Новости – Общество
Общество
«Ельцин — герой свободы и несвободы»
Митинг оппозиции на Манежной площади, 1992 год. Фото: Игорь Зотин / ТАСС
Историк Юрий Пивоваров написал исторический дневник о российском настоящем
11 октября, 2014 10:02
14 мин
Российский историк, академик Юрий Пивоваров опубликовал книгу сложного жанра. Это сочетание дневника, историософских размышлений и публицистики. В «Русском настоящем и советском прошлом» он касается своих основных сюжетов: имперская Россия, русская революция, генезис советского государства и общества, преодоление сталинизма. Дневниковая форма позволила Пивоварову уйти от точного и непротиворечивого языка научного исследования. При этом главы о феврале и октябре 1917 года воспринимаются совершенно иначе, когда понимаешь, что писались они зимой 2011-2012 года. Пивоваров решил поставить точку в своем историческом дневнике в марте 2014 года, потому что, по его мнению, «эпоха свободы», начавшаяся после первого съезда народных депутатов в 1989 году, в России закончена.
«Русская планета» с разрешения автора публикует фрагмент книги «Русское настоящее и советское прошлое».
Загадка СССР
А теперь обратимся к «советскому», к природе «советизма».
Как же стал возможен советский коммунизм? Неужели это результат (или следствие) русской истории? Ничего похожего в прошлом не было. Смута начала XVII века? Ну, какие-то черты одинаковости просматриваются. Однако не более того. Так может, это реакция на вхождение России в современный мир? Если это так, почему же в такой страшной форме?
Юрий Пивоваров. Фото: Михаил Голденков / «Русская планета»
Юрий Пивоваров. Фото: Михаил Голденков / «Русская планета»
Предреволюционная Россия была вполне успешной. Росло благосостояние народа, эффективно развивалась экономика, преодолевался аграрный кризис, демократизировалась политическая система, культура и наука переживали расцвет. Война? На фронте ничего выходящего за рамки войны не произошло. И дело шло к победе, и количество жертв было сопоставимо с потерями главных участников всемирной бойни. Разумеется, имелась масса проблем, все они требовали решения. Но ничего, ничего фатального, предопределенного не было и в помине. Однако грохнуло.
Через семьдесят четыре года так же внезапно коммунизм-советизм развалился. «Мое основное наблюдение сводилось к тому, что Советский Союз был отменен из-за отсутствия интереса к его существованию. И никто не хотел выступить в его защиту», — говорил Джеймс Коллинз (в 1991 году — первый заместитель посла США Джека Мэтлока, в 1997-2001 годах посол США в России).
«Таинственное» появление, «таинственное» исчезновение. Между ними — нигде никогда не бывалый строй, который оценивается в диапазоне: суицид русского народа — величайший в истории подъем России.
В начале 80-х годов Эдгар Морен писал: «СССР — САМЫЙ БОЛЬШОЙ ЭКСПЕРИМЕНТ (так у автора — Ю. П.) и главный вопрос для современного Человечества». Наверное, в этих словах содержится определенное преувеличение, но то, что СССР один из самых больших экспериментов и вопросов, точно. Во всяком случае, для русской науки нет вопроса важнее. Скажем больше: настоящее и будущее (обозримое) России зависит от того, как мы ответим на все эти вопрошания.
Но неужели ответы еще не найдены? Ведь советскому коммунизму посвящены тома и тома работ. Скоро уж столетие Октября, а это означает, что ровно столько же этот феномен анализируется. Что же нам неизвестно? — Да всё. И только с этой позиции исследователь должен начинать. Конечно, изучить тонны ранее написанных трудов. И после этого — с чистого листа.
Вот, скажем, тема: революция. То, с чего все началось. Казалось бы, Великая Французская задала норму. Отныне и навсегда все революции меряются по ее стандарту. А этого решительно делать нельзя. Там революция поднялась ради частной собственности для всех, а у нас ради отмены частной собственности для всех. Там революция вдохновлялась идеями мыслителей Просвещения, интеллектуальной культуры, у нас — большевистско-марксистским «дайджестом», который никогда не входил в русский мейнстрим, был периферийным продуктом. Между Наполеоном и Сталиным тоже ничего общего... Там революция позволила утвердиться новому порядку, формировавшемуся в недрах старого. У нас революция раздавила этот новый порядок и ревитализировала многое из того, что, вроде бы, уже уходило.
Загримированные участники демонстрации рабочих в феврале 1917 года. Фото: РИА Новости
Загримированные участники демонстрации рабочих в феврале 1917 года. Фото: РИА Новости
Маркс назвал революции локомотивами истории. Для Европы это, может быть, и верно. Они тащили это самое новое в настоящее и будущее. А вот для нас и нашей революции звучит двусмысленно. Ведь если и она локомотив истории, то, побивая современное, новое, она влетала в прошлое, традицию и беспощадно давила их своими колесами. Этот «локомотив» лишал нас не только настоящего, но и прошлого. Лишь наивные простаки полагали, что он мчит нас в будущее. — Мы-то оказались у разбитого корыта... И эта футуристическая мания («будущее!», «все для будущего!», в «будущем будем жить счастливо!») была, конечно, платой за разбитые прошлое и настоящее. Большевики как будто убегали от ими же устроенных развалин. Поэтому они и кричали: «догнать», «перегнать». Гонщики!
И вдруг гонка оборвалась. Исчез СССР, как и родился, тоже совершенно по-своему. Поэтому наряду с «революцией» тема россиеведения — «почему погиб советский режим?». Попробуем сказать об этом. Итак...
Почему погиб советский режим (краткий эссе-памфлет)
Почему погиб советский режим? — Он не мог нормально существовать в условиях спокойствия. Советская система была создана (сконструирована) для функционирования в чрезвычайных условиях: для того, чтобы обрушивать террор, вести тотальные войны, постоянно взнуздывать население (через беспощадные мобилизации). Но никакой социальный порядок в истории человечества долго этого выдержать не может. Устает.
Металлические конструкции нередко рушатся внезапно, без, казалось бы, видимых на то причин. Специалисты говорят: усталость металла. Ее, насколько мне известно, практически невозможно вовремя диагностировать. Это же произошло с советской системой. В. Маяковский мечтал: гвозди бы делать из этих людей. — Сделали. Но гвозди устали. Сломались.
Советская система представляется мне прямой противоположностью городу Венеции. Венеция стоит на лиственничных сваях, которые со временем не гниют, а, наоборот, приобретают устойчивость, сравнимую с камнем. Здесь же металл устал — постройка рухнула. Но режим был далеко не так «глуп», как полагали многие, в том числе и автор этой работы. Даже в период расслабления, когда, вроде бы, его руководство отбросило курс на безжалостное достижение непонятного и неведомого коммунизма и погрузилось в банно-охотничью dolce vita (русс. — сладкая жизнь. Итальянский фразеологизм — РП), он вдруг пускался на совершенно авантюрные, безумные действия. Но это лишь казалось, что они таковы. Ярчайший пример — афганская война, или сверхзатратная поддержка режима братьев Кастро, или африканские затеи, и так далее. На самом деле система пыталась взбодрить себя, вновь окунуться в атмосферу «и вечный бой, покой нам только снится». Это как ушедший на «пенсию» спортсмен стремится вернуть себе былую форму. С одной стороны, мы знаем, что атлет, прекративший тренировки, снизивший нагрузки на организм, особенно уязвим для всякого рода болезней. С другой — если он переусердствует, исход может быть гибельным.
Плакат Ивана Колочкова, 1941 год. Фото: РИА Новости
Плакат Ивана Колочкова, 1941 год. Фото: РИА Новости
Видимо, что-то подобное происходило и с нашим режимом. Это доказывает: социальные порядки подобного типа не реформируемы — они против природы человека.
Между прочим, и предшественники советской системы (опричнина грозненская и петровско-крепостническая) проделали тот же путь. Правда, грозненская рухнула сразу же после кончины ее творца. И в России началась война всех против всех. Она стала возможной не только как естественная реакция различных общественных групп на ужас опричного строя, но и потому, что сами эти группы были еще недостаточно закрепощены, не «научились» безмолвствовать.
А вот после смерти Петра смута не началась. Все уже было под замком (это Герцен говорил, что предшественники Петра, особенно папа его, заковывали народ в кандалы. Замкнул же их замком немецкой работы Петр Алексеевич). Бунтовала только гвардия (но не все дворянство — оно тоже большей частью своей было превращено в рабское сословие). То есть право на бунт оставили у совершенно незначительной части населения. И это было единственным из прав человека в тогдашней России.
С советской системой оказалось сложнее. Сами ее начальники начали постепенный демонтаж. Главным (основным) проявлением этой политики стало относительное раскрепощение населения. Тем самым они отсрочили обвальное падение системы и одновременно заложили мину в ее фундамент. Смута все-таки пришла. Но уставшие за семьдесят лет люди в основном занялись не взаимным убийством, а приватизацией.
Никита Хрущев, Николай Булганин и министр торговли Анастас Микоян среди делегатов ХХ съезда КПСС. Фото: ТАСС
Никита Хрущев, Николай Булганин и министр торговли Анастас Микоян среди делегатов ХХ съезда КПСС. Фото: ТАСС
Кстати, эта приватизация была подлинной, т.е. не той, которую связывают с министром Чубайсом. Эта приватизация стала всеобщей: в ней участвовало все население. Иными словами, она имела общенародный характер — и не случайно. Идеологи советской системы настаивали на общенародном характере своей системы. И в этом смысле народ имел полное право, когда она рухнула, взять себе все. В таком контексте приватизация, по Чубайсу, выглядит как контрприватизация, как узурпация общенародного кучкой проходимцев. В этом главное содержание смуты конца XX — начала XXI в. И хотя по видимости победили Чубайсы, на самом деле и народная приватизация достигла громадных успехов.
Обратим внимание: мы ничего не сказали о событиях революции, гражданской войны и первых лет становления системы. А ведь по видимости они схожи с постгрозненской и постсоветской смутами. Но именно по видимости, а не по сути. Октябрь и последовавший за ним исторический период — это не реакция на гибель, разложение насильнической системы. Напротив, это реакция на появление в России открытого общества. Это отказ от замаячившей свободы. Солидарный протест тех социальных групп и тех модальных типов личности, для которых свобода — что-то типа морской болезни. И они предпочитают сжечь корабли, чтобы не искушать судьбу. К сожалению, тогда такие группы и личности составляли большинство.
Конечно, советская система намного сложнее, чем грозненская и петровская. Поэтому и история ее тоже богаче. Материальной метафорой этой системы являются тракторные заводы. Они хоть и строились как тракторные, но подлинной целью было создание танков. Объявлялось: в сельском хозяйстве переход к социализму будет осуществлен (помимо прочего) посредством его (сельского хозяйства) коренной технической модернизации. В реальности же готовились к войне. Поэтому и для настоящих нужд сельского хозяйства создавались тракторы, так сказать, с танковой основой. То есть неэффективные, мало пригодные для сельского хозяйства. С помощью этих танков-тракторов режим вел постоянную битву за урожай. Благодаря такой политике система, хоть и с трудом, но выиграла войну, но проиграла битву за урожай.
Ельцин и лошадь, подаренная ему президентом Туркмении Сапурмурадом Ниязовым, 1995 год. Фото: Танин Дмитрий / AP
Ельцин и лошадь, подаренная ему президентом Туркмении Сапурмурадом Ниязовым, 1995 год. Фото: Танин Дмитрий / AP
Особенность советской системы также и в следующем: в 1956 году ее руководство решилось на самоубийственный шаг. Оно провело свой Нюрнбергский процесс. XX съезд был СОВЕТСКИМ Нюрнбергом. И потому никакого Другого Нюрнберга в России не будет. При всей внешней (с нынешней точки зрения) скромности и робкости саморазоблачения это было именно саморазоблачение. Повторим: это одно из самых достойных событий в русской истории за все ее тысячелетие. Даже, вероятно, при том, что оно стало возможным в результате острой внутрипартийной борьбы. То есть такая цель — саморазоблачение — не ставилась. Но после этого Нюрнберга система была обречена. Начался процесс эмансипации.
И потому в Смуте конца XX — начала XXI века наряду с прогрессивной общенародной приватизацией началось контрэмансипационное реакционное движение. Парадокс истории заключался в том, что его вождем стал человек, добивший советскую систему, — Борис Ельцин. Кому русские поставили памятник, как человеку, прекратившему смуту начала XVII века? — Козьме Минину. Кого сегодняшняя власть начинает облекать в памятники? — Бориса Ельцина. Козьма Минин спас русскую систему в момент ее становления. Борис Ельцин — в годину ее, казалось бы, умирания. При этом нанес удар и по традиционалистско-советским силам, которые в своей наивности и невежестве надеялись на реставрацию советизма. Он освободил историческую сцену России от массовки, претендовавшей на свою долю в переделе, и от непрогнозируемых экстремистов старого и нового образца. И совершенно неслучайно, что он передал власть единственной, пока еще в русской истории не разлагавшейся (не в моральном, а в социально-организационном смысле) корпорации спецслужбистов.
Парадоксальным образом Борис Ельцин является одновременно и героем русской свободы, и героем русской несвободы.
Пивоваров Ю. С. Русское настоящее и советское прошлое — М, СПб.: Центр гуманитарных исследований, Университетская книга, 2014
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
