Новости – Люди
Люди
«За что воевал, я тогда не задумывался»
Александр Простаков (третий слева) на учебной базе 345-го ОВД полка в Фергане, 1980 год. Фото: личный архив
Ветеран войны в Афганистане рассказал «Русской планете» о службе и своих ощущениях от нее
25 декабря, 2013 10:30
6 мин
34 года назад, 25 декабря 1979 года, советские войска пересекли афганскую границу.
Говоря об аналогиях, последнюю войну Советского Союза можно сравнить с Первой мировой. Как и конфликт начала XX века, войну в Афганистане многие считают одной из причин «краха империи».
Когда-то Первую мировую уничижительно назвали «империалистической», и о ней не принято было говорить. Похожая ситуация сложилась с Афганской войной. При этом участники обоих конфликтов стали активными творцами постреволюционной жизни. Ветераны Первой мировой создали Красную армию, а впоследствии дошли до Берлина. Графа биографии «воевал в Афганистане» многим сослужила хорошую службу в мэрских и губернаторских кампаниях 1990-х. А вскоре ветеранам пришлось снова воевать — как на окраинах разваливавшегося Советского Союза, так и в Чечне.
Последняя война Советского Союза не сильно отдалена во времени. Большинству ее участников еще нет 50 лет, многие из них сейчас активны в разных сферах. Но их личный опыт участия в войне сегодня мало кого интересует. Афганскую войну принято считать бесцельной и проигранной. Да и сами они надевают свои награды только 25 декабря и 15 февраля — в день ввода и вывода советских войск из Афганистана.
О своем опыте участия в Афганской войне по просьбе «Русской планеты» вспоминает Александр Простаков, в начале 1980-х ефрейтор 345-го отдельного воздушно-десантного полка 40-й армии Советской армии.
Нет, я не знал, что попаду в Афганистан. Я вообще об этом не задумывался. Никто же в Советском Союзе не представлял, что поколение, рожденное через двадцать лет после войны, тоже окажется на войне. Но, как тогда было принято говорить, «время выбрало нас».
В армию в мое время было стыдно не идти. У нас в деревне, если тебя в армию не брали, то это означало, что ты больной или дурак. И, вот моим одноклассникам приходит повестка, а мне нет. Мне так стыдно было. Я поехал в военкомат и говорю: «Берите меня в армию». А мне отвечают: «Езжай домой. Придет твое время. Подожди». И вот я приезжаю домой, а меня мать встречает зареванная — мне повестку прислали.
В апреле 1980-го это было. Призвали меня в 345-й отдельный воздушно-десантный полк, который базировался в Узбекистане, в Фергане. 23 апреля после бани нас одели в военную форму и отправили в «карантин» (на прохождение курса молодого бойца. — РП). Там два месяца нас муштровали сержанты, которые уже вернулись из Афгана. Они нас и ввели в курс дела: мы полгода учимся стрелять, прыгать с парашютом, обращаться с техникой, а потом полетим в Афганистан. А больше ничего и не рассказывали. И так всем было ясно: раз там войска — значит, там война.
Непосредственно в Афганистан я попал больше чем через год после призыва — в мае 1981-го. Наш полк базировался тогда на авиабазе в городе Баграм провинции Парван, северо-западнее Кабула.
Александр Простаков, 1980 год. Фото: личный архив
Александр Простаков, 1980 год. Фото: личный архив
Больше всего в памяти застрял желтый цвет. Афганская земля мне казалась полностью желтой, и воздух таким же казался — все таким было. Но ощущения, что это чужая земля, почему-то не было. Нахождение конкретно на базе мало отличалось от службы в Союзе. Вокруг были только наши, а с солдатами из дружественной афганской армии приходилось общаться мало.
Подполковник Грачев, будущий министр обороны России, был замкомандира полка Юрия Владимировича Кузнецова. Они потом оба станут героями Советского Союза. При каждом построении в Баграме Грачев просил нас беречь себя. Он говорил: «Вас ждут дома. Я уже устал подписывать похоронки». Эти слова он всегда повторял, когда мы на боевые задания выезжали.
С ними мы вообще контактов не поддерживали. С базы же не выпускали даже в увольнительные. Иногда только общались с солдатами из афганской армии.
Сложно было провести различие между мирным жителем и партизаном. Ну, вот они днем с мотыгами в кишлаках работают, а ночью из этих кишлаков по нам стреляют. А кто это делал, непонятно — «духи» или мирные жители. Это сложно различить на войне.
Вот был один случай, когда мы были на боевом выходе. Разведчики привели древнего старика с трехлинейкой. У него наш переводчик-таджик спрашивает: «Дед, а зачем ты пошел в горы такой старый воевать?» А он отвечает: «Я вас еще 60 лет назад убивал, и пока не умру, не перестану это делать». Старый басмач был.
Или еще один случай был. Заметили издали, что к нам два «духа» подходят. Присмотрелись, а они с белым флагом. Один из них был стариком, а другой совсем пацаненком. Оказывается этот дед искал своего сына, который исчез. Он просил нас, его найти. Говорил, что он стал совсем старый, а сын должен принять хозяйство.
Я служил в артдивизионе 345-го полка наводчиком орудия — гаубицы Д-30. Участие в боях у меня сводилось к стрельбе по заданным целям. Как это обычно выглядело? С пехотой шел корректировщик огня. Если они попадали под обстрел на пути своего следования, то корректировщик давал нам сведения, и мы их уже поддерживали огнем.
Например, один раз мы сопровождали 2-й батальон, который ставил новый гарнизон возле тех самых статуй Будды, которые разрушили талибы. Ребята из батальонов зачищали перед этим близлежащие кишлаки, а мы им в это время помогали огнем своих орудий.
Участвовать в боевых операциях нравилось больше, чем просто находиться на базе. Там заставляли заниматься строевой, а во время операции ты пострелял и свободен — жди, когда пехота кишлаки прочешет.
В ноябре 1981-го наша гаубичная батарея была расформирована. Весь личный состав батареи был выведен в Союз на переобучение и освоение самоходных артустановок «Нона». Установки были засекречены, фотографироваться было около них запрещено, фотоаппараты изъяли.
Через месяц обучения и освоения новой техники снова назад, в Афган. До границы город Термез Узбекской ССР эшелоном с новой техникой. Дальше по понтонному мосту на ту сторону афганский город Хайратон. Большой мост, по которому потом войска выводили, только строился. И дальше от Хайратона до Баграма, а это больше 500 километров, точно не помню, своим ходом на САУ с полным боекомплектом, постоянно на чеку. Пришлось подниматься по серпантину на перевал Саланг. Высота где-то 4,5 км над уровнем моря. И в виду некоторых обстоятельств пришлось там провести ночь. Холод жуткий. Ветер дует, не поймешь откуда. Облака за тебя цепляются. Перевал Саланг — это тоннель, прорубленный через хребет Гиндукуш длиной где-то 1—1,2 км. Этот хребет разделяет Афганистан на две половины: северную и южную. На САУ я прослужил до дембеля, то есть до конца апреля 1982 года
В моем подразделении за время службы погибли два человека: Боря Бочаров и парень из Сибири, я сейчас его имя забыл. Боря был моим земляком, тоже из Курска. Он получил ранение при ночном обстреле, а скончался уже в Ташкенте в госпитале.
Александр Прсотаков (слева сверху) Перед демобилизацией из ВС СССР, весна 1982-го. Фото: личный архив
Александр Простаков (слева в верхнем ряду) перед демобилизацией из ВС СССР, весна 1982 года. Фото: личный архив
Но чаще всех косила желтуха и брюшной тиф от антисанитарии. Это была первая статья потерь.
Официально считалось, что мы выполняем в Афганистане интернациональный долг по оказанию помощи дружественному афганскому народу в отражении империалистической агрессии. Но это были высокие слова, мы их не использовали. Да, и не понимали, что они означают. Я лично никакого особенного значения в слова «интернациональный долг» не вкладывал. Просто служил в армии. Послали и послали. А за что воевал, я тогда не задумывался.
Нам, конечно, никто не говорил официально, что в Афганистане идет война. Это потом, при Горбачеве, стали это слово использовать. А в мое время по телевизору показывали, что мы там деревья сажаем (в первой половине 1980-х на советском телевидении не сообщали о военных действиях советской армии в Афганистане. — РП).
Никакой особой национальной вражды в мое время не было. Все воевали, и наши советские мусульмане тоже. Ну, да часто они устраивали землячества, кучковались, но на их боевых качествах это не сказывалось. Особенно это прибалтов касалось. Они с нами на контакт почти не шли, только между собой общались в основном. Но воевали также как все. Это потом будут показывать, как они советские ордена в огонь бросают, а тогда все вместе были.
В Афгане много простого народа служило. Может быть, так специально отбирали? Меня, когда в Фергану отправляли, мандатная комиссия в военкомате спросила: кем работают родители? Я ответил: отец — шофер в колхозе, а мать — маляр на стройке. Сказали, что годен, и отправили в 345-й полк. Но народ, действительно, только простой и служил. У кого отец — рабочий, у кого-то мать — учительница, и так далее.
Я думал, что домой не улечу. Потому что самолеты в день, когда меня отправляли домой, стали обстреливать. Пришлось очень долго ждать. Вертушки долго местные кишлаки обрабатывали. Потом наконец-то в Кабул прилетели. А там снова задержка. Пока уже в Кабуле взлетали, тоже вертушки вокруг кружили, выбрасывали тепловые ракеты. И только, когда стюардесса вошла и сказала, что мы пересекли афгано-советскую границу и совершим посадку в Ташкенте, то от души отлегло. Все так радовались!
Я затем два года во сне ходил в бой, кричал. Снилось, что я убиваю, что меня убивают. Потом постепенно гражданская жизнь стала засасывать. Сны прекратились, но и сейчас редко, но я туда возвращаюсь.
Не знаю, изменилось за прошедшие годы у меня восприятие войны. Она всегда со мной.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
