Подлинная героиня «Жизни Клима Самгина» — хлыстовская богородица

Впервые переизданная за 15 лет книга известного исследователя культуры Александра Эткинда «Хлыст: Секты, литература и революция» посвящена взаимоотношениям русской интеллигенции и сектантства накануне революции. Материалом исследования служат тексты властителей дум русского Серебряного века: Владимира Соловьева, Александра Блока, Максима Горького и других. Сама история русского сектантства и сползание империи Романовых в революцию служат скорее фоном для описания взаимоотношения интеллигенции и народа.

Серебряный век был последним в истории русского общества этапом, когда интеллигенция пыталась найти в народе духовные основания для переустройства мироздания. Русские секты сочетали в себе национальное начало и религиозную экзотику. Но самое главное — они воплощали, по мнению интеллигенции, подлинный социальный утопизм, сочетающийся с мистикой. Интерес к сектантству для русских интеллектуалов начала века был своего рода суррогатом революции. В жизни общин хлыстов, скопцов, молокан пытались увидеть уже сотворенное и существующее справедливое общество на земле.

Собственно Эткинд пытается исследовать корни своеобразного ориентализма русской интеллигенции. Смысл и содержание Революции 1917 года во многом кроется в текстах, в которых предпринималась попытка осмыслить народные религиозные поиски. Интересовавшаяся сектами публика себя народом не считала, предпочитая о народе писать. А это позволяло приписывать ему любые свойства. Эткинд подчеркивает, что споры о сектах и религии в начале XX века — это споры о политической жизни.

Так и не сумев дописать Клима Самгина, Горький рассказал о титульном герое во множестве подробностей — политических, культурных, сексуальных. Пытаясь упорядочить сырой материал этой Жизни, автор поставил себе неразрешимую задачу. С одной стороны, он очевидно хотел рассказать обо всем, восстановить все, претворить жизнь в текст, создать текстуальный аналог федоровского воскрешения, написать Мавзолей. С другой стороны, новые идейные условия требовали осудить старого, отжившего свое героя. Люди здесь наталкиваются друг на друга и, потоптавшись, исчезают без смысла, как на изображенной тут же Ходынке. Самгин общителен, но холоден, и это подано как черта эпохи; на самом деле таков сочинивший его автор. Больше, чем на русскую историю, роман Горького похож на итальянскую виллу, в которой Горький писал его в конце 1920-х, при Муссолини. Дом, подобно роману, был наполнен странными, вырванными из контекста мужчинами и женщинами. «Тут были люди различнейших слоев общества, [...] имевшие к нему самое разнообразное касательство: от родственников и свойственников — до таких, которых он никогда в глаза не видал», — вспоминал Горького и его виллу Ходасевич. Все в этом доме было точно как в текстах его хозяина: «В романе [...] люди, изображаемые автором, действуют при его помощи, он все время с ними, он подсказывает читателю, как нужно их понимать, [...] очень ловко, но произвольно управляет их действиями» — так, по-домашнему, Горький объяснял свою нарративную политику.

Конечно, всех — хозяина и гостей, автора и героя, и главное, предполагаемого читателя — красивые женщины интересуют больше других людей. В Самгине их много; и очень редко текст задерживается на какой-либо одной. И все же в его распадающейся ткани есть не только заглавный герой, негативный и банальный, но и настоящая героиня, причем положительная и самого необычного свойства. Можно сказать и больше: подлинным героем Жизни Клима Самгина является не слабый интеллигент, а хлыстовская богородица. Для того, кто дочитал роман до его третьего тома, антибиография Клима Самгина вдруг превращается в агиографию Марины Зотовой.

Третий том писался Горьким долго и трудно; длинные перерывы в работе были вызваны поездками писателя в СССР. Там происходила коллективизация и еще многое другое, а Горький все писал о Зотовой. «Когда я приеду в Россию? Когда кончу роман», — писал Горький из Сорренто в 1927 году. Откладывал ли он окончательное возвращение в СССР и скорую смерть там, чтобы закончить роман, или, наоборот, затягивал текст, чтобы не возвращаться? Во всяком случае именно в третьем томе сюжет, наполняясь неосуществленными желаниями, вдруг увлекает читателя, давно уже не ожидающего сюрпризов. Если бы третий том Клима Самгина существовал отдельно, у романа была бы иная судьба; впрочем, другим бы был и его автор.

Мария Закревская-Будберг. Фото: телеканал «Культура»

После событий 1905 года адвокат Самгин, разочарованный интеллигент левых взглядов, возвращается из Москвы на свою родину, в губернский центр под символическим названием Русьгород. Устроившись поверенным в делах у красавицы Зотовой, он поначалу относится к ней так же, как к остальным своим женщинам — с боязливым желанием. Из всех них она — самая красивая, самая умная и самая богатая; и она же едва ли не единственная, с которой у Самгина так и не состоялась близость. К тому же в ее общине собирается несколько прежних подруг Самгина, так что богородица Марина вбирает в себя женское население романа.

Встречаясь с Зотовой и ведя ее запутанные дела, Самгин узнает, что она — лидер местной хлыстовской общины. Зотова называет себя «кормщицей корабля», или «богородицей». Корабль ее немалый, «живет почти в четырех десятках губерний, в рассеянии, покамест — до времени». Первый и, кажется, последний раз в литературе о сектах мы сталкиваемся с таким масштабом: перед нами — фигура вождя всероссийской хлыстовской общины. Впрочем, притязания Марины направлены на еще большее: «мой ум направлен на слияние всех наших общин — и сродных им — в одну». Ничего подобного этой хлыстовке — миллионерше в богатой истории русских сект мы не знаем. Ближе всего ее фигура к историческому Николаю Бугрову, нижегородскому старообрядцу-миллионеру, который тоже известен в основном по описанию Горького. Впечатления от его личности, так запомнившиеся писателю, трансформированы с помощью вполне систематических операций: мужчина превращен в женщину, урод в красавицу, развратник в девственницу, старообрядец в хлыстовку.

Как ни странен этот образ для идеологии социалистического реализма, для его поэтики он вполне естественен. Уже в романе «Мать» положительные герои писались похоже на православные жития святых. Но теперь Горький специально озабочен тем, чтобы создать фигуру радикально новую. «Она не похожа ни на одну из женщин, знакомых мне», — думает Самгин, и даже более того: «среди героинь романов, прочитанных им, (он) не нашел ни одной женщины, похожей на эту». Такова задача, которую поставил перед собой Горький: написать характер без подтекстов, женщину, какой еще не было в литературе. Но и самая необыкновенная из героинь остается внутри литературной традиции. Марина «говорит в манере героинь Лескова», и говорит она часто о литературе. Особое внимание ее, естественно, привлекают статьи и романы о сектах. О классическом таком тексте — романе Мельникова-Печерского «На горах» — она судит с пренебрежением, но советует его читать. Рассуждая о скопцах, Марина воспроизводит идею Розанова о еврейском обрезании как замещении более древней кастрации. Объясняя происхождение своей веры, Зотова указывает как на свою предшественницу на жившую за сто лет до нее Катерину Татаринову, известную ей, конечно, только по литературе. Подобно ей и другим своим коллегам в русской словесности — Катерине из «Хозяйки» Достоевского, Матрене из «Серебряного голубя» Белого, — Зотова посещает службы православной церкви, а втайне устраивает радения своей общины.

Чистый образ Зотовой нигде не замутнен чем-либо похожим на иронию; восторженные слова, которыми характеризуют ее члены ее общины, нигде — ни в речах и поступках самой Зотовой, ни в обильных и всегда оценочных репликах автора — не опровергаются. Захарий, любимый Горьким типаж героя из народа, бывший каторжник, говорит о Марине: «Необыкновенной мудрости. Ослепляет душу. Несокрушимого бесстрашия». Ему не верит только Самгин, который всегда не прав. Жизненным прототипом Марины Премировой — Зотовой была, по-видимому, многолетняя подруга Горького Мария Закревская-Будберг. Ей посвящена «Жизнь Клима Самгина», и она была с Горьким в те итальянские годы, когда сочинялась эпопея. О хлыстовских интересах Будберг ничего не известно. Вероятно, ее сходство с Зотовой было сугубо психологическим. Писатель вставил образ любимой женщины в ту рамку, которую считал ему соответствующей; но, как это часто бывает у писателей, контекст стал жить своей жизнью.

...Горького интересует не народная культура как таковая, но утверждение несовместимости ее особого тела с разумом, жизнью и телом интеллектуала. Русский интеллигент не способен участвовать в великом празднике народной культуры; он не может понять его своей рациональной «системой фраз» и потому реагирует паническим, плохо осознанным, полным противоречий чувством, в котором отрицание перемешано с притяжением.