Новости – Общество
Общество
Непреодолимое лечение
Республиканская клиническая психиатрическая больница имени академика В.М. Бехтерева. Фото: Ляля Гимадеева / «Русская планета»
Корреспондент «Русской планеты» своими глазами увидел, как действует принудительная психиатрия в Казани
21 мая, 2013 10:12
31 мин
На рассмотрении Европейского суда по правам человека находятся жалобы двух бывших пациентов казанских психиатрических клиник Гульнары Ибрагимовой и Андрея Неверова, которые требуют компенсации за бесчеловечное обращение и пыточные условия содержания в стационаре.
Тема принудительного лечения в психиатрических стационарах в последний год звучит все чаще и чаще. Сенаторы обсуждают возможность отправлять больных на лечение только по решению врачей – не дожидаясь постановления суда — а правоохранительные органы пытаются использовать психиатрию для давления на политических активистов. Самый громкий случай такого рода — 37-летний Михаил Косенко, фигурант «болотного дела», которого следствие требует признать невменяемым и отправить на принудительное лечение.
В сегодняшней России пациентов психиатрических клиник часто не считают за людей даже врачи, чья власть внутри больницы безгранична и бесконтрольна. Законопроект об общественном надзоре в психбольницах Госдума отклонила еще в ноябре 2012 года; независимой психиатрической экспертизы не существует. Дела Ибрагимовой и Неверова не исключительны, а типичны; какое бы решение ни принял Страсбургский суд по их жалобам, оно будет касаться российской психиатрии в целом.
За еловыми рядами краснеет старое здание, издалека напоминающее огромную усадьбу – еще в 1869 году оно было возведено для окружного дома умалишенных в Казани. «Исторической особенностью больницы являлись особые судебные задачи, возложенные на нее царским правительством, – служить целям содержания и испытания умственных способностей лиц, являющимися политическими противниками царского режима. Со всей страны в больницу направлялись больные из числа подследственных или осужденных», — говорится на официальном сайте Республиканской клинической психиатрической больницы имени академика В.М. Бехтерева (РКПБ), которая занимает это здание сегодня. Большую часть территории окружает глухой и старый забор, заляпанный грязными брызгами от проезжающих мимо машин.
За красными фасадами, в одном из корпусов РКПБ, к раскаленной батарее привязана старушка. Она кричит от боли.
«При мне она орала, – вспоминает Роза Ибрагимова, чья сестра Гульнара в больнице провела два с половиной года. — Нас внутрь отделения не пускали, мы ждали, что Гулю к нам на свидание выведут, и слышали, какой там вой стоял».
Как рассказывает бывшая пациентка РКПБ Арина Мартынова, это была старушка «примерно 70 лет, она не была агрессивной, только тихонько говорила по-татарски». Чтобы старушка не ходила по палатам и не мешалась персоналу, ее привязывали к батарее. «Сколько я находилась в отделении, все эти три недели, она постоянно была привязанной», – вспоминает Арина.
«Мне про эту бабушку рассказывали, что один раз ее так привязали и не рассчитали, так что потом у нее прямо ожог был от этой батареи», – говорит адвокат Ирина Хрунова из правозащитной ассоциации «Агора», которая представляла семью Гульнары в судах. Дело в том, что сотрудники больницы наотрез отказывались отпускать к родным девушку, которая попала к ним на принудительное лечение, и Гульнара Ибрагимова оказалась дома только после череды жалоб и судебных заседаний. В условиях РКПБ, о которых ее родные рассказывают как о нечеловеческих, девушка провела два с половиной года. Сама Гульнара после возвращения из больницы связно рассказать не может уже ничего.
«Когда она к нам из больницы вернулась, у нее торчал один зуб коренной. Остальные зубы вырвали. Их не лечили там, и если пациент жалуется на боль в зубе, сразу выдергивают», — рассказывает Накия Ибрагимова, мама Гульнары. — «Ей просто нечем было жевать. Съемные зубы она не носит, и вряд ли я ее когда-нибудь уже приучу. Хоть передние зубы успела ей сделать».
Передо мной сидит невысокая полная девушка с длинными волосами. Ссутулившись, она с отсутствующим видом ест торт. Кусочки торта падают с ложки и валятся ей на колени.
«Гуля не всегда такая была, — Накия достает фотокарточку. – Она у нас сорок килограмм весила, вот какая была красавица, а сейчас 83 килограмма весит. Изуродовали девочку». Гульнара молча доедает торт.
Ибрагимовы живут на краю Казани, в районе, где по широкому кругу разворачивается трамвай, трава между домами вытоптана давно, а по пути постоянно встречаются ларьки, торгующие артезианской водой. «Свежая холодная», — написано на ларьках. Литр воды в розлив — 2 рубля 50 копеек, бутыль 5 литров — 25 рублей, 10 литров — 41 рубль. Двор нужного мне дома залит асфальтом, по периметру натянуты веревки для белья. Посреди двора двое мужчин топориком разделывают тушу.
Здесь выросла Гульнара Ибрагимова, чья мать работала продавцом, а отец погиб в автокатастрофе в 1991 году, когда ей было десять лет. Отличница на старом школьном фото, Ибрагимова поступила на юриста в Университет экономики и права, который бросила на первом курсе, увлекшись наркотиками. В феврале 2006 года уже 25-летняя девушка попалась на милицейскую уловку с «контрольной закупкой», когда купила дозу героина для знакомой. Уплаченные за дозу 300 рублей оказались мечеными, знакомая – внештатным сотрудником местного ОВД, а Гульнару суд приговорил к четырем годам лишения свободы.
Во время следствия Ибрагимова, которая в СИЗО жаловалась, что видит галлюцинации и слышит «голоса», проходила судебно-психиатрическую экспертизу. Тогда комиссия врачей из РКПБ им. Бехтерева пришла к выводу, что «ее показания о потере памяти и высказывания о голосах носят симуляционный характер, так как явно надуманны, демонстративны и не составляют целостной картины какого-либо заболевания». Ибрагимову признали здоровой и отправили в одну из колоний в Чувашии.
После двух лет колонии стало очевидно, что девушка все-таки страдает психическим заболеванием. Как показывал ее бригадир из колонии, Гульнара «без видимой внешней причины стала замкнутой, пряталась то в сушилке, то в помещении воспитательной работы, на плацу во время проверок могла неадекватно громко рассмеяться. Не соблюдала элементарных правил личной гигиены, была прожорлива, отказывалась от работы без объяснения причин». Летом 2008 года ее отправили в Рыбинск, в психиатрическое отделение УФСИН по Ярославской области.
«На лице постоянно присутствовала широкая неадекватная улыбка», — описывали Гульнару в своем заключении врачи, пришедшие к выводу, что девушка «страдает хроническим психическим расстройством в форме параноидной шизофрении», а потому не может осознавать характер своих действий и руководить ими.
Проходная РКПБ. Фото: Ляля Гимадеева / «Русская планета»
28 апреля 2009 года суд освободил Гульнару Ибрагимову от отбывания наказания и направил ее на принудительное лечение. 23 мая она поступила в казанскую РКПБ, где попала в отделение №15. Это инфекционное отделение (еще до тюремного заключения у девушки обнаружилась ВИЧ-инфекция), им руководит Светлана Спиридонова — одна из тех врачей, которые тремя годами ранее называли Ибрагимову симулянткой.
Как только Гульнару привезли из Рыбинска в Казань, она позвонила матери. «Помнила еще домашний телефон. И я ее в первый же день видела, она была вполне нормальная, просилась домой», — вспоминает Накия Ибрагимова. После осмотра в РКБП врачи подтвердили ее дочери диагноз, поставленный в Рыбинске. В своем заключении они писали, что Гульнара «контакту доступна, настроение ровное, на правом бедре татуировка, на правом предплечье гематома».
«Тогда они пишут "контактная", а сейчас у меня контакта с ней нет никакого, ноль. Она теперь даже пультом не умеет пользоваться, кнопки иногда нажимает, а каналы не умеет искать. Она не может сидеть, не может толком разговаривать… Вот она кем стала после этой больницы. Полностью недееспособная», — в руках у Накии толстая папка с медицинскими документами. «Если бы они мне ее хотя бы два с половиной года назад отдали, я бы сейчас не мучалась с ней так», - вздыхает она. Сама Гульнара уже ушла в соседнюю комнату и безучастно лежит перед телевизором.
«Факт тот, что девочку там испортили», — раз за разом повторяет Накия.
По словам Розы Ибрагимовой, сестры Гульнары, врачи болезнь «не то, что не купировали, они еще в миллион раз хуже сделали».
«Там такие схемы нейролептиков были, что на их фоне у нее уже пошли органические поражения. Сейчас мы ей раз в месяц делаем один укол клопиксол депо, и всё. И транквилизаторы иногда даем. А там было 5-6 нейролептиков в день», – говорит Роза и показывает последнюю схему лечения, назначенную Гуле в РКПБ незадолго до освобождения. Врачи отказывались рассказывать родным, какое лечение получает Гульнара, поэтому информации о назначенных лекарствах им пришлось добиваться через суд. В полученном из больницы документе говорится, что с 11 октября 2011 года Ибрагимова получала лечение по схеме «галоперидол 5мг-5мг-10мг внутрь, аминазин 50-50-100мг внутрь, циклодол 2 мг*2р/д, пантокальцин по 05,*3р/д, при возбуждении – литическую смесь в прежней дозе, а также 11.10, 13.10, 15.10.2011 г. вводился клопиксол-акуфаз по 50мг в/м, с 16.10.2011 г. переведена на клопиксол-депо 200мг*1р. в 2 недели».
После попадания в РКПБ состояние Гульнары становилось хуже с каждым свиданием, вспоминает Роза: «Мы в больнице ей оставили сотовый, им там можно пользоваться, и первое время она звонила, просила радио с наушниками, а потом все реже и реже…». По словам же Накии, через некоторое время «Гуля уже только поесть чего вкусненького просила, и больше ничего. Иногда только говорила, что ее обижают и связывают».
Связывали Гульнару не врачи и не санитары, а такие же больные. «Звали пациентов, чтобы они держали или привязывали к кровати. Человек просился почистить зубы, а ее не пускали», — вспоминает 30-летняя Арина Мартынова, пролежавшая в одной палате с Ибрагимовой три недели. Позже в суде заведующая Спиридонова так объясняла эту процедуру: «Когда больной может причинить вред себе и окружающим, применяются меры физического стеснения. Мы фиксируем, вводим препарат, и после действия препарата, когда наступает успокоение, нет агрессивных тенденций, проводим расфиксирование». На самом же деле, вспоминает Мартынова, больные там могли быть привязаны «целыми сутками, при этом фиксируют их не в специальном месте, а в общей палате».
Корпус реабилитации и интенсивной терапии. Фото: Ляля Гимадеева / «Русская планета»
37-летняя Карина Платонова, которая лежала в РКПБ в момент поступления туда Ибрагимовой, рассказывает, что сначала Гульнару поместили в общую палату, но вскоре перевели в «закрытую» палату №6. «В этой палате обычно находятся самые буйные, самые неуправляемые и неадекватные пациенты, – поясняет Платонова. –Меня также помещали в эту палату по указанию Спиридоновой, в наказание за то, что я общалась с другим пациентом, а не потому, что я была "буйная"».
«Любой выход Ибрагимовой из палаты расценивался как нарушение режима, сразу же ее привязывали к кровати или делали успокоительный укол, — в свою очередь рассказывает Арина Мартынова. — Я была свидетелем, когда Гуля попросила, чтобы ей дали зубную щетку, пасту и вывели помыться. Ей было отказано, при этом медицинская сестра с сарказмом сказала: "Зачем тебе чистить зубы, разве ты помнишь, что такое гигиена?" Это прозвучало, как издевательство».
По словам Платоновой, Гульнара в то время была «спокойная, адекватная, отвечала на все вопросы, никогда не повышала голос, задавала вопросы, поддерживала беседу, угощала своими продуктами. Очень часто просилась домой, к маме».
Роза Ибрагимова не сомневается, что у Светланы Спиридоновой было предвзятое отношение к ее сестре: «Гулю она просто не любила». Роза вспоминает, что однажды на свидание Гульнару привели без колготок — обычно ей всегда надевали колготки под больничный халат — и оказалось, что все ноги у нее в гематомах, а ногти не стрижены. «Гульнару переодевают, приводят в порядок только тогда, когда к ней приходят родственники, чтобы они не заметили, что она грязная и в остальное время ей никто не занимается», – подтверждает Карина Платонова.
«Другие пациенты, которые с Гулей вместе в больнице лежали, еще говорили, что ее мыли там же, где ведра от испражнений, от говна, простите, моют, — возмущается Роза. — Ее туда в эту ванну засовывали, мол она же дебил, ничего не понимает, ее можно и в такую ванну».
Больных из инфекционного отделения в столовую водить не положено, едят там прямо в палатах, еду разносят на подносах санитарки и медсестры. В четырех шагах от обеденного стола стоит прикрытое ширмой ведро с испражнениями. Во всем отделении устойчивая вонь от этих ведер. Курят все прямо в палате — отдельной курилки нет — а проветривать не разрешает заведующая отделением. «В туалет пациенты ходят в обычное ведро, которые стоят в каждой палате, за ширмой. Ширма полностью не закрывает сидящего, его видят все, кто проходит через палаты, и мужчины, и женщины», — вспоминает Арина Мартынова.
По словам заведующей Спиридоновой, коротко стриженой блондинки в очках, ведра появились из-за необходимости «смотреть за цветом мочи, смотреть за цветом кала» больных для того, чтобы «отследить параллельные заболевания».
«Если в обычной больнице во время обхода врача сами больные рассказывают о своем состоянии, отвечают на вопросы, то эта пациентка (Ибрагимова – «Русская Планета») о себе дать какие-либо сведения не могла, и нам приходилось отслеживать это самим», — утверждала в суде Спиридонова. При этом все бывшие пациенты 15-го отделения говорят, что ни о каком «контроле за цветом кала» речь никогда не шла, а ведра выносились по мере наполнения, обычно пару раз за сутки. Арина Мартынова настаивает: «Ведро убиралось санитарками только тогда, когда попросишь. Если же пациенты не просят убрать ведро, то оно может стоять так целый день».
«За два года пребывания в отделении я ни разу не пользовалась нормальным унитазом, все это время я пользовалась ведром в палате. В отделении стоит сильный неприятный запах», - подтверждает ее слова Карина Платонова.
Арина Мартынова лежала в проходной палате — «это такой коридор, и по бокам стоят кровати» — через которую ходят и врачи, и пациенты (в отделении четыре подобных палаты). Ведро стояло в углу, едва прикрытое ширмой: «Врач лечащий мужского пола может пройти и будет видно». Вопреки всем правилам, мужчины и женщины в 15-м отделении лежали вместе, и, по словам Мартыновой, там нередки были «случаи интимных отношений между пациентами, причем некоторые пациенты не давали на это согласия, поскольку находятся в неадекватном состоянии. Интимные отношения происходили на виду у других пациентов».
В то время в отделении было 14 палат и всего одна раковина на всех, поэтому люди с инфекционными заболеваниями мыли руки не чаще раза в день. В баню пациентов обычно выводят раз в десять дней, однако Мартыновой за 21 день в больнице удалось помыться лишь однажды. На прогулки же больных не выводили вовсе, так что эти три недели девушка провела при закрытых окнах в палате, где многие курят, а в углу стоит вонючее ведро.
«Есть специальный прогулочный дворик, но меня за 21 день не выводили ни разу. Старшая медсестра в ответ на просьбу о прогулке ответила: "У нас нет персонала, чтобы выводить больных на прогулку, так как за больными надо следить"», - вспоминает Арина Мартынова.
Корпус судебно-психиатрической экспертизы. Фото: Ляля Гимадеева / «Русская планета»
Когда в конце 2010 года родные Ибрагимовой принялись бороться за ее освобождение и обратились к адвокату Ирине Хруновой, во все инстанции полился поток жалоб на сотрудников РКПБ им. Бехтерева — в том числе и на отсутствие прогулок. На одну из жалоб отреагировал Роспотребнадзор, который обязал больницу устранить нарушения закона и обеспечить прогулки пациентов. Заведующая отделением Светлана Спиридонова утверждает, что прогулки начались с сентября 2011 года, но Роза Ибрагимова помнит, что пациентов начали выпускать только поздней осенью: «Меня еще возмутило, что больной их сопровождал, а медперсонала не было. Выводил парень, который там сам лежал с шизофренией».
Арина Мартынова, заметив ухудшение, легла в РКПБ добровольно и вышла через три недели. Пациенты, помещенные туда судом на принудительное лечение, живут в таких условиях годами.
Случай Ибрагимовых – из тех редких, когда у больного, отправленного на принудительное лечение, находятся родственники, готовые бороться за его освобождение, рассказывает адвокат Ирина Хрунова. Чтобы вытащить Ибрагимову, ей понадобился целый год судов и жалоб.
«Я сразу предупредила родственников, что им придется идти на конфликт. И сказала, что давайте вы сходите последний раз к Спиридоновой и предложите честно выпустить Гульнару. Или мы начинаем бороться через суды. Они пошли, но Спиридонова их выгнала, она сказала: "Да вы вообще сюда на порог не зайдете". И когда мы только начали бороться, в больницу на свидание пришли мама и сестра, но их просто не пустили. Мы поняли, что врачи начали показывать свою силу, свою власть», – вспоминает Хрунова.
«Сопротивление было серьезное – врачи же привыкли, что они там что хотят, то и делают. Мы, например, подавали заявление, чтобы нам заменили лечащего врача, поскольку этому врачу мама не доверяет. С точки зрения европейского права это очень важный момент, потому что для больных людей, особенно в психиатрии, поддержка родственников крайне важна. А в ответ матери написали, что она не имеет права принимать участие в лечении своего ребенка. Я когда этот ответ получила, я просто вскочила», – рассказывает адвокат. Обжаловать в российском суде этот отказ не получилось, и теперь Хрунова уверена, что он станет одним из многих аргументов в Европейском суде по правам человека, который уже принял на рассмотрение жалобу родных Ибрагимовой на РКПБ им. Бехтерева.
Согласно ст. 445 УПК, суд должен продлевать принудительно лечение раз в полгода. Перед этим больного осматривает комиссия врачей того учреждения, в котором он содержится. В своем заключении комиссия предлагает либо отпустить пациента, либо продлить ему срок лечения. В подавляющем большинстве случаев суд принимает именно то решение, о котором просят врачи — при этом возможность какой-то альтернативной экспертизы не предусмотрена.
— Это самая большая проблема: во всем, что касается психиатрии, мы не можем получить никакого альтернативного мнения. Это невозможно ни технически, ни законодательно».
«Мы разговаривали с судьей, который принимал решения по Гульнаре, и он говорил: "Вот такое законодательство". Нет возможности провести альтернативную экспертизу, я бы назначил», – вспоминает Ирина Хрунова. Центр же им. Сербского,который в российской судебной психиатрии считается высшей инстанцией, работает только по уголовным делам. В случае с Гульнарой Ибрагимовой он не мог принимать никаких решений, поскольку от уголовной ответственности ее уже освободил суд в Рыбинске.
Поэтому раз в полгода судьбу Ибрагимовой решала комиссия из РКПБ им. Бехтерева — те же самые врачи, которые, по мнению родных, девушку «не лечили, а калечили». Комиссия раз за разом просила продлить Гульнаре срок принудительного лечения. «Была привязчива с сигаретами к персоналу. Беспричинно смеялась либо громко кричала, стучала в дверь, требуя пропустить в душевую комнату, "так как приказывают голоса"», — говорится, например, в заключении врачей от 5 ноября 2010 года.
«Каждый раз, когда была комиссия, заведующая Спиридонова мне говорила: "Гульнара неконтактная, нет продуктивного диалога". А как она может быть контактная после всех этих нейролептиков? — удивляется Роза Ибрагимова. — Мы сколько раз просили врачей, чтобы они дали нам попробовать забрать домой. Если не получится, неужели мы свою жизнь будем риску подвергать и держать человека, который и правда такой агрессивный и социально опасный? Но, может быть, ей дома будет лучше? А если нет, так мы обратно вам вернем ее. Нам всегда отвечали отказом».
Заведующая отделением как будто искренне не понимала, почему родные Ибрагимовой хотят вернуть домой страдающую шизофренией девушку, вспоминает Ирина Хрунова: «Был один момент, когда Спиридонова сказала: "Я вообще не понимаю, вам чего надо!? Вы хотите, чтобы она у вас дома по стенкам прыгала, и вы ночами не спали?" Мама говорит — это мой крест, я должна его нести. Спиридонова же отвечает: "Нам ее сдали, пусть она у нас под присмотром находится". Она-то считает, что она благодетель. Она считает, что вот она держит этих людей под замком, и тем самым облегчает родственникам жизнь».
Только из-за постоянных жалоб и судебных исков, подававшихся ее родными, Гульнара Ибрагимова все-таки оказалась на свободе, уверена Хрунова: «Мы уже откровенно говорили врачам: если вы не прекратите над девушкой издеваться, у вас будет все хуже и хуже. Один из врачей, который ходил в суд, был очень вменяемый парень, хирург по образованию. Я ему сказала, что вот смотрите, сейчас мы подали такой-то иск, еще будет другой иск, и он будет обоснованный, вы прекрасно понимаете. Врач отвечает: "Я все понял. Если мы отпускаем ее, все прекращается?". Я говорю: "Да"».
И уже к следующему заседанию суда врачи РКПБ им. Бехтерева осмотрели Гульнару Ибрагимову и составили новое заключение. Описание ее заболевания и поведения не отличались от того, что они писали в течение двух предыдущих лет. Изменились только выводы: впервые комиссия признала, что девушка не представляет опасности для общества и рекомендовали «изменить ей форму принудительных мер медицинского характера с психиатрического стационара общего типа на амбулаторное принудительное наблюдение». 21 декабря 2011 года Гульнара наконец-то оказалась дома.
Фото: Ляля Гимадеева / «Русская планета»
«Ее держали там вообще без оснований. Да, у Гульнары есть эта болезнь, но она не агрессивная. Потому что помещать в стационар можно не всех людей с болезнью, а только тех, кто представляет опасность для общества, — говорит Хрунова. —Ибрагимова была очень выгодна врачам: девочка проверенная, лежит у них давно, а если ее отпустить… на ее место неизвестно же кто придет? Может быть, буйный какой. А никто же напрягаться особо не хочет».
По ее словам, в больнице очень много пациентов и очень мало медперсонала — врачи в суде сами признавали, что в больнице не хватает сотрудников. «Нищенская зарплата, ужасные условия труда – у них полно свободных ставок. Если все больные в отделении будут буйные, то сотрудники просто не справятся» — уверена Ирина Хрунова.
Однажды родственники сдали в больницу буйного мужчину, который на фоне алкоголизма повредился в уме. «Здоровенный мужик, и его тетеньки-санитарки должны были успокаивать — никто из других пациентов не хотел им помогать, а мужчины там практически не работают. Он одну тетку очень сильно ударил, та не удержалась на ногах и разбила себе голову, — вспоминает рассказ одной из пациенток Хрунова. — Сотрудники отделения этот факт просто скрыли, хотя должны о подобном сообщать. Но они же понимали, что если сейчас сообщат, то этому товарищу жить у них долго, а они не хотели такого. Через неделю его выписали. И вот этот буйный – он ушел! Ушел домой к родственникам, потому что сотрудники с ним просто не справлялись. Конечно, им выгодней, чтобы там были все такие овощи, лежали бы на кровати тихо и все».
В марте 2012 года суд Советского района Казани вынес решение по иску Ибрагимовых к РКПБ им. Бехтерева. Истцы просили возместить им моральный ущерб в размере 500 тысяч рублей – за содержание Гульнары Ибрагимовой в бесчеловечных и унижающих человеческое достоинство условиях, а также на непредоставление ей вовремя лечения, необходимого по состоянию здоровья. Во втором случае речь идет о том, что врачи долго тянули с назначением ВИЧ-инфицированной Гульнаре требующихся ей препаратов. «С лечением опоздали на полтора года, довели девочку до цирроза печени. Отдали полумертвого ребенка», - говорит Накия Ибрагимова.
Из всего списка претензий судья признал унижением человеческого достоинства только отсутствие в РКПБ им. Бехтерева нормальных туалетов и в качестве компенсации морального вреда присудил Ибрагимовым 15 тысяч рублей. Теперь их жалоба рассматривается Европейским судом по правам человека и, как считает Ирина Хрунова, Страсбург обязательно встанет на сторону родственников пострадавшей девушки.
После решения казанского суда больница, по словам сотрудников, наконец-то закупила биотуалеты и избавилась от ведер, стоявших в палатах едва ли не полвека — корпус отделения №15 был построен в конце сороковых.
Вызвавшие неудовольствие Светланы Спиридоновой больные всегда могли оказаться в одной из маленьких закрытых палат, рассказывает Ирина Неверова, чей сын Андрей провел в РКПБ около года и лежал в подобной каморке. «Там стоит буквально одна кровать и кроме нее туда умещается только ведро, — утверждает Неверова. — Окон нет, нет вентиляции, а еще там был сборник — туалетов же в отделении нет, и через стенку от этой палаты был сборник, куда они все фекалии сливали. Все запахи, естественно, стекались туда».
Андрей Неверов попал в эту палату из-за своего неподобающего, по мнению заведующей, поведения и провел там около недели. «Он потерял вообще счет времени, — говорит Неверова. — Его только один раз выводили из палаты для того, чтобы мыться. Ел он там рядом со своей парашей, свидания были запрещены. Одна девушка только сигареты ему подкидывала и разговаривала с ним через дверь».
О заведующей 15-м отделением Светлане Спиридоновой экс-пациенты отзываются как о своенравной, на грани самодурства, женщине. «На второй же день у меня случился инцидент, когда меня, по указанию Спиридоновой, держали силой и привязывали к кровати двое других пациентов-мужчин, хотя я была против, чтобы ко мне применяли силу не медицинский персонал, а другие пациенты, — рассказывает добровольно поступившая в РКПБ Арина Мартынова. — Также Спиридонова мне угрожала, что моя выписка зависит от ее желания, и если она не захочет, то может и не выписать».
По словам Карины Платоновой, когда весной 2009 года ее после трех лет в КПБСТИН (Казанская психиатрическая больница специализированного типа с интенсивным наблюдением – «Русская планета») перевели в отделение Светланы Спиридоновой, та сразу же вызвала девушку к себе.
«Она предупредила, что мое пребывание в отделении и вообще в больнице напрямую зависит от нее, — вспоминает Платонова. — Спиридонова мне сказала, что если я буду "качать права", требовать что-либо, то это автоматически будет продлевать мое пребывание в отделении».
«Пока я находилась в отделении, я опасалась Спиридонову. С пациентами она всегда разговаривала на повышенных тонах, могла мне просто так назначить укол успокоительного», — добавляет экс-пациентка.
Когда родители забирали домой Гульнару Ибрагимову, Спиридонова в сердцах крикнула: «Сами мне ее притащите через две недели, когда она все разобьет и на вас бросаться будет». Ничего подобного не произошло, вспоминает Ирина Хрунова: «Ровно наоборот – девочка ведет себя дома адекватно, так что спустя полгода с нее вообще сняли принудительное лечение. То есть в амбулаторных условиях комиссия врачей посмотрела на ее состояние и сказала, что ей не нужно принудительное лечение».
По словам родных, за полтора года, прошедших после освобождения из РКПБ им. Бехтерева, Гульнара стала выглядеть и чувствовать себя гораздо лучше. «Сейчас она спокойней стала, — говорит ее мать Накия. — Потому что меньше нейролептиков, потому что дома. Если бы вы посмотрели на нее тогда, удивились бы в каком она была состоянии, кошмар. Вид был какой у нее страшный. Накия вспоминает, что после возвращения домой ее дочь несколько месяцев постоянно повторяла, что в комнате "воняет трупами».
«Четыре месяца мы мучались с этим, — рассказывает Накия. — Редко-редко Гуля и сейчас это говорит. Почувствует какой-то запах и говорит: "Воняет трупом". Это потому что за стенкой палаты, где она лежала, был морг».
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
