Первый страшный день. 22 июня 1941 года
Тот день в столице начался как обычно. Ранним утром на улицы Москвы выехали 48 поливальных машин и приступили к работе 900 дворников.
Стали открываться магазины – сначала молочные и булочные, потом – гастрономы и бакалейные. Промтоварные магазины по воскресеньям не работали. Исключение составляли ГУМ и ЦУМ. Эти универмаги, как обычно, продавали белье, ситцы, драпы, бостоны и другие ткани, бижутерию, костюмы, пальто, обувь, чемоданы. На витринах были часы, драгоценности: кольца, браслеты, ожерелья. Но в тот день на них было мало охотников...
Накануне фотокорреспондент Евгений Халдей вернулся из Тархан, где отмечалось 100-летие со дня смерти Лермонтова. Там он фотографировал ребят из сельского литературного кружка. Один мальчик вдохновенно читал: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром…» Фотокорреспондент просил его повторить эти строки несколько раз, чтобы сделать хорошие дубли.
«Буквально через две-три минуты после начала выступления Молотова я увидел, как на противоположной стороне улицы перед репродуктором собрались люди, - рассказывал Халдей. - Они слушали молча, стараясь не пропустить ни одного слова. Я выскочил из здания и сделал первый снимок первого дня войны…»
Одна из женщин, запечатленных на его фото – москвичка Валентина Смирнова Она - в первом ряду, справа налево - третья.
«Утром я вышла из своего дома в Большом Власьевском переулке и направилась за покупками, - рассказывала она. – Не спеша дошла до Арбатской площади, затем - по Воздвиженке до Военторга. Но там ничего не купила и решила идти в ГУМ. Настроение было тревожное, по радио объявили о предстоящем правительственном сообщении. Люди на улицах собирались группами, нервно переговаривались и ждали. У одного из репродукторов, установленных на улице 25-го Октября, я остановилась. И услышала страшное слово: «Война!»
Спустя много лет Смирнова увидела в газете фотографию «Первый день войны» и узнала себя. Так она попала в историю Великой Отечественной войны.
Диктор Юрий Левитан рассказывал о странной ситуации, сложившейся утром 22 июня в радиокомитете. Туда звонили взволнованные корреспонденты из Киева, Минска, Риги и других городов: «Началась война! Что делать?» Но из Москвы отвечали: «Не может быть никакой войны!» «Как не может? Нас бомбят немцы! Вы слышите взрывы в телефонной трубке?!» Но им снова возражали: «Не поддавайтесь на провокации!»
Вскоре в радиокомитет доставили пакет из Кремля. В нем оказалась бумага, на которой было всего две строки, которые следовало передать в эфир: в 12 часов дня будет передано важное правительственное сообщение...
Левитан подошел к микрофону в одиннадцать часов: «Внимание, говорит Москва, работают все радиостанции Советского Союза. В двенадцать часов будет передано важное правительственное сообщение».
Он повторял эту фразу в течение часа – нервы у всех были на пределе. Наконец, в двенадцать часов раздался голос Молотова. Он слегка заикался. И все услышали страшные слова: «…бомбили наши города Киев, Минск, Белосток…»
Вот впечатления о первом дне войны писателя Аркадия Первенцева:
«На Центральном телеграфе полно народа. Жарко. Потно. Оказывается, очереди в сберкассу. Встретили знакомого капитана Г.Б. Он одет под иностранца. Говорю ему: «Что же такое?» Он: «Сейчас сдал Советскому государству 7000 рублей и даю подписку, что до конца войны, до победы не возьму их». Я: «Но нужно сделать это достоянием гласности». Он: «Если они поворотливы, сделают выводы». Адресовалось работникам сберкасс. Ехали в Переделкино, когда уже блек день. Надо было засветло добраться до дачи. Шли красноармейцы, молча, с касками на походных ранцах, с привинченными штыками. Верочка заплакала. Ребята шли молодые, белозубые. По Можайке везут укрытые чехлами зенитные четверные пулеметы. На грузовиках-трехосках – ящики с патронами. На ящиках – свежие клейма. Везде много праздного народа. Весело. Много пьяных. Это уже возмутительно».
Из шифрограммы военного атташе посольства Франции 22 июня 1941 года: «Производится мобилизация лиц различного призывного возраста, но малозаметная. На улицах грузовики попадаются редко, но много легковых автомобилей у комиссариатов обороны, флота и внутренних дел.
Из города выезжают на тягачах зенитные орудия с личным составом в полевой форме, вероятно, чтобы занять позицию на ближних рубежах. Этой ночью ожидается воздушный налет на Москву. В посольстве приняты меры предосторожности».
Сотрудник посольства Великобритании в Москве Джон Расселл вспоминал: «Шок оказался сильнее, чем можно было предполагать. Все казалось отрывком из какого-то фантастического фильма. В тот вечер я засиделся у кого-то в гостях, вернулся домой поздно и встал поздно. Включив радио, я услышал сообщение о бомбардировках не то Харькова, не то Киева. Говорили и о бомбардировках других городов. Мне это все показалось чистейшим розыгрышем, выдумкой в духе популярной тогда программы Орсона Уэлса - он инсценировал бомбежки Нью-Йорка (имеется в виду радиопостановка по произведению Герберта Уэллса «Война миров» - В.Б.). Но вскоре пришлось убедиться, что все происходящее - отнюдь не инсценировка».
Поэт и писатель Константин Симонов записал в дневнике: «Двадцать первого июня меня вызвали в радиокомитет и предложили написать две антифашистские песни. Так я почувствовал, что война, которую мы, в сущности, все ожидали, очень близка.
О том, что война уже началась, я узнал только в два часа дня. Все утро 22 июня писал стихи и не подходил к телефону. А когда подошел, первое, что услышал: война. Сейчас же позвонил в политуправление. Сказали, чтоб позвонил еще раз - в пять. Шел по городу. Люди спешили, но, в общем, все было внешне спокойно».
Для советского классика, лауреата Сталинской премии за роман «Петр Первый» Алексея Толстого утро 22 июня – правда, писатель еще не знал о начале войны – выдалось радостным. Всю ночь он работал и лишь на рассвете отложил перо. Писатель поставил последнюю точку в романе «Хмурое утро», завершив трилогию «Хождение по мукам».
В последних строках произведения Рощин шепчет Кате: «Ты понимаешь - какой смысл приобретают все наши усилия, пролитая кровь, все безвестные и молчаливые муки… Мир будет нами перестраиваться для добра… И это - на моей родине, и это - Россия…»
В это время пылающий горизонт на западе оглашался орудийными раскатами. Для Советского Союза наступало новое, уже не хмурое, а грозовое утро…
Газеты, вышедшие 22 июня 1941 года, были наполнены обычными, точнее, привычными материалами. Что не удивительно - они готовились к печати накануне, в последний мирный день.
«Правда» опубликовала материал из Барнаула, где ослабили антирелигиозную пропаганду. Этим воспользовались церковники и сектанты, которые проповедует свои идеи. Разумеется, это не укрылось от внимания партийных органов, потребовавших навести порядок.
«Московский большевик» сообщал, что у павильона «Механизация» Всесоюзной сельскохозяйственной выставки разбит необычный сад. Здесь высажены кусты облепихи, японской айвы, канадской ирги, дальневосточного кизильника, новые сорта абрикос, вишен, слив.
Газета отмечала труд инженера, разработавшего конструкцию машины для механической мойки частей тракторов и автомобилей. Детали загружаются в камеру, где, вращаясь, омываются струями содового раствора. Спасибо за новинку, товарищ Луканов!
Многие подписчики на газеты и журналы жаловались в Наркомат связи СССР, что издания приходят рваными, измятыми и грязными. По этой причине снят с работы начальник Успенского отделения связи в Тамбовской области. Стыдно, товарищ Киреев!
А вот другого товарища – Бучидзе – хотелось от души поблагодарить. Он спас еще одного товарища – Лоркипанидзе. Тот ехал на поезде из Боржоми в Тбилиси и чуть не сорвался со ступенек вагона. Но решительный и ловкий проводник удержал на подножке неосторожного пассажира.
«Известия» опубликовали материал о новом республиканском стадионе в Киеве, которому было присвоено имя Хрущева. Арена, рассчитанная на 80 тысяч зрителей, украсилась флагами, транспарантами, портретами руководителей партии и правительства. 22 июня на стадионе должен был состояться очередной матч на первенство СССР по футболу между динамовцами Киева и московской «Красной армией». Накануне встречи газета «Советская Украина» выражала уверенность, что отныне киевский стадион – лучший не только в СССР, но и во всей Европе.
Трансляцию о встрече в Киеве должен был вести известный радиокомментатор Вадим Синявский. Но ему довелось наблюдать из окна гостиницы, как на город пикируют немецкие самолеты. В московском радиокомитете слышали разрывы бомб и взволнованный голос Синявского: «Попали! Мимо… Кажется, опять попали!»
…Днем 22 июня самые практичные москвичи побежали в сберкассы, чтобы снять свои деньги. Вскоре там скопились гигантские очереди, но по вкладам уже выдавали не больше двухсот рублей.
В информации заведующего оргинструкторским отделом МГК ВКП(б) о реакции населения Москвы на сообщение о начале войны, говорилось:
«Одновременно с огромным патриотическим подъемом, вызванным сообщением т. Молотова, среди населения появились панические настроения. Во многих магазинах образовались очереди, покупают, главным образом, сахар, крупу, соль. Очереди наблюдаются также за керосином…»
Из сообщения организационно-инструкторского отдела Московского горкома ВКП(б) 22 июня:
«В Свердловском районе в магазине ТЭЖЭ (ул. Горького) большая очередь за мылом, в магазине №102 (ул. Горького) в продаже нет хозяйственного мыла, покупатели берут семейное мыло, которого раньше продавалось по 50 кусков в день, а сегодня за два часа было продано 500 кусков. В магазине №1 «Гастроном», кроме сахара, круп, макаронных изделий, консервов, хлеба и других продуктов разбирают также и кондитерские изделия. В булочной №5 Октябрьского райхлебторга в 14 часов 15 мин. директор магазина Дирябо закрыл магазин перед очередью 100-130 чел. и объявил, что «Москва в угрожающем положении, а поэтому магазин закрывается». После вмешательства представителя Свердловского райторготдела т. Яковлевой магазин был открыт и торговля продолжается. В магазинах, торгующих мясом, рыбой и зеленью, торговля проходит нормально. Заведующий магазином «Гастроном» №21 (Дом правительства) заявил: «Почин в усиленной закупке продуктов сделали жильцы Дома правительства. Они же забирают свои вклады в сберкассе».
22 июня отмечался праздник Всех Святых, в земле Российской просиявших. По традиции митрополит Московский и Всея Руси Сергий (Страгородский) служил в кафедральном Богоявленском соборе в Елохове.
Возвратившись после службы в свой деревянный домик в Бауманском переулке, он узнал трагическую весть. Молча удалился в комнату-келью и через некоторое время вышел оттуда с текстом обращения: В своем «Послании пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви» он благословил их на борьбу с завоевателями: «Наши предки не падали духом и при худшем положении, потому что помнили не о личных опасностях и выгодах, а о священном своем долге пред родиной и верой, и выходили победителями. Не посрамим же их славного имени и мы - православные, родные им и по плоти, и по вере. Отечество защищается оружием и общим народным подвигом, общей готовностью послужить отечеству в тяжкий час испытания всем, чем каждый может...»
Через несколько дней Местоблюститель патриаршего престола совершил в Богоявленском соборе молебен о победе русского воинства, по окончании его митрополит Сергий выразил надежду, что как гроза освежает воздух, так и настоящая военная гроза послужит «к оздоровлению нашей атмосферы духовной».
Поэт Арсений Тарковский вспоминал, как он с Мариной Цветаевой 22 июня до рассвета гуляли по Москве: «Где-то между 5 и 6 часами утра Марина Ивановна вдруг говорит: «Вот мы сейчас идем, а уже, наверное, началась война…»
Она не ошиблась – орудия уже грохотали. «22 июня - война; узнала по радио из открытого окна, когда шла по Покровскому бульвару», - записала Цветаева. В тот день Цветаева почему-то вынула из своего архива рукопись юношеского стихотворения, написанного двадцать восемь лет назад - вероятно, в такой же ясный коктебельский день:
Солнцем жилки налиты - не кровью –
На руке, коричневой уже.
Я одна с моей большой любовью
К собственной моей душе.
Жду кузнечика, считаю до' ста,
Стебелек срываю и жую…
- Странно чувствовать так сильно и так просто
Мимолетность жизни — и свою.
15-го мая 1913 г.
И приписала внизу: «Из юношеских стихов, нигде не напечатанных. МЦ, Москва, 22-го июня 1941 г».
В первый день войны художник Ираклий Тоидзе начал работу над знаменитым плакатом «Родина-мать зовет!». Позировала жена, Тамара Теодоровна. Позже она вспоминала: «Как только объявили войну, я страшно испугалась за детей. Вошла к Ираклию в мастерскую… Видимо, у меня было такое лицо, что он сразу же сказал мне: «Стой так и не двигайся!» - и сразу стал делать наброски».
Оптимисты, а их было немало, думали, что война закончится через несколько месяцев. Недолго радоваться проклятому Гитлеру, считали они. Вот прибудут на фронт наши лучшие части: доблестные пехотинцы, танкисты, летчики, кавалеристы и непременно остановят врага, а потом повернут его вспять. И будут гнать до самого Берлина! Из черной тарелки радио польются победные сводки и удастся вздохнуть свободнее, шире. К тому же скоро поднимутся германские рабочие и крестьяне, который, конечно же, душой и сердцем с нами, советскими людьми!
Наступил вечер рокового дня. Многие москвичи предались горьким раздумьям. Но были и те, кто гнали от себя невеселые мысли и не собирались менять воскресные планы. Да и война представлялась еще далекой, почти не реальной.
22 июня в лектории МГУ писатель Лев Овалов читал новые главы из книги «Рассказы майора Пронина», которая пользовалась огромной популярностью. Пронин – этакий советский Джеймс Бонд, часто попадавший в невероятные ситуации, но всегда выходивший из них живым и невредимым. И ловко разоблачал преступников.
Театр Вахтангова давал «Маскарад», в филиале Большого театра показывали «Ромео и Джульетту», в Театре оперетты шла «Двенадцатая ночь». Последний спектакль - очень веселый. И зрители, словно забыв о том, что случилось сегодня, смеялись и горячо аплодировали.
Так Москва пережила первый день войны. Впереди было 1417 дней и ночей Великой Отечественной…
