Илья Колмановский: Попа Кардашьян заведомо права, а вы – нет

В 70-е годы прошлого века почти каждый советский подросток мечтал быть физиком. А все прочие хотели стать космонавтами, ну либо лириками. Пережив непростые годы постперестроечного развала, российская наука выжила, но мода на физиков безвозвратно ушла: теперь все хотят быть тиктокерами.

Можно ли вообще вернуть интерес молодежи к науке? И какими должны быть материалы о серьезном в эпоху соцсетей и диктата развлекательного контента?

Корреспондент «Русской Планеты» Елена Горбачева поговорила с обозревателем науки, биологом Ильей Колмановским за кулисами Московского чемпионата «Абилимпикс-2020» и узнала, почему нужно популяризировать науку, если учеными все равно станут не все, зачем закрывать биофак МГУ и как наука относится к феномену Ким Кардашьян.

Русская Планета: Илья, давайте поговорим о судьбе научно-популярного контента в эпоху попы Кардашьян: что нужно сделать, чтобы тексты о науке читали?

Илья Колмановский: тогда стоит начать с такого важного объекта, как собственно «попа Кардашьян», и выяснить, почему он привлекает к себе такое внимание. Во-первых, там есть элемент идентификации человека: почему этот контент его волнует, как человек идентифицирует себя с этой ситуацией – должна ли у него самого быть такая же попа, и так далее. Во-вторых, это быстрый эпизод потребления: там есть контракт с потребителем о времени, которое человек потратит на просмотр этой попы и количеством эмоций, которое он получит за время просмотра.

Это, конечно, крайности. Но я должен серьезно ко всем этим вещам относиться: и к вниманию человека, и к тому, сколько времени он должен потратить на чтение моих текстов. Я должен дать ответ - какое отношение это имеет к нему, доставит ли чтение некоторое интеллектуальное удовольствие. Мозг это очень ценит: он считает наградой сахар, секс... но мозг также считает важной наградой новизну. И чем приятнее будет соотношение между затратами времени на текст и новизной, тем в большей степени мозг будет считать себя вознагражденным – ну, или вознаградит своего носителя за то, что он ищет “пищу” в правильных местах. В этом смысле я не должен нарушать этого контракта и обязан серьезно относиться к доверию читателя. Так что нет ничего неправильного в «попе Кардашьян». Она заведомо права, а вы – нет.

РП: но аудиторию еще нужно как-то от сериалов и ТикТока оторвать…

Илья Колмановский: форма может быть легкой, а содержание должно быть добросовестным. Любой человек, открывая что-то, задается вопросом: какое это имеет ко мне отношение? Около десяти лет назад, когда начиналась эра полномасштабного давления интернета, а издания задумались, как им теперь тратить деньги акционеров, газета The New York Times опубликовала дорогое исследование. Речь шла о кликбейте, о громких заголовках, и вопрос решился двояко. В шутку авторы исследования сказали, что есть один способ хорошо продать материал – текст должен быть о том, «как увеличить пенис, и при чем здесь Джордж Буш». А второй вариант был таким – «ученые нашли четырехглазую рыбу».

Да, актуальность - важная штука. Ученые делают много чего такого, что имеет непосредственное отношение к нашей жизни и будет менять мир, в котором мы живем. Надо вместе разговаривать про все это – и про права крошечных мозгов в пробирках, права эмбрионов, которых мы собираемся редактировать, или про вакцину от COVID-19... Но важно, чтобы мы еще и апеллировали к чувству удивительного, которое присуще каждому человеку. Так вот, эта четырехглазая рыба имеет самое прямое к тебе отношение, потому что у тебя есть мозги, а в них сидит мощнейшее чувство удивительного. Так что почти любая история, которая имеет начало, середину и конец, и начинается со слов «оказывается, что» - и при этом ее можно рассказать знакомым в баре – это всегда важно.

РП: Вы часто читаете лекции для детей. Только ли потому, что они лучше слушают? И чем их реакция отличается от реакции взрослых?

Илья Колмановский: я читаю детям лекции потому, что не могу удержаться: это очень увлекательное занятие! На мои лекции приходит семейная аудитория, и они все вовлечены, взрослые даже сильнее, и помогают объяснить что-то детям. Мое время не резиновое, но, главным образом, я стараюсь уважать время своей аудитории – жизнь нам и так не столь много отпустила на сериалы. Если человек выделил квоту мне – я должен не подкачать.

РП: лично Вы, где подцепили вирус науки?

Илья Колмановский: у меня в семье много ученых, трудно было бы представить что-то иное. Это могли быть языки, или история искусств, но ближе к концу школы естественные науки перевесили.

Но вышло так, что я перестал быть ученым, а стал обозревателем, коммуникатором. Я часто жалею об этом, но в определенный момент я оказался в ситуации, в которой надо быть невероятно мотивированным человеком, чтобы в науке удержаться. Большинство молодых людей мотивируются социально, а мне остро не хватало атмосферы сотрудничества, каких-то межфакультетских семинаров в этой области... Соседние лаборатории плохо понимали, что делается за стенкой, и даже внутри самих себя. Конец 90-х и начало нулевых - это было время распада коммуникации, распада общего языка, общего внутринаучного дискурса.

Пять лет учебы на биофаке МГУ – это были изумительные пять лет. Но факультет, на котором я учился, превратился в то, что сейчас называется teaching college. Там мало актуальной науки, но очень хорошее образование. Куррикулум (учебный план – прим. РП) устоялся столетиями. Сотрудники непропорционально много были заняты образованием, очень здорово это делают и умеют занять человека на эти пять лет. Но в аспирантуре человек обязательно должен оказаться в атмосфере актуальной науки и реальных открытий. В этом смысле мне не повезло, не в обиду моим чудесным учителям будет сказано.

РП: это важный вопрос, почему наука теряет студентов, которые, казалось бы, уже выбрали свой путь. Например, на биофаке в начале нулевых хотели закрыть полевую практику для студентов естественнонаучного отделения на Белом море...

Илья Колмановский: без такой практики учеба потеряла бы всякий смысл для студентов-естественников. Да, многие из этих людей, может, и не станут учеными. Но они могут взять с собой дальше по жизни очень важные ценности такого образования. Они могут стать предпринимателями, журналистами, преподавателями или организаторами чего-нибудь. В этом смысле такое образование – бесценно, поскольку учит важным моральным ценностям: ценность эксперимента, эмпирической проверки, ценность скепсиса, ценность научного взгляда на жизнь…

РП: … и осознания несправедливости бытия, потому что на практику в Германию ездили не «естественнонаучники», а вирусологи…

Илья Колмановский: это плохой урок, но, к счастью, он не единственный. Сейчас я знаю, что биостанция процветает. Но я знаю также, что в ближайшее время куррикулум будет кроиться. Факультеты будут ликвидированы, никакого биофака МГУ больше не будет, как и других, появятся школы. Я скептически отношусь к реформам в сфере образования, при том, что система может быть чрезвычайно архаичной и неэффективной, но одновременно с этим ее можно и дальше ухудшить, и даже разрушить. Из того, что я видел, та рука, что эти реформы направляет, может только ломать. Но время покажет.

К тому же, за те 20 лет, что меня нет на факультете, уже выросло поколение молодых ученых, которые много чего модернизировали. Добавилось много разных практикумов, появляются публикации этих ученых в Nature, за последние 5 лет кафедрой зоологии беспозвоночных МГУ было описано 93 новых вида и 17 новых родов одноклеточных и многоклеточных организмов. Ведь это откуда-то берется? Но это можно уничтожить всего одним движением.

РП: это грустно, особенно на фоне сложившихся в обществе стереотипов, что ученые работают за копейки.

Илья Колмановский: а это универсальная вещь - что в Европе, что в Америке, что в Израиле. Участь ученого всегда связана с какими-то лишениями. Просто они не должны быть унизительными.

РП: если вернуться к вопросу научно-популярного контента. Почему сейчас так популярен мозг? Татьяна Черниговская собирает переполненные залы, будто она рок-звезда. И у Вас есть публикации на эту тему, хотя вы учились на зоолога. Откуда черпаете информацию?

Илья Колмановский: глобальный массив данных стремительно накапливается, и логично, что в нашей культуре появился новый герой – мозг. Мне и самому это страшно интересно: так я узнаю и про себя что-то важное, нахожу объяснение тому, что со мной происходит. Значительная часть историй про мозг – о процессах, которые в моей голове происходят, и не всегда с моим же участием. А значит, неплохо было бы больше узнать об этом, и, возможно, наука может это мне объяснить.

В моей работе про мозг ровно столько, сколько удается найти. Я читаю книги, слежу за учеными, получаю пресс-релизы из лабораторий, за этим очень интересно следить. Я разговариваю с другими учеными - столько, сколько понадобится, чтобы даже я понял, что они там такого открыли замечательного. А затем пересказываю это людям.

РП: А можно ли отследить эволюцию научно-популярного познания в XX веке? Сперва был космос. Потом человечество «заболело» океаном, с подачи Жака-ива Кусто. А теперь мы открыли для себя новый океан познания – свой собственный разум. Можно ли эту научную моду создать искусственно?

Илья Колмановский: когда СССР ошеломил мир тем, что запустил в космос спутник, а затем и человека, Америка схватилась за голову: как так вышло? Как же мы так отстали? Они целенаправленно вложили большие деньги и в образование, и в популяризацию. Первое поколение музеев науки, где дети могли поиграть, потрогать все руками, возникло именно на той волне. Тогда же возникла мода и на научно-фантастические книги, и фильмы. Так что да, эту моду можно создать – впрочем, как и уничтожить. Потом эта мода вернулась рикошетом в Советский союз. И это было действительно то, что всех очень сильно волновало. Что касается моды на океан - мне кажется, это все же более скромный сюжет, хотя тоже интересный.

Мода на мозг наступила на рубеже веков, по мере накопления разных научных фактов. Например, выяснилось, что здравый смысл, который есть у общества, начинает быстро отъезжать и оказываться позади здравого смысла, который есть у ученых. Кроме того, у них стали накапливаться представления, которые начали влиять и на общество, и на сериалы, и на пятилетнего ребенка, который может подойти ко мне и сказать – «мой мозг отказывается завязывать шнурки». Понятно, что, как и в любой другой сфере, здесь можно столкнуться и с обобщениями, и даже с откровенной эзотерикой, но человеческая культура на самом деле неплохо умеет выявлять фейки, в особенности научные, и быстро их отбрасывать. Есть премия «ВРАЛ», за которой я слежу, она достаточно резонансная.

РП: среди популяризаторов науки шарлатаны наверняка тоже есть?

Илья Колмановский: я не так много читаю научно-популярной литературы, поскольку отдаю все время чтению литературы научной. Я часто прошу коллег помочь мне подготовиться к интервью. При разговоре с учеными я прошу подтверждать факты, которые они мне сообщают, чтобы затем донести до своих читателей проверенную информацию.

Да, не факт, что эти данные потом не опровергнут – но в науке это нормально. Пусть в моих лекциях этой работы не видно, но для меня это – знак качества.

Я трачу время аудитории на то, что уже прошло через слепой суд коллег, через рецензентов. Часто меня представляют так: обозреватель науки, биолог, ученый Илья Колмановский. И тут я должен быстро сказать им: нет, не ученый.

Ученым считается тот, кто постоянно и активно защищает свои научные изыскания перед слепым судом научных рецензентов. А я много лет занимаюсь только тем, что кого-нибудь обозреваю. И на первом месте для меня – лояльность читателю, а не ученому сообществу. Этим я отличаюсь от пресс-секретаря какого-нибудь университета. Я – глаза читателя, я за него читаю научные статьи, которые он сам не прочитал бы. Я за него общаюсь с учеными и задаю им вопросы, которые он сам не задавал, но ответы на которые ему было бы интересно услышать.