Новости – Люди
Люди
«Будь воля Собянина, он выгнал бы креативный класс из Москвы»
Ольга Вендина. Фото: Юрий Иващенко / «Русская планета»
Урбанист Ольга Вендина рассказала «Русской планете» о пределах роста Москвы, чиновниках как основе среднего класса и о Собянине, представляющем интересы федеральной власти
23 июля, 2013 08:15
11 мин
«Русская планета» пообщалась с Ольгой Вендиной, ведущим научным сотрудником Института географии РАН, специалистом в области урбанистики, о вариантах переноса российской столицы, о велосипедах понарошку, об адаптации мигрантов и готовности москвичей к демократии.
– Ольга Ивановна, исчерпала ли современная Москва возможности роста?
– Ответ на этот вопрос зависит от того, какой смысл вкладывается в понятие роста. Мы привыкли однозначно связывать «рост» и «развитие», но мне хотелось бы их развести. Рост не обязательно влечет за собой развитие, а развитие далеко не всегда приводит к росту.
Развитие Москвы не обязательно связано с увеличением численности населения, территории и даже размера экономики. Скорее речь идет об усложнении функций, увеличении разнообразия социального и этнического состава населения, видов экономической деятельности, образов жизни.
К сожалению, в головах управленцев до сих пор господствует идея, что новое развитие требует нового места. В этой логике развитие Москвы неизбежно ведет к расширению ее пределов. Если продолжать ей следовать, то предел возможностям роста Москвы положат только границы Российской Федерации. Но существует и другая логика, исходящая из того, что Москва – это город, со сложившейся городской средой и сообществом, именно эта среда и сообщество несут в себе потенциал развития, – а бесконечный пространственный рост города этот потенциал размывает, лишает город компактности и привлекательности для жизни. Поэтому, заботясь о развитии, мы должны думать не столько о росте города, сколько о его переустройстве и внутренней реструктуризации.
– Поможет ли разгрузить Москву перенос столицы, как это было сделано в Казахстане, Нигерии, Бразилии, других государствах?
– Идея переноса столицы – порочная. Столица – это же не пустая функция; чтобы стать столицей, необходимо соответствующее качество и количество населения, уровень развития транспорта и коммуникаций, систем безопасности, банковского сектора, образования и науки и всего прочего, что обеспечивает функционирование столицы. Я не говорю уже об инфраструктуре министерств, посольств, институтов и организаций, зданиях и сооружениях, символическом капитале.
Возьмем для примера Вашингтон – город, созданный для выполнения столичных функций и сохраняющий этот приоритет. При его создании ключевыми идеями была, с одной стороны, консолидация страны и государства на новых основаниях, а с другой – разведение политической и экономической власти. Население вашингтонской агломерации превышает 4,5 миллиона. Предположим, это нормальный демографический размер столицы, обеспечивающей задачи управления крупной страной и обладающей всем необходимым для этого сервисом, учитывая необходимость удовлетворять потребности чиновников и специалистов, живущих в этом городе. В России, кроме Москвы, есть только один подобный город – Санкт-Петербург. Но и там недостаточные для столицы качество населения и уровень развития бизнеса, поэтому придется привлекать квалифицированные кадры, решать их жилищный вопрос и прочее. А теперь представим, что мы переносим столицу в какой-нибудь другой город-миллионер. Численность его населения в короткие сроки должна вырасти в 3-4 раза. Мне кажется, что о сопутствующих проблемах можно не говорить.
Сегодня мы видим, как бурно развивается Астана (бывшие Акмолинск, Целиноград, Акмола), численность населения которой выросла с 270 тысяч человек в 1996 году до 800 тысяч – в 2012 году, и как вся остальная страна работает на это развитие. При такой модели развития для «остальной страны» не имеет большого значения, в какую географическую точку будут направляться ресурсы и какой город будет стричь «столичную ренту». Поэтому не столицу надо перемещать с места на место, а реформировать политическую и социально-экономическую систему, уменьшать возможности извлечения столичной ренты.
Есть и другое возражение против переноса столицы. Я не стала бы применять к России те модели, о которых вы говорили. Во всех названных случаях перенос столицы решал прежде всего политические задачи: распространение легитимности власти на территорию, контролируемую государством. Для России, возможно, ближе пример Турции – континентальной империи в прошлом, в период становления национального государства перенесшей столицу из Стамбула в Анкару. В этом случае перенос столицы означал смену геополитических и ценностных ориентиров. Подобным образом в свое время состоялся перенос столицы из Москвы в Петербург и из Петербурга в Москву.
Но, возражая против идеи переноса столицы, я прекрасно понимаю, что ее возникновение обусловлено целым рядом серьезных причин, прежде всего неравномерностью территориального развития страны и сверхконцентрацией ресурсов развития в Москве. С моей точки зрения, решение этой проблемы лежит не в изменении административно-территориальных реалий, а в децентрализации и развитии федерализма. Политическая воля нужна не столько, чтобы менять географию, сколько для модернизации общества.
– Сейчас активно говорят о необходимости вывода промышленности с территории Москвы. Являются ли эти территории местом для потенциального роста и развития города?
– Хочется сразу ответить: «Да», но не все так однозначно – деиндустриализация города связана с социальными проблемами. Москва выросла в индустриальную эпоху, когда главным принципом урбанизма было функциональное зонирование. Например, строится промышленная зона, и в удобной доступности строится жилье для работников предприятия.
На территории завода ЗИЛ в Москве. Фото: Валерий Шарифулин / ИТАР-ТАСС
Теперь, когда советская промышленность рухнула, оказалось, что в бывших рабочих районах нет достаточного количества мест приложения труда. Люди не только потеряли заработок, престижный в Советском Союзе статус рабочего или инженера, ведомственные льготы, – но и возможность найти работу, соответствующую их квалификации, рядом с домом. Теперь надо ехать в другой конец города.
Парадокс Москвы состоит в том, что рынок труда Москвы резко расширился по количеству новых профессий и видов деятельности, но пространственно он сжался и оказался прижат к центру, юго-западу и западу города, где еще с советского времени развивались постиндустриальные виды экономики.
Поэтому, когда мы говорим о выводе промышленности, мы должны думать не только о замещении функций, но и о том, где будут работать люди, смогут ли они найти работу по специальности.
Давление социальных проблем таково, что если раньше говорили о необходимости выводить промышленность из столичных городов, где высокая стоимость земли и дорогая рабочая сила, то сегодня думают о необходимости ее возвращения.
– Необходимы ли современной Москве кластеры, где будет жить и работать креативный класс?
– Что значит необходимы? Управление – это не выбор в магазине, когда мы решаем, что нам нужно, а что не нужно. Такое административное предписание еще как-то работало в индустриальном обществе массовых потребностей, когда можно было ориентироваться на большинство.
Сегодня общество изменилось. Вы заговорили о креативном классе, а значит, речь идет об индивидуализации потребностей. Представители креативного класса хотят сами устраивать свою жизнь и влиять на происходящие в городе процессы. Креативность стала характеристикой образа жизни значительного слоя людей. В Москве эта группа составляет не менее четверти населения. И кластеры креативного класса сложились в городе еще до того, как возникла креативная экономика. Принцип функционального зонирования применялся в Москве ко всем сферам деятельности, поэтому в городе вблизи промзон сложились рабочие районы, а вблизи научных институтов и вузов – интеллигентские. Именно интеллигенция и составила базис нарождающегося креативного класса, а районы ее проживания стали местами его концентрации.
– Команда нынешнего и.о. мэра Москвы Собянина работает специально для европеизированного слоя московских жителей, создавая в центре города пространства для этих людей. А может быть, московский креативный класс влияет на московское руководство, вынуждая его идти на эти меры?
– Не будем преувеличивать: мне кажется, что в вашем вопросе неточно оценивается не только роль креативного класса, но и роль Собянина. У его предшественника Лужкова было много недостатков, но он был заинтересован именно в развитии Москвы, и был готов отстаивать интересы города. Нынешнее руководство Москвы представляет интересы федеральной власти, в широком спектре – от политических до имиджевых и имущественных. Думаю, что на все, что делается Собяниным, нужно смотреть с этой точки зрения.
Затем – политика благоустройства Москвы началась не при Собянине: заслуги Лужкова нельзя сбрасывать со счетов. Кроме замены асфальта на тротуарную плитку и сноса киосков, Собянин реализует программы, подготовленные еще во времена Лужкова. А такие проекты как расширение Москвы или реконструкция Ленинского проспекта, которые связываются с именем Собянина, явно идут во вред городу, хотя и продвигаются лоббистами федерального уровня.
Я не думаю, что Собянин ориентируется на мыслящий или креативный класс. Будь его воля, то он их всех выгнал бы из Москвы, чтобы они воду не мутили и не мешали «управлять».
Если вам кажется, что Собянин стремится к европеизации Москвы, то здесь, полагаю, свою роль играет подражательность, сходство форм без сходства содержания. Яркий пример – появление велосипедов, как в Париже или Берлине.
Но там введение велосипеда было итогом целого ряда предшествующих мер по реорганизации транспорта и созданию сети велодорожек и веломаршрутов. По форме у нас уже почти Париж, но в реальности велосервиса и условий для него нет. Хотя какие-то успехи и подвижки в этом направлении есть.
На одной из улиц жилого комплекса «Дубровка» в Москве. Фото: Артем Геодакян / ИТАР-ТАСС
Это все имиджевые эффекты.
– Часто говорят о том, что никакую проблему столицы решить нельзя, если значительно не сократить население. Под подобной риторикой есть какие-то реальные основания? Каково оптимальное население для современной Москвы?
– Ну, оптимальное население города – ровно столько, сколько требует его экономика, включая экономику домохозяйств. Хотя города, которые принято определять как наиболее благоприятные для жизни, имеют размер не больше миллиона. Отсюда, видимо, и возникает идея о необходимости сокращения населения. Но на сегодняшний день предложение рабочих мест в Москве превышает численность активного населения города. Такой масштаб рынка труда Москвы не в последнюю очередь связан с уровнем развития инфраструктуры всех видов – от транспортной до социальной, от инфраструктуры ведения бизнеса до обустройства городской среды.
Идея выселения из Москвы – это абсурдная идея, хотя, как показывает советский опыт, реализуемая силовыми и принудительными мерами. За ней кроется уверенность, что люди будут жить там и так, как решат власть предержащие. Идеальное общество – это солдаты, исполняющие и не рассуждающие. В кулуарах московской мэрии еще с лужковских времен обсуждается идея, что Москва – это «город для богатых», и людям с низкими доходами здесь нечего делать.
Этот подход возникает из непонимания противоречий городского развития. Чем богаче город, тем больше в нем бедных, и тем острее он нуждается в низкоквалифицированном и низкооплачиваемом труде. Потому что чем богаче человек, тем больше обязательств в повседневной жизни он перекладывает на других.
Неслучайно, что в самых богатых городах мира живет наибольшее количество бедняков. Не потому что им там сладко жить, а потому что они могут там найти заработок, и их труд востребован.
К тому же есть целая категория людей, которые по определению не могут быть богатыми – это врачи и учителя, ученые и социальные работники. Если мы хотим качественную медицину, то должен быть весь медицинский персонал – от уникального доктора до нянечки и сиделки. Наука и образование высокого уровня (а богатые хотят только самое лучшее) требуют соответствующей среды, питающей и формирующей эти кадры, должны быть не только светочи знаний, но и посредственности, комментаторы, интерпретаторы и прочие.
Наконец, когда мы говорим о выселении людей, мы должны понимать, что людям нужна не только кровать и плита на кухне – людям нужна среда жизни. Недостатки новых городов и городов-спутников, призванных разгрузить мегаполисы от избыточных функций и населения, стали понятны уже в 1970-х годах. Города, которые строились как предвестники будущего, очень быстро стали маргинальными, а их социальная и урбанистическая реабилитация требовала постоянных новых инвестиций, у них не было ресурсов саморазвития. С точки зрения урбанистики, гораздо более эффективный путь – постоянная реконструкция «старых» городов, которая предполагает в том числе и борьбу с бедностью, поддержание социальной солидарности, открытости и толерантности. Все это требует взвешенной социальной политики, а не отселения.
– При решении этой проблемы мы сталкиваемся с необходимостью ответить на вопрос: а что нам делать с мигрантами? Способна ли московская политика по отношению к ним стать примером для других российских городов, которые в скором времени также столкнутся с задачами адаптации мигрантов?
– Московская политика по отношению к мигрантам – бесчеловечная и низкоэффективная. Но, наверное, другой политики было бы трудно ожидать, поскольку отношение к мигрантам такое же, как и ко всем остальным. Полицейский взгляд на общество лишь достигает своего апогея в отношении к мигрантам. Ключевая проблема миграционной политики (как политики) состоит в стремлении контролировать людей, а не связанные с миграцией проблемы.
Но если даже в обществе тотальной слежки этого достичь было нельзя, то такой подход еще менее успешен сегодня. Ностальгия по подконтрольному обществу рождает требования вернуть прописку, жить по месту регистрации, сообщать обо всех перемещениях, ограничивать свободу передвижений в стране и прочее. Стремясь «контролировать миграцию», государство вновь пытается «залезть в постель» к каждому.
Значит ли это, что выхода нет? Не думаю. Просто нужно перестать смотреть на людей как на сообщество нарушителей. Контроль миграции требует прежде всего понимания сути процессов. Миграция из экстремальной ситуации превратилась в составляющую образа жизни очень большого количества людей, она стала одной из распространенных стратегией не только выживания, но и достижения успеха. Это не вчера началось; вспомним популярную советскую песню: «Мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз». Миграция затрагивает все стороны социальной жизни, поэтому и миграционная политика не может ограничиваться только регулированием миграционных потоков и быть направленной только на мигрантов.
Пассажиры поезда «Ташкент - Москва» на Казанском вокзале в Москве. Фото: Илья Питалев / РИА Новости
Управление миграционными процессами означает, что новая реальность, в которой «миграционный» образ жизни является столь же достойным и успешным (например, номады глобализации) как и «оседлый», должна учитываться во всех важных для общества сферах политики – образовательной, молодежной, спортивной, культурной, международной, транспортной, градостроительной и прочих. Очень важно также перестать этнизировать все сферы социальной жизни – культуру, экономику, миграционные процессы, преступность, несчастные случаи. Нельзя забывать, что мы живем не в доисторическую эпоху племен и вождей, а в постиндустриальную, когда политические и социальные факторы играют большую роль, чем этнические. И города – это тоже не этническая реальность (хотя, высказывание, что «Москва – это русский город», можно услышать часто, и даже в профессиональной среде), а социальная. Это не значит, что мы должны забыть о своих этнических корнях, но и дерево, у которого крона и корни меняются местами, нежизнеспособно. Думаю, что при соблюдении всех этих условий появится возможность влиять на миграционные процессы и компенсировать связанные с ними издержки.
И последнее: миграционная политика не должна концентрироваться исключительно «наверху», она также требует децентрализации. Поскольку именно на уровне низовых сообществ и органов власти происходят наиболее тесные контакты между «местными» и «приезжими», именно здесь видны проблемы, а ни полномочий, ни ресурсов для их решения – нет.
– Поможет ли Москве справиться с ее проблемами местное самоуправление? Какая для него оптимальная форма: избираемые префекты или, может быть, прежняя районная система, существовавшая до 1993 года?
– Я снова не смогу дать однозначный ответ. Думаю, что помочь справиться с проблемами может лишь распределение полномочий между централизованными и децентрализованными методами управления. Нарушение баланса между вертикалью и горизонталью создает дополнительные проблемы. Случай с гипертрофированным значением вертикали и все связанные с этим издержки мы хорошо знаем, но и доминирование горизонтали, как показало начало 1990-х, влечет за собой разрушительные последствия.
Москва – очень большой город с очень сложными инженерно-коммунальными системами. И в этой сфере, я убеждена, должно сохраняться централизованное управление, что, конечно, не исключает наличия частных компаний, оказывающих разного рода услуги в сфере ЖКХ. Но, например, перспективы создания частного метро у меня вызывают опасения. Не исключаю, что это может привести к ухудшению его функционирования в силу несовпадения интересов общества и бизнеса. По крайней мере, первая частная станция метро «Мякинино» функционирует недостроенной, да и расположена она там, где удобно для бизнеса, а не для жителей нового крупного жилого массива в Павшинской пойме. Думаю также, что очень жесткий законодательно-нормативный контроль должен быть в сфере рынка недвижимости, но не в смысле ценовой политики, а в смысле действующих правил, охраны наследия, экологии и прочего.
А вот в вопросах, касающихся повседневной жизни людей, необходимо местное самоуправление. Центральная власть всегда будет разбираться хуже в местной специфике, чем сами жители. Тем более в таком большом, 10-миллионом городе. И помимо местного самоуправления должны быть также разного рода некоммерческие и негосударственные гражданские ассоциации, способные сформулировать свои требования к власти, иначе местное самоуправление очень быстро «встроится» в вертикаль власти.
Но такая перестройка управления, разделение полномочий между вертикалью и горизонталью, требует институциональных изменений, включая усложнение налоговой системы, а к этому мы не готовы.
Например, мы можем просить у руководства московским образованием, чтобы нашей конкретной районной школе построили бассейн, но вряд ли можем рассчитывать, что наша просьба будет удовлетворена. В Москве более полутора тысяч школ, и все они без бассейна. Но если мы как родители и жители квартала готовы в качестве налогов отчислять определенную сумму на нужды школы, и бассейн будет построен, и школьные поборы исчезнут. Сейчас местное самоуправление обладает многими полномочиями, но не имеет средств для их осуществления.
– Может ли московский европеизированный класс быть конкурентом современной чиновничьей и силовой элиты в качестве референтной группы (то есть сообществом, демонстрирующим образцы поведения и стандарты жизни для большинства) для населения России?
– Конечно!
Для людей очень важно признание, а оно может быть разного рода. Силовики – это привлекательный брутальный образ людей, решающих проблемы. Когда мы говорим о креативном классе, то здесь работает иной механизм – это признание ценности и привлекательности интеллекта и современности.
Единой модели для всех нет. Общество никогда не было единым, а сегодня тем более. Мы живем в ситуации социального плюрализма и выбираем не только на выборах. Точнее, только на выборах не выбираем. На мой взгляд, это выдвигает требования демократизации политической и экономической жизни.
Помимо силовиков, чиновников или представителей креативного класса, в качестве референтной группы могут выступать и те, кто склоняется к религиозной архаике. И это тоже сейчас модно. В общем, таких моделей много. И я не сказала бы, что европеизированный слой соревнуется только с силовиками и чиновниками.
– Средний годовой доход москвича сегодня составляет примерно $22 тысячи. Согласно теории американского политолога Адама Пшеворского, уже при доходе $13-15 тысяч в год возникают условия для укрепления демократии. Современная Москва созрела для демократии?
– Не полностью. Все-таки такой вопрос решается не деньгами, а системой ценностей. У нас многие считают, что демократия – это народовластие. Но демократия – это прежде всего работающие демократические институты. Эта путаница в понятиях не позволяет говорить о готовности москвичей к демократии. Но в Москве слой готовых к нормальному функционированию демократических институтов – большой, как нигде.
Теперь о магической сумме в $22 тысячи. Ведь, во-первых, можно быть богатым и дремучим, и бедным, но продвинутым. Во многих городах, где население беднее, чем в Москве, уже многие жители готовы жить по демократическим правилам. Поэтому я не стала бы ограничивать этот круг только москвичами.
Во-вторых, средняя цифра имеет смысл, когда нет резкой поляризации, в нашем случае, резкого имущественного и социального расслоения. Но в Москве коэффициент Джинни (статистический показатель степени расслоения общества конкретной страны или региона по отношению к какому-либо изучаемому признаку. – РП) близок к бразильскому и примерно вдвое выше, чем в России в целом. А значит, и контрасты очень сильны. Среди тех, чей уровень доходов выше этой средней цифры, много чиновников – это основа нашего среднего класса, а их трудно заподозрить в стремлении к демократии. Если даже в душе они демократы, их практическая деятельность не позволяет таких вольностей. Поэтому, конечно, рост доходов свидетельствует о том, что люди могут думать не только о выживании, но без соотнесения с системой ценностей, господствующей в обществе, трудно говорить об укреплении демократии.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
