Новости – Люди
Люди
«Такое не празднуется»
Николай Травкин. Фото: Александр Макаров / РИА Новости
Николай Травкин, активный участник событий 1989-1993 годов, рассказал «Русской планете», как принималась декларация о суверенитете РСФСР
11 июня, 2013 13:40
4 мин
Конец последнего советского десятилетия был временем вхождения в российскую политику новых людей. Кто-то из них в скором времени станет вершить судьбу страны, кто-то так и останется только героем перестроечного «Взгляда». Сейчас мало кто помнит, что первый Координационный совет оппозиции был создан в рамках Межрегиональной депутатской группы (МДГ) – первого легального оппозиционного объединения в рамках I Съезда народных депутатов. Именно ее представители впервые заговорили о необходимости принятия декларации о государственном суверенитете России.
«Русская планета» встретилась с политиком Николаем Ильичем Травкиным, активным участником политических событий тех лет, и поговорила с ним о заразительном примере прибалтов, о связи Тамбова и Ташкента, о ближнем окружении Ельцина и невыстраданности Дня России.
– В конце 1980-х о суверенитете России не говорил никто. Когда случился в 1989 году Съезд народных депутатов СССР, прибалты начали тихонько поднимать речь о своей экономической самостоятельности. Они очень быстро консолидировались, стали задавать тон в дискуссиях о будущем Союза. Для этих целей активно использовали и Межрегиональную депутатскую группу
– Детонатором были два события: разгон мирного шествия и демонстрации в Тбилиси в апреле 1989 года и переход прибалтов от требований частичной к желанию обрести полную государственную независимость.
– Можно и так сказать. Но уже, когда в январе 1991 года были введены танки в Вильнюс, это напугало все остальные республиканские элиты, которые еще несколько месяцев назад до этих событий голосовали за свои декларации о суверенитете. Но запах свободы за этот короткий промежуток успели почувствовать почти все партийные чиновники. Дальнейшая борьба за суверенитет становилась уже делом времени, очень короткого времени.
– Они сводились к тезису, что если бы России не приходилось за собой тащить союзные республики – нахлебницы, то мы давно бы все, как кот в масле тут вертелись. Все это звучало примерно, как «хватит кормить», «хватит кормить». Тогда казалось, что еще с Украиной и Белоруссией мы как «братья-славяне» вполне сможем ужиться, а от всех остальных нужно избавляться.
События в Вильнюсе во время попытки государственного переворота в августе 1991 года. Фото: Герман Шлевис / ИТАР-ТАСС
И это было услышано моментально… Хотя это было у советских граждан в мозгах всегда. Мне в 1980-е приходилось много ездить по Советскому Союзу в связи со своей строительной деятельностью. Какой-нибудь Тамбов собой представлял жуткие трущобы, как будто там только что прошла война. Зато среднеазиатские столицы благоухали. Там фонтаны были на каждом шагу и здания дворцам подобные. Вот житель Тамбова, рядовой россиянин, видел как непропорционально делятся куски из общего пирога, и это способствовало раздражению, которое включилось на полную катушку в начале 1990-х.
– Никто ничего не ожидал.
– Потому что никто всерьез не воспринимал Конституцию. Мы никогда не жили по Конституции и жить не будем. Ровно поэтому так легко внесли в «брежневскую» Конституцию пункт о добровольном выходе. Да, и наша сегодняшняя Конституция на коленке написана. Потому что и тот и этот Основной закон реалиям не соответствуют. В 1976 году нельзя было представить, что кто-то захочет выйти из СССР. А уж представить, что автономные республики в составе РСФСР всерьез заговорят о суверенитете – это было совсем из области фантастики.
В итоге пришли к тому, что нужно перезаключать союзный договор. И ведь на 20 августа 1991 года было намечено начало обсуждения нового проекта. Союзное руководство было согласно поделиться властью и полномочиями, но случилось то, что случилось.
Но и не это главное. Советский Союз был империей. А внятно в позднем СССР объяснить, что связывает в единое целое Ригу, Кишинев, Тамбов и Ташкент уже никто не был в состоянии. Идеология закончилась, страх закончился, деньги закончились.
– Они на российский суверенитет не реагировали. Для них это был всего лишь один из эпизодов процесса демократизации, которые развернулись в то время в еще существовавшем СССР. Они ведь тоже не верили в распад СССР. А когда они поняли, что краха их соперника не избежать, то у них тоже возник страх; прежде всего, за ядерное оружие. Нас тогда можно было взять просто голыми руками.
– Мне казалось, что мы пройдем через короткий этап неудобств. Даже не испытаний, а именно неудобств. Теперь я понимаю, какой это был примитивный взгляд.
До конца 1980-х у меня как у многих простых людей была вера, что наверху сидят особые люди, которые точно понимают как надо правильно. Я правителям приписывал большую мудрость. После того, как я побывал в передаче «Взгляд», ко мне уже подходили министры знакомиться как к знаменитости. И для меня было настоящим откровением, что союзные министры – обычные люди. У них кругозор не шире обывательского.
Это означает, что и власть и люди были одинаково уверены, что этап трудностей можно легко перескочить, и в этом все были также одинаково не дальнозорки. Когда Ельцин говорил, что если за полгода в стране не станет лучше, то он ляжет на рельсы, он же был реально уверен, что хватит всего шести месяцев на преодоление кризиса.
– Ну, суверенитет никогда не был ценностью для людей. По настоящему его ценили только люди власти. Для Ельцина – это была точно ценность. У Ельцина в кабинете в Белом доме, когда он был председателем Верховного Совета РСФСР, висела огромная карта России. Когда его помощник Лев Суханов сказал, что какой большой кабинет мы отхватили, Борис Николаевич ему ответил, что они отхватили Россию. И указал на карту.
Да, и демократия, и свобода ценностью и тогда не были. Их никто не выстрадал, чтобы затем защищать.
– Парламент был избран? Избран. Кто-то сомневался в честности выборов? Никто не сомневался. Ну, как можно было так на все это наплевать? С тех пор в головах и законодательной и исполнительной власти лежит такое негласное понимание, что в случае конфликта вопрос можно будет решить как осенью 1993 года. Это запасной вариант, но он допускается и властью, и обществом. И это, наверное, главный источник доминирования исполнительной власти.
Октябрьские события в Москве в 1993 году. Фото: Peter Dejong / AP
В ситуации 1993 года виновато, прежде всего, ближнее окружение Ельцина, которое никто не избирал. Когда ты выходишь из запоя, ты находишься в таком угнетенно-депрессивном состоянии, когда на тебя легко оказывать давление. Это собственно и произошло с Ельциным. Да, и откуда он черпал это ближнее окружение? Это были те же депутаты Совета, только лояльные президенту.
– Ни один из этих проектов не выстрадан жизнью. Они придуманы верхушками этих стран, а не обществами. Если бы эти проекты возникали снизу, то к их реализации подключалось бы и население. Они были бы реализованы. Но у властей в разных странах сейчас слишком разные интересы.
– Во всех этих задумках и попытках реализации беспокоит желание Кремля вернуть себе имперский статус. Не говорится о восстановлении Советского Союза, но это подразумевается. Но ведь такие проекты срабатывают только тогда, когда интересы общества и власти совпадают. А у нашего общества один только интерес – это интеграция в Европу, как бы себя не тешила власть. У нас же выбор небольшой: либо мы часть Китая, либо часть цивилизованного мира – Европы. Но если мы часть Европы, то мы все равно остаемся с суверенитетом, а с Китаем – мы перестаем существовать как независимое государство. Так что в никакой третий полюс нам сыграть не удастся.
– А как он точно сейчас называется? День флага? Или как? Он не выстраданный, а спущенный сверху, также как и 4 ноября – День народного единства. Такое не празднуется.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
