Последняя ловушка товарища Сталина
Нет, Сталин не сдался. Считает он смерть поправимостью.
Мы вынесли из Мавзолея его.
Но как из наследников Сталина — Сталина вынести?
Эти строки написал Евгений Евтушенко. 9 марта 1953 года великий советский и русский поэт шёл среди десятков тысяч советских людей в нескончаемой траурной процессии.
Всесоюзное паломничество ко гробу вождя стало самым сильным впечатлением в жизни поэта и гражданина своей страны. Единственный авторский художественный фильм, снятый Евгением Евтушенко в 1990 году, так и назывался: «Похороны Сталина». Происходившее на его глазах поэт предпочёл воссоздать до мельчайших деталей и уверял, что не привнёс ничего придуманного.
Главным героем картины является не Сталин, не вездесущий представитель МГБ, роль которого сыграл рано ушедший из жизни актёр Евгений Платохин, не пара юных влюблённых и уж точно не беспризорник (17-летний актёр-дебютант Сергей Безруков).
Кто же?
Сметающая всё на своём пути толпа рыдающих советских людей. Те, кто с нечеловеческим упорством, сутками напролёт, давя своих сограждан, шёл поклониться человеку, методично истреблявшему народ, на костях которого создавалась одна из зловещих империй ХХ века – СССР. Как оказалось, кости — очень непрочный фундамент.
Художественная ценность картины оспаривается многими. Дескать, не чувствуется рука профессионала. Немудрено — сценаристом и, тем более, режиссёром поэт Евтушенко никогда не был. Пусть так. Но ценность фильма, как документа, уникальная.
Несмотря на 37 лет, которые отделяют картину от исторического факта, Евтушенко – единственный режиссёр, поставивший именно похороны, а не саму смерть вождя, породившую кремлёвские кулуарные интриги, во главу угла сюжета киноленты.
Приступая к съёмкам, Евгений Александрович набрал номер приёмной Горбачёва, почти не надеясь получить разрешение перекрыть центр Москвы. Сегодня это и вовсе кажется абсолютно нереальным. А тогда, в конце 80-х, в трубке, зажатой в руке поэта, раздался приветливый голос Михаила Сергеевича, который произнёс:
— Надо же! Мой любимый поэт мне звонит. А ведь мы с Раисой Максимовной были у вас на концертах, читали ваши стихи «Наследники Сталина». И потом долго уснуть не могли. Я именно тогда понял, что нужна Перестройка… На какое время нужно закрыть для съёмок центр Москвы?
Евтушенко попросил целую неделю.
— Ладно… Неделя так неделя. Разберёмся, где нам ездить, — подумав, ответил первый и последний президент СССР.
Масштаб визуальных изменений в центре Москвы, принявшем на себя ключевой удар многотысячной толпы в 1953-м, в дни съёмок, которые прошли в 1990 году, был не настолько очевиден.
А что же многотысячная массовка? Откуда взялась она? Воспользовавшись предоставленной ему трибуной, Евгений Александрович пригласил всех, у кого сохранилась одежда той эпохи, принять участие в съёмках фильма на безвозмездной основе. И тысячи людей пришли работать просто так, одетые в откопанных на чердаках одеждах своих отцов и дедов.
Сам Евгений Евтушенко 9 марта 1953 года не дошёл до Колонного зала Дома Союзов, где в цветах утопал гроб с трупом выставленного на всеобщее обозрение товарища Сталина. Но провёл в очереди два дня.
Об этой траурной процессии в интервью каналу «Россия-24», которое было посвящено 25-летию со дня выхода фильма на экраны и его презентации на Выборгском фестивале «Окно в Европу», поэт вспоминал так:
«Эта толпа, гигантская, многоликая… У ней было в итоге одно общее лицо, лицо монстра. Раздавленные тела складывали на грузовики и вывозили за город. Но самое страшное – среди раздавленных были те, кто приходил в себя, прося о помощи. Их можно было ещё спасти. Но «Скорая помощь» практически не работала. В те траурные дни по центральным улицам запрещалось ездить. Раненые никого не интересовали, их участь была предрешена. Ничто не должно было омрачить похороны Сталина. Мы ноги поджимали, чтобы не идти по мягкому… Там были убиты около тысячи человек, не считая раненых…»
Как всё происходило?
Известие о смерти Сталина шокировало не только всю советскую страну, но и весь мир. О Сталине, как о выдающейся личности, человеке смелом, властном, прямом в действиях и производящем впечатление хладнокровной мудростью, ещё в 1942 году отзывался Черчилль. Ему же приписывают расхожую фразу о том, что, дескать, Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой.
Он этого не говорил. Многие дифирамбы в адрес Сталина вложены великому англичанину и другим известным людям в уста реаниматорами «культа личности».
Впрочем, в 1942 году Черчилль (с его слов) готов был «поприветствовать чёрта, вторгшегося в Палату общин, если Гитлер займёт его место в аду». В иные времена риторика британского премьера была несколько иной. Например, он говорил, что наихудшим злоключением для России было рождение Ленина, но ещё большим злоключением – его смерть.
Смысл фразы прозрачен: в результате смерти Ильича управлять русским народом пришёл спустившийся с гор Иосиф Виссарионович, чтобы задавать тон политике всей человеческой цивилизации. Только ли цивилизации прошлого? Бросим эти инсинуации. Нашего настоящего!
Иные немцы сегодня готовы провалиться со стыда при упоминании имени фюрера. Русский ура-патриот будет счастлив увидеть конкурентного ему Сталина на иконах. Писатель Александр Проханов ещё 2004-м призывал причислить Иосифа Виссарионовича к лику святых в своей статье «Победа – религия. Сталин – святой».
Мнение автора разделили некоторые служители культа. Так, в 2008 году, в храме, расположенном в Стрельне, некто игумен Евстафий поставил икону, на которой была запечатлена встреча блаженной Матроны Московской и товарища Сталина.
И это год 2008-й. Уже была Грузия, но ещё не было Крыма, возведшего дух патриотизма на пик.
Но вернёмся к процессу погребения вождя. Комиссией по организации похорон было опрометчиво объявлено, что прощание станет всенародным. В Москву потянулись мрачные люди со всех городов и весей Союза — те, кто за несколько десятилетий тирании свыкся с идеей, что без товарища Сталина, великого регулятора мировой реальности, уж точно наступит конец света.
Несмотря на сильнейшие морозы, граждане прибывали на чём угодно. В том числе, на крышах вагонов, заполоняя Москву. Столица была закрыта днём позже, но эта решительная мера ничего не дала.
Улицы превратились в бесконечные реки людей, которые стекались к центру. Где именно расположен Дом Союзов (место прощания с вождём — угол Охотного ряда и Большой Дмитровки)? Это мало кто себе представлял.
По тревоге были подняты милиция и армия, отчаянно пытавшиеся взять ситуацию под контроль, не допустив разброда и шатаний. Но справиться с толпой, предотвратив жертвы, ни правоохранители, ни военные не смогли.
Евтушенко, создатель единственного художественного (а фактически – художественно-документального фильма) о похоронах Сталина многими исследователями был обвинён в создании «чернушного» продукта — гиперболизации происходившего в целях очернения «безупречной советской действительности».
Но можно привести и воспоминания человека из совершенно другого («не интеллигентского», стало быть, не либерального) лагеря — генерал-полковника Дмитрия Волкогонова (1928-1995), который в 1953 году был выпускником Орловского танкового училища и был поднят по тревоге. В своей книге «Триумф и трагедия» он писал:
«Сталин и мёртвый не мог допустить, чтобы жертвенник был пуст. Скопление народа было столь велико, что возникали давки, унёсшие немало человеческих жизней. Некоторые очевидцы рассказывали, что людей просто размазывали по стенам домов. Под напором толпы падали заборы, разбивались витрины магазинов. Кое-кого толпа буквально выпихивала наверх. И они буквально ползли по головам остальных людей. Другие, наоборот, оказывались в самом низу, под ногами, и умирали затоптанные».
В истории России такая давка была не первой. В день восхождения Николая II на престол (18-го, а по новому стилю – 30 мая) 1896 года, случилась давка на Ходынском поле. Тогда, на Ходынке, погибли люди, которым были обещаны 30 тысяч бесплатных вёдер пива, полфунта колбасы, вяземский пряник и сладости.
Эпицентром давки в день похорон Сталина, 9 марта 1953 года, стала не вся Москва, а совершенно конкретное место – узкий Рождественский бульвар, связывающий Сретенку и Трубную. Именно здесь, на бульваре, идущем под уклоном в 45 градусов, появилось максимальное количество жертв.
Люди шли от Комсомольской, затем оказывались на Садовом кольце. Оттуда их путь лежал на Сретенку. И прямиком — на Рождественский бульвар. Дальше — вниз, на Трубную. И к Охотному ряду — туда, туда, где пропускали в Дом Союзов к остывшему телу вождя.
Чтобы приезжие ненароком не свернули в сторону Кремля, а шли именно в Дом Союзов, Трубную площадь огородили военными грузовиками. Тут-то резкий наклон Рождественского бульвара сыграл свою страшную роль.
Шедшие со стороны Сретенки (под уклон Рождественского бульвара) всё сильнее напирали на тех, кто был впереди. Многие проваливались под землю не в переносном смысле слова. В прямом. У многих расположенных на бульваре домов были выемки у окон полуподвалов.
Люди падали в эти ямы. На них падали другие люди. И вытаскивать их времени не было. Да и возможности тоже. На них падали другие. И вот уже эти «колодцы» были забиты трупами под завязку.
Евтушенко вспоминал об этом моменте так:
«Оцеплению кричали: «Уберите грузовики!». Я помню одного грузинского офицера. Он плакал. И плача, спасая детей, говорил: «Не могу, не могу, генацвале! Указаний нет!». Он спас многих, этот грузин, который спасал русских пока другой грузин, уже мёртвый, продолжал их убивать».
Да. Сталин и мёртвый продолжил убивать тех, для кого понятия «государство» и «власть» были и никогда не перестанут быть сакральными, священными.
С точки зрения поэта Евгения Евтушенко всё напоминало смертельную ловушку, в которую был загнан доверчивый народ, опомнившийся, когда было уже поздно.
Но историк Юрий Жуков, родившийся в 1938 году и также присутствовавший в этой устрёмлённой к гробу Сталина толпе, вспоминает, что этот «последний сталинский капкан» вовсе не был «безвыходным». Ведь армейские грузовики были очень высокими — «Студебеккеры», как-никак. А значит, пролезть под ними было можно. Тем более, стояли они не «впритирку», а на минимальном расстоянии друг от друга.
Тот, кто не хотел умирать во всеобщем порыве лицезреть тело Сталина, мог спокойно уйти — подлезть под грузовик, протиснуться через щель между «Студебеккерами». Но порыв обыкновенных людей из толпы был совершенно иным. Вот как вспоминает о происходившем Феликс Борисович Береговский, родившийся в 1935 году. В марте 1953-го ему шёл 18-й год.
«У меня было три приятеля во дворе. Мы знали, что прощание со Сталиным пройдёт Доме Союзов, и решили попасть туда. Хвост очереди начинался в районе Курского вокзала. Прошли минут 15-20. Нас разметало в разные стороны. Я прыгал через какие-то заборы. Пробирался по крышам старых революционных домов. И подошёл близко к Колонному залу. Перед ним — толпа народу. Стоят армейские грузовые машины. Сзади машин металлические буфера. При мне одну девушку, наверное, мою ровесницу, может, чуть старше меня, прижали к этому буферу головой. Её голова на моих глазах раскололась на части. А потом… не знаю, смелость моя вспыхнула. Может, просто удача? Я влез в эту толпу, попал в Колонный зал, на второй этаж. Стоял почётный караул. Лежал Иосиф Виссарионович. Открытый… Цветы кругом. По-моему, я Берию увидел…»
В кулуарах Кремля долго ходила байка о том, что 9 марта 1953 года именно Лаврентий Берия, глава госбезопасности, член Политбюро, рассматривавшийся поначалу в качестве одного из преемников Иосифа Виссарионовича, произнёс:
— Николай кончился Ходынкой. А Сталин — своими похоронами.
Он ошибался. Сталин не кончился. Он в нас. Недаром же пишет Евтушенко.
«Нет, Сталин не сдался.
Он лишь отдохнуть прикорнул.
И я обращаюсь к правительству нашему с просьбою!
Удвоить, утроить у этой плиты караул».
По крышам стоящих рядом старых революционных домов отчаянно пробирались к своему вождю, отцу народов, кумиру, методично превращавшему людей в послушное советское стадо, не изжитое нами до сих пор, не только его почитатели.
Особую ношу нёс специальный армейский отряд альпинистов, в задачу которых входила транспортировка к месту погребения гроба с телом советского композитора Сергея Прокофьева, умершего тоже 5 марта 1953 года.
По забитым живыми и новопреставленными гражданами московским улочкам доставить гроб с Прокофьевым не представлялось никакой возможности. Поэтому альпинисты вытащили его через окно с помощью специальных тросов и — по крышам! — преодолевали расстояние в два километра на протяжении… пяти часов.
«Вот уж нашёл ваш композитор время, чтобы умереть!» - сказала случайная работница кладбища убитой горем незнакомке, стоявшей у могилы Прокофьева. — «Цветы у нас все на Сталина ушли!».
Это было горькой правдой. Ни одного венка Прокофьеву не досталось. В Доме Союзов утопал в цветах тиран, заливший страну кровью, а для композитора (к слову, тоже являвшегося горячим поклонником вождя народов) венков не нашлось.
Те немногие, кто пришёл проводить Прокофьева в последний путь, принесли к свежевырытой могиле живые цветы в горошках. А убитая горем женщина, всё же, сжимала в руках скромный букет цветов. По её просьбе несколько цветков поездом привезли из Ленинграда. Когда двое могильщиков наскоро забросали землёй тело композитора, она тихо возложила гвоздики на могилу и побрела прочь. По лицу её текли слёзы. То была Зинаида Ермолаевна Евтушенко.
Вскоре её сын, Евгений, вернётся домой. И даже она, ушедшая на похороны к Прокофьеву, глядя своему ребёнку, пропадавшему в двухдневной смертельной очереди, в глаза, спросит с невыразимой надеждой:
— Ты видел Сталина?!
Не желая расстраивать её, он солжёт матери в первый и последний раз, сказав:
— Да.
И будет всю жизнь жалеть, что не ушёл вместе с матерью проводить Сергея Прокофьева в последний путь. Однажды он напишет эти проникновенные строки.
Напраслиной вождя не обессудим,
Но суд произошёл в час похорон,
Когда по людям к Сталину шли люди…
А их учил ходить по людям он.
