Как в XIX веке был придуман миф о декабристах

Репродукция эскиза «Декабристы» Петра Игнатьева. Источник: РИА Новости

В новом сборнике из серии Historia Rossica авторы разбирают мифы, загадки и правду русского XIX века

24 ноября, 2013 07:05

5 мин

XIX век — определяющий для русской культуры. Пушкин, Достоевский, Толстой, Чайковский, Репин — имена, принадлежащие этой эпохе. Декабристы, политическая жандармерия, отмена крепостного права, строительство Транссиба — события и явления, из которых она складывалась. В сборнике «Изобретение века. Проблемы и модели времени в России и Европе XIX столетия» авторы пытаются понять, как XIX век стал «золотым», и насколько оправдано такое определение.

Обложка сборника «Изобретение века. Проблемы и модели времени в России и Европе XIX столетия»

Не существовало эпохи, когда декабристы не были бы окружены вниманием и почтением. Это началось еще в пору их сибирского изгнания и принимало порой изумительные формы. Молодой чиновник канцелярии генерал-губернатора Восточной Сибири, приехав в командировку в Якутск, хотел повидать жившего там в ссылке Александра Александровича Бестужева, но как лицо официальное не мог отправиться с визитом к государственному преступнику без разрешения областного начальника. Тот, слывший, кстати, самодуром и деспотом, объявил, что Бестужев бывает во всех лучших домах и посетить его совершенно «непредосудительно».

В рассказе другого современника находим сцену, как окружной жандармский генерал пожелал неофициально навестить ссыльных Волконских и при виде Марии Николаевны упал на колени и зарыдал: он некогда служил ординарцем у отца декабристки генерала Николая Николаевича Раевского. Разумеется, сибирское общество было специфической средой, привыкшей к ссыльным, в значительной мере из них состоявшей и вследствие своей немногочисленности и географической удаленности охотно принимавшей пришельцев, тем более происходивших из социальных верхов. Для сибиряков декабристы были скорее аристократами, нежели государственными преступниками. Но приведенные примеры показывают, что так же — с интересом и почтением — относились к ним и приезжавшие из России чиновники, искавшие их знакомства. Без морального сочувствия изгнанникам 14 декабря такое вряд ли было возможно.

Такое же отношение окружало и декабристов, вернувшихся из ссылки. Чтобы с симпатией относиться к ним, не было даже нужды разделять либеральные убеждения — в том же направлении работали и дворянская корпоративная солидарность, и, что еще важнее, стилистика романтизма с его обостренным интересом к фигуре узника, мятежника, благородного страдальца. В герои романа годился, прежде всего, конечно, заключенный политический, жертва свободолюбия, верности убеждениям или же интриг и клеветы. Русская образованная публика 1850—60-х годов прекрасно знала и переведенного Василием Андреевичем Жуковским «Шильонского узника», и «Графа Монте-Кристо».

Начавшаяся в пореформенной России публикация декабристского наследия была признаком гласности, но все же ограниченной цензурой. Материалы о декабристах, которые цензуру пройти не смогли, публиковались за границей, в первую очередь в герценовской вольной типографии и издательстве Э. Л. Каспровича в Лейпциге. Причем зачастую эти материалы публиковались теми же самыми людьми, кому не удавалось этого сделать в России. Так поступал, к примеру, издатель выходившего с 1863 года журнала «Русский архив» Петр Иванович Бартенев, который сам по убеждениям был умеренным консерватором с налетом славянофильства. Дожившие до этих времен декабристы или их наследники и душеприказчики по возможности предпочитали печататься в России, но при нежелании калечить текст цензурными изъятиями отдавали его в заграничную типографию.

Примечательно, что появление неподцензурного издания не влекло фактически никаких неприятностей с властями Российской империи для автора или владельца рукописи. Бурная публикаторская деятельность П. И. Бартенева, Михаила Ивановича Семевского (издавал с 1870 года журнал «Русская старина» и по убеждениям был гораздо радикальнее Бартенева, тяготея к либерально-народническим взглядам), сына декабриста Ивана Дмитриевича Якушкина Евгения, других родственников и наследников декабристов сыграла немалую роль в собирании декабристских материалов и, более того, в их создании, ибо они уговаривали и побуждали декабристов писать записки, отзываться замечаниями и комментариями на выходившие из печати материалы.

Архивы следствия над декабристами оставались секретными и недоступными для изучения. Привычка засекречивать архивы оказала властям дурную службу: они сами лишили себя возможности противопоставить что-либо антиправительственной пропаганде. Недоступность архива следствия приводила к зависимости исследователей и публики от источников личного происхождения, в первую очередь декабристской мемуаристики, a значит, и от декабристской оценки событий. По выражению Михаила Николаевича Покровского, «мы были осуждены питаться полуфантастикой мемуаров»; это положение усиливалось общественным фоном эпохи.

Декабристская тематика разрабатывалась, что совершенно естественно, оппозиционными самодержавию исследователями, декабристов восторженно почитали представители всех либеральных и революционных кругов русского общества. Не то чтобы в печати появлялась исключительно декабристская апологетика — были и критические высказывания, и не слишком доброжелательные воспоминания, но тон задавали не они.

Декабристы превращались в одну из самых привлекательных страниц отечественной истории. Они выглядели симпатично, благородно и безупречно, их окружал ореол героев и страдальцев, мучеников свободы, наконец, они были еще и героями Отечественной войны 1812 года. Сыграла свою роль и свойственная речевой стилистике конца XIX века любовь к патетической сентиментальной риторике, фразе, литературности. С тех пор в отечественной культуре глубоко укоренилось возвышенное, несколько идеализированное и романтизированное отношение к декабристам, они стали восприниматься как образец самоотверженного служения интересам народа, нравственное мерило.

Тогда же декабристская тема вошла в русскую литературу, и характерно, что наиболее значительным посвященным им произведением стала поэма Н. А. Некрасова «Русские женщины» — чистейшая апология жертвенному подвигу любви и верности.

Картина Дмитрия Кардовского «Пушкин среди декабристов в Каменке». Источник: rosimperija.info

Нужно отметить и развивавшийся параллельно культ А. С. Пушкина, к концу XIX века утвердившегося в качестве главного русского классика в культурном обиходе и гимназических учебниках. Декабристоведение тесно связано с пушкинистикой, зачастую в этих направлениях работали одни и те же авторы.

Восхищение декабристами стало своего рода общественным консенсусом, на этом сходились представители большинства появившихся во второй половине XIX века политических течений, кроме разве что крайне правых. Все, от умеренных либералов до народовольцев, большевиков и эсеров, готовы были считать декабристов своими предшественниками, зачислить их в свой символический багаж. Это было тем легче, что в эпоху декабристских обществ оппозиционная мысль еще не была столь дифференцирована, еще не сложились основные политические тенденции, проявившиеся в дальнейшем. Декабристы называли свои идеи либеральными, но слово это в их эпоху наделялось иным значением, нежели то, которое оно приобрело позднее.

Политический окрас декабристов по более поздней шкале определить невозможно, тем более что это движение объединяло людей различных взглядов. Тем проще было позднейшим партиям считать себя их наследниками, в том числе Ленину с его пресловутой схемой трех этапов освободительного движения в России, где «декабристы разбудили Герцена».

В тюремных мемуарах народовольцы и последующие революционеры рассказывали, как перестукивались через стены при помощи тюремной азбуки, которую называли бестужевской. Образцы этой азбуки нетрудно сравнить с той, что дал в своих записках Михаил Александрович Бестужев, и убедиться, что это разные системы, хотя и основанные на одной и той же идее. Непосредственная тюремная преемственность от декабристов к последующим революционерам сомнительна, они были разделены несколькими десятилетиями и сидели в разных тюрьмах. По-видимому, сведения о бестужевской азбуке восходили не к тюремной традиции, a к запискам самого Бестужева. Но позднейшие политические сидельцы всех мастей возводили азбуку к Бестужеву, a себя мыслили продолжателями дела декабристов.

Зачем им всем вообще были нужны какие-то почитаемые предшественники? Здесь, видимо, мы должны вернуться к положениям и о классическом мифе, и о нравственно-политических теориях как суррогате религии в секуляризующемся мире. О квазихристианских коннотациях русского революционного движения было сказано немало разными авторами, начиная с Николая Александровича Бердяева.

Любая мифология (включая христианство) требует пантеона почитаемых предков, для русской интеллигенции эту смысловую нишу и заполнили декабристы.

Изобретение века. Проблемы и модели времени в России и Европе XIX столетия / Ред. Е. Вишленкова, Д. Сдвижков. — М.: Новое литературное обозрение, 2013.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе