Мародерство и антисемитизм в паникующей Москве 1941 года
Алексей Косыгин, в то время заместитель председателя Совнаркома, пришел утром 16 октября на службу и обнаружил абсолютно пустое здание.
От ветра из открытых окон разлетались бумаги, звонили телефоны. Косыгин начал бегать от одного аппарата к другому и пытался отвечать. Впрочем, разговаривать было не с кем. Даже когда он успевал снять трубку, на другом конце провода молчали. И лишь один чиновник назвал себя и спросил, сдадут ли Москву…
«16 октября, - вспоминал второй секретарь Московского горкома партии Георгий Попов, - мне позвонил Щербаков и предложил поехать с ним в НКВД к Берии. Когда мы вошли в его кабинет в здании на площади Дзержинского, Берия сказал: «Немецкие танки в Одинцове».
В то время Одинцово было дачным местом в 25-ти километрах от центра Москвы. Но немцев там не было. Однако паника охватила всех, в том числе, кремлевских правителей. Многие из них думали только об одном: как бы не упустить время, успеть спасти свои жизни!
Берия и Щербаков уехали к Сталину. Вернувшись, Щербаков объявил: «Связь с фронтом прервана. Эвакуируйте всех, кто не способен защищать Москву. Продукты из магазинов раздайте населению, чтобы не достались врагу. Всем прекратившим работу выплатить денежное пособие в размере месячного заработка…»
Утром 16 октября остались закрытыми двери метро. Поступил приказ демонтировать и вывезти все оборудование метрополитена.
«Метро сутки не работало, - записал в своем дневнике врач Александр Дрейцер, - то ли ремонт, то ли срочная перевозка, а толков и слухов масса. На базарах и на улицах продают краденые конфеты и шоколад… По улицам проходят гурты скота. По Садовой угоняют куда-то несметное количество свиней. Темные личности бродят около и тянут в подворотни свиней чуть ли не на глазах у пастухов».
Трамваи и троллейбусы не вышли на линию. Директора трамвайных депо доложили начальству, что к ним прибыли военные саперы, чтобы заминировать оборудование. В воздухе стоял густой запах гари – во многих учреждениях и организациях сжигали документы, в квартирах - партийные и комсомольские билеты, сочинения и портреты партийных лидеров.
Народ злобно перешептывался: мол, Сталин, его соратники правительство бежали, Москву собираются объявить открытым городом. Тем временем, радио транслировало веселую музыку и арии из опер. Было похоже на пир во время чумы…
«Всюду распространялись самые истерические слухи, - писал очевидец тех событий, офицер Красной армии, а позже невозвращенец Владимир Кравченко в книге «Я избрал свободу». - Говорили, что в Кремле произошел дворцовый переворот; что Сталин арестован, что немцы уже в Филях, на краю города. Перепуганные люди были уверены, что они видели немецких парашютистов на Красной площади. Они говорили один другому, что немцы были среди нас в красноармейской форме. Толпы бросались из улицы в улицу, а затем снова назад, во внезапных волнах паники…»
Словно по какому-то тайному сигналу в разных частях города началось мародерство. Может, это действовали переодетые немецкие диверсанты и завербованные ими горожане, которые подговаривали к бунту других, слабых духом и потерявшим веру? Ответа на этот вопрос нет…
Режим, казавший непоколебимым, разваливался на глазах. Исчез страх, люди, славшие Сталина и партию, вмиг переменились. Раньше то, о чем они думали, приходилось прятать. Сейчас недовольство вылилось наружу. Они решили, что с прежней властью покончено и стали готовиться к приходу нового «руководства». Поразительно, что это были в основном рабочие – оплот большевиков, организаторы революции…
С неистовой силой вспыхнул антисемитизм. Евреев обвиняли во всех смертных греха и главное – в предательстве. Из всех щелей вылезли разномастные негодяи и мерзавцы.
«У них начали вырастать клыки, появляться бешеная слюна, - записал в дневнике писатель Аркадий Первенцев. – Я видел, что здесь уже зреет страшная организация черносотенцев, кровожадных и безрассудных, которые выпрыгнут из своих нор с гирьками еще до подхода немецкой мотоколонны. Мерзавцы… Самое страшное, что встало перед моим взором, это люди смрадного подполья, поднимавшиеся и отряхнувшие с себя паутину. На Россию надвигались новые политические охотнорядцы. Шли бандиты под стон немецких стальных гусениц!»
«Шестнадцатого октября Шоссе Энтузиастов заполнилось бегущими людьми, - писал очевидец. - Шум, крик, гам. Люди двинулись на восток, в сторону города Горького… Застава Ильича… По площади летают листы и обрывки бумаги, мусор, пахнет гарью. Какие-то люди то там, то здесь останавливают направляющиеся к шоссе автомашины. Стаскивают ехавших, бьют их, сбрасывают вещи, расшвыривают их по земле. Раздаются возгласы: бей евреев!»
Наверняка среди этих людей были черносотенцы еще царского разлива, переполненные клокочущей ненавистью к «иноверцам». Что стало с этими людьми, когда немецкое наступление было отбито? Снова замаскировались, стали добропорядочными коммунистами? Опять славили великого Сталина и его деяния?..
Растерянный старик на улице сокрушался, глядя в пустоту:
«Ну почему никто из них не выступил по радио? Пусть бы сказал хоть что-нибудь… Худо ли, хорошо ли - все равно… А то мы совсем в тумане, и каждый думает по-своему»
Многие летописцы отмечали, что помимо воровства, резко усилилось хулиганство. Вот штрих, напоминающий, как ни странно, 1917 год: на улицах города некоторые красноармейцы не отдавали чести командирам! Значит, признаки разложения появились и в армии?!
Паника все усиливалась, нарастала. И некому было успокоить людей, сказать им какие-то успокаивающие слова, разъяснить ситуацию. Рабочие некоторых предприятий, не получив денег и, убедившись в отъезде начальства, громили склады, забирали продукты и водку. Обезумевшие люди тащили из магазинов все, что попадало под руку: ковры, вазы, лампы, отрезы материи, ботинки, галоши, костюмы.
Кипело возмущение, кричали о предательстве, о том, что вожди сбежали, прихватив с собой деньги и ценности. Народ вспоминал обиды, притеснения, бюрократическое издевательство чиновников, зазнайство и самоуверенность партийцев. Перечисляли жестокие указы, расстрелы, обвинения в предательстве, обмане, низвергавшемся со страниц газет…
В очередях возникали драки, выталкивали женщин, били стариков, бандиты не скрывались, а, наоборот, открыто угрожали прохожим. Однако милиционеры – их было совсем мало - смотрели на все равнодушно и лениво покуривали. В ответ на возмущенные возгласы, отвечали: «Нет инструкций».
Стражи порядка сложили с себя полномочия, забыли о долге, совести. Не ввязывались в драки, конфликты, не защищали своих сограждан. Верно, боялись, что если вступятся, потом им это припомнят те, кто пойдет служить немцам. Да и сами они уже готовы кланяться пришельцам. Делов-то – скинуть одну форму и надеть другую. Ведь и жалованье германцы положат, и паек дадут…
Вот другие вопиющие факты.
Группа рабочих с завода № 219 напала на проезжавшие по Шоссе Энтузиастов автомашины с эвакуированными из города Москвы. Свалили в овраг шесть машин. Помощник директора завода, нагрузив автомобиль продуктами питания, пытался уехать с заводской территории. Однако был задержан и избит рабочими завода…
С завода № 156 Наркомата авиационной промышленности в ночь на 17-е октября сбежали директор завода Иванов, помощник директора по найму и увольнению Шаповалов и начальник отдела кадров Калинин. Так как Шаповалова с территории завода охрана не пропускала, он угрожал вахтеру оружием…
На обувной фабрике «Буревестник» из-за нехватки в Сокольнической конторе Госбанка денежных средств задержалась выплата жалованья. Рабочие, выражая недовольство, снесли ворота и проникли на территорию фабрики…
Масла в огонь подбавила информация о том, что предприятия заминированы и могут быть взорваны в любую минуту. На заводе № 8 около тысячи рабочих пытались проникнуть во двор. Некоторые не выбирали слов, костерили советскую власть и требовали разминировать завод. Отправлявшийся с предприятия эшелон с семьями эвакуированных был разграблен…
На заводе № 58 некоторые выкрикивали: «Бей коммунистов!» Рабочих пришлось впустить в цеха для получения зарплаты. Узнав, что они находятся в заминированном здании, люди подняли скандал. Завод получил от Ростокинского райкома ВКП(б) распоряжение продолжить работу, но большинство рабочих разошлись по домам...
Где-то грабили, а где-то продукты вручали людям бесплатно. Все равно пропадут или немцам достанутся… По распоряжению Щербакова артели, производящие одежду, открыли свои двери. Это было очень вовремя - шапки, перчатки и телогрейки многим спасли жизнь во время первой и очень лютой военной зимы.
Всем работающим москвичам выдали еще одну, внеочередную зaрплaту. Двaжды были отовaрены кaрточки за октябрь. Кроме того, каждый горожанин получил по двa пудa (!) муки. Вот оно, спасение для людей, не представлявших, как им придется жить - и придется ли вообще!
Летали, разносимые ветром, клочья рваных документов и политических брошюр. Возле здания МГУ, у памятника Ломоносову полыхал огромный костер. В огонь из окон библиотеки летели тома Ленина, Сталина, кучи других книг. Так было и в других местах.
Это было поразительное зрелище! В стране социализма, где многотысячные толпы ходили с революционными песнями под красными знаменами и восторженно приветствовали вождей, за считанные дни все изменилось. Люди с невероятной легкостью, да и, пожалуй, с радостью, расставались с атрибутами привычной советской жизни!
«Когда паника была, во дворе сжигали книги Ленина, Сталина, - рассказывала москвичка Антонина Котлярова, в то время токарь станкостроительного завод имени Серго Орджоникидзе. - Паника была ужасной. Видела, как по мосту везут на санках мешками сахар, конфеты. Мы ходили на Калужскую заставу, кидались камнями в машины, на которых уезжали начальники...»
Москвичка Зоя Волоцкая, жившая в коммунальной квартире на Софийской набережной, вспоминала, что управдом Иванова принесла фотографии Гитлера и сказала, что у кого будет висеть такой портрет, того немцы не тронут. Никто не захотел брать эту фотографию, и только соседка Матрена Прокофьевна, которая торговала на улице водой с сиропом, взяла портрет и стыдливо спрятала его под передник.
Невольно возникает вопрос, откуда у управдома взялся портрет Гитлера? Не начал кто-то втихомолку печатать портреты главного нациста? Возможно, были и те, кто уже готовил пламенные речи и воззвания в честь фюрера, и собирался вручать хлеб-соль «гостям…»
