть народа «с низов».

Проиллюстрируем «оккупационный принцип». Давайте воспримем его буквально – то есть представим себе, что мы вдруг оказались на действительно оккупированной территории. То есть кругом – какие-то чужаки в мундирах и с автоматами: они патрулируют улицы, занимают все общественные здания, ввели комендантский час… какие у нас с вами по этому поводу будут чувства? По-моему, очевидно, что одно из главных чувств – страх. Жить на оккупированной территории банально страшно.

Почему? Да ясно: оккупанты ведь от нас никак не зависят. Они теперь тут хозяева, а мы – непонятно кто. У них автоматы, а нам запрещено на них даже глаза поднимать. Непонятно, что у оккупанта на уме: вдруг он захочет поселиться у тебя в доме? Снять с тебя твое пальто? Просто поднять автомат, да и пристрелить тебя, потому что ему «рожа не понравилась»? Как писал один из свидетелей эпохи становления «оккупационного принципа»: «Мы живем, под собою не чуя страны». Именно – потому что страна-то уже чужая.

Фото: EPA / ИТАР-ТАСС

И вот сейчас мы, пожалуй, подобрались к основной особенности психики среднего русского провинциала. Это страх, загоняемый глубоко внутрь. Нам привычно внушают, что жить в отсутствие разделения властей, когда одна власть и законы пишет, и исполняет, и судит – это, мол, такая особенность «русского менталитета», «русский путь», «суверенная демократия» и тому подобные словеса. На самом же деле жизнь в такой ситуации – постоянный стресс, глубоко травмирующий душу, от которой личность защищается при помощи вытеснения, всяческих фантазмов вроде того, что «родная власть тебя любит» и потому, конечно же, не причинит никакого зла.

Особенно губительно в плане созревания личности такая ситуация действует, естественно, на мужчин.

Второй, не менее часто встречающийся речевой конструкт во всех разговорах на общественные темы – это все выражения, связанные с темой домашнего скота: «бараны», «стадо», «овцы» и, конечно же, польский вариант – «быдло». Они очень часто используются, когда самые разные люди в провинции говорят о своем народе.

Как видим, образ барана, то есть беззащитного домашнего животного, находящегося в окружении хищников, очень глубоко соответствует реальной ситуации, в который провинциал живет всю свою жизнь. Вероятно, именно поэтому этот образ столь назойлив, особенно в последнее время, когда коллективное бессознательное в очередной раз поперло наружу.

Правда, все же чаще всего он звучит в отрицательном смысле, в духе «ну мы же не бараны!» Увы, оснований для столь оптимистичных утверждений в российской провинции немного.