«Исламское государство» как религиозная реальность

Рачья Арзуманян. Фото: Яна Амелина / «Русская планета»

Россия должна быть готова к прямому противоборству с ИГ

Яна Амелина

3 августа, 2015 13:00

9 мин

О принципиальных отличиях так называемого «Исламского государства» от других террористических и экстремистских группировок, а также о реальности его угрозы России рассказывает политолог, эксперт по вопросам военной и национальной безопасности, директор Центра стратегических исследований «Ашхар» Рачья Арзуманян.

— Запрещенная в России террористическая группировка, называющая себя «Исламское государство» или «Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГ, ИГИЛ), находится в центре внимания российских и мировых СМИ. Но многое ли мы знаем о ней? Чем она отличается от других радикально-исламистских структур, в том числе своих многочисленных предшественников?

— Необходимо понимать, что помимо военной ИГИЛ имеет также религиозную и геополитическую составляющие. ИГИЛ смогло впитать достижения западной военной стратегии и опирается на знания из сокровищницы мировой стратегической мысли. Это эффективная военная организация, которая наносит поражение армии Ирака, ведет войну с сирийскими вооруженными силами и т.д.

Если рассматривать геополитические аспекты ИГИЛ, то здесь мы также сталкиваемся со своеобразными чертами. «Исламское государство» является не государством, но иррегулярной реальностью и инструментом, при помощи которого ставятся и решаются задачи на геополитической арене. Это относительно новое явление. Это означает, что в геополитическом противоборстве Россия должна быть готова к ситуации, когда она будет вынуждена вступать в военное противоборство с реальностью, которая не является государством.

Да, уже достаточно давно существуют институты и структуры глобального мира, противоборство с которыми на геополитической арене также разворачивается на надгосударственном уровне. Однако в случае ИГИЛ мы сталкиваемся с ведущей боевые действия суб- и трансгосударственной реальностью. Реальностью, которая отрицает государства как основной элемент мировой политической системы, в отличие от традиционных глобальных структур. ИГИЛ с данной точки зрения — сложное явление, которое сегодня до конца пока не осмыслено.

— В чем особенности противодействия ИГИЛ с военной точки зрения?

— Следствием изменений в среде безопасности XXI века становятся изменения в форме и стратегии ведения военных действий, которые становятся преимущественно иррегулярными и гибридными. Это совершенно другая реальность. Думаю, на постсоветском пространстве данные проблемы пока не осознаются должным образом. Во всяком случае, события вокруг Украины говорят о неготовности России к таким формам ведения военных действий.

Объективный анализ военных аспектов активности ИГИЛ приводит к достаточно неожиданному для секулярного в своей основе европейского военного мышления выводу, что она неразрывно связана с религиозностью. Религия оказывается вплавленной в военную активность. И это вызывает серьезные методологические и концептуальные проблемы. Современное европейское мышление оказалось не готовым к такому вызову. Впрочем, западная военная наука осмысливает новые реалии. Например, уже появился термин spiritual insurgency (духовное повстанчество) для описания повстанческого движения, неотъемлемой частью которого является религия.

— Идеология в религиозной обертке?

— Для бойца ИГИЛ религия — это не идеология. Идеология — это атрибут, прикладная сфера, призванная усилить основные факторы и аспекты повстанческого движения. В лице ИГИЛ мы сталкиваемся с реальностью, для которой религия — основа, один из неотъемлемых элементов фундамента движения. Религия — это более глубокая реальность, которая может порождать целый спектр идеологий — от консервативных до социалистических и коммунистических. Эффективность ИГИЛ объясняется не только и не столько идеологической, но религиозной эффективностью. В широких кругах экспертов понимания этого пока нет. Ни Запад, ни Россия или Армения на сегодняшний день не готовы к такому видению.

ИГИЛ, помимо всего прочего, ведет противоборство последних времен, вооружившись апокалиптическим видением. Это реальность, которая хочет видеть последние времена, — проецировать, провоцировать и создавать реальность, которая соответствует ожиданиям последних времен, отраженным в религиозных доктринах и текстах. Поэтому появляется журнал «Дабиг» (Dabiq), названный по имени города, где должно произойти столкновение крестоносцев с миром ислама под черным знаменем в последние времена. Христианство и европейские цивилизации прошли пик апокалиптического подхода к военной активности в Средние века, и опыт ИГИЛ оказывается достаточно неожиданным для нас.

Боевики ИГИЛ. Фото: wsj.com

Сложно различить, с чем мы сталкиваемся: с объективной реальностью или наведенными, искусственно создаваемыми образами и концептами, под прикрытием которых разворачивается банальное геополитическое противоборство. В такой ситуации правильным, на мой взгляд, будет относиться к ИГИЛ как реальности, которая несет в себе как первое, так и второе, и третье, и многое другое.

— Насколько опасно ИГИЛ для государств Закавказья и России, о чем в последнее время много говорят?

— Если говорить о цивилизационном, религиозном противостоянии, то, наверное, ИГИЛ не актуально для России, Армении и на постсоветском пространстве в целом, где довольно крепки традиционные формы ислама. Но геополитические и военные аспекты активности ИГИЛ — это реальность, с которой надо учиться работать. И с данной точки зрения говорить, что угроза ИГИЛ неактуальна для Кавказа, не совсем корректно. Кавказ находится в фокусе геополитического противоборства, и у России как одного из акторов геополитической арены нет никакого права не принимать во внимание возможность использования данного инструмента на кавказской арене. Не просчитывать такие сценарии будет ошибкой. В краткосрочной перспективе — год, полтора — угроза ИГИЛ неактуальна. Но в средне- и долгосрочной перспективе мы вполне можем столкнуться с ИГИЛ как военной, военно-политической, геополитической и, возможно, духовной угрозой и реальностью.

— Можно спорить, действительно ли религия ушла из реальной общественно-политической жизни и жизни отдельного человека в России и на Западе, но все-таки ее влияние в значительной степени снизилось. Как долго продержатся такие государства против обществ, где религия остается на первом месте?

— Запад осознал ограниченность секулярной парадигмы. Постепенно созревает понимание того, что религия снова возвращается. То, что происходит вокруг ИГИЛ, послужило дополнительным стимулом для появления работ, которые исследуют взаимоотношения между политическим и религиозным. Такого рода исследования стали набирать оборот где-то в 60-е годы ХХ века. После падения Советского Союза наблюдается всплеск работ по политической теологии, теологии политики, экологической теологии, теологии процесса. Запад достаточно сильно продвинулся в такого рода исследованиях, о которых на постсоветском пространстве мало кто имеет представление, за исключением узкого круга специалистов.

Возвращение религиозного в политику — один из подходов к оценке мировой политической системы в XXI веке. Другой сводится к построению нового глобального мирового порядка. Один из таких проектов изложен в опубликованной осенью 2014 года книге Киссинджера. Но я надеюсь, что победит традиционный подход, и Запад вернется к своим корням, западному видению христианства и в таком состоянии будет взаимодействовать с восточным христианством, традиционным исламом. Это глубокие и сложные проблемы, ждущие своих исследователей.

Уникальность и своеобразие нынешнего момента в том, что эти, казалось бы, сугубо теоретические и отвлеченные проблемы приобретают, помимо философской и религиозной, практическую политическую и военную размерности. И если ранее такие разговоры велись теологами, сейчас эти дискуссии стали непосредственным элементом военного противоборства. Можно говорить о «коротком замыкании» — энергии, которые раньше были разделены на духовные, идеологические, политические, военные, слились в один поток.

— Готовы ли в России и на Западе к осмыслению новой реальности?

— Это очень тяжело — создать военную доктрину, в которой присутствует религиозная размерность. На Западе проблема не решена, и западные военные доктрины придерживаются секулярного подхода и традиционного для себя отношения к роли религии. Религия в них рассматривается как идеология, элемент мобилизации, но не как особая религиозная реальность.

Советский Союз в свое время также не справился с проблемой, и афганский опыт явственно говорит об этом. Для Армении здесь тоже множество сложных вопросов. Каким образом мы должны решать военные задачи в такой сложной среде? Мы победили в карабахской войне, в состоянии выдержать новую и одержать в ней победу, если она будет вестись традиционными методами. Но каким образом противостоять фанатикам, которые могут с радостью умереть? Армянская военная доктрина к такой постановке вопроса пока не готова. А это всего в 500 километрах от нас. Турция и Иран — единственный «санитарный кордон», защищающий Армению от непосредственного соприкосновения с этой реальностью. А мы как эксперты и исследователи пока даже не пришли к постановке проблемы.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе