Новости – В мире

В мире

Чилийский вариант спасения общества от «особого пути»: уроки для России

Военный конвоирует задержанных на улицах Сантьяго, 1973 год. Репродукция: РИА Новости

Опора на исторические традиции помогла Чили в преодолении авторитарного режима Пиночета. Этот опыт вряд ли полностью применим в России, но поучителен для нее

Эмиль Паин

29 мая, 2014 09:12

33 мин

Доктор политических наук, профессор НИУ ВШЭ Эмиль Паин продолжает на «Русской планете» публикацию большого цикла статей: «Антропологические этюды». В них он рассказывает о своих исследованиях, показывающих, как культурные особенности разных народов и религиозных сообществ влияют на политическое развитие современного общества. Антропологический этюд заведомо упрощает ситуацию (на то он и этюд), но позволяет увидеть за частным явлением универсальные проблемы.

Проект смены исторической колеи: с чего он начинается?

Авторитарная власть сегодня опирается на аргументы истории, на идеологию «особого пути» России, для доказательства незыблемости русской национальной традиции — дескать, русская культурная традиция не допускает отступление от самодержавия, без него русские перестанут быть русскими. Должны ли сторонники демократического, либерального, цивилизованного пути России также искать опору преимущественно в отечественной истории, выискивая в ней аналоги демократических традиций и придумывая им исторические корни, например, со времен Великого Новгорода? Не отрицая полностью пользу подобных обоснований исторической укорененности демократии и либерализма в России, я считаю все же более важным анализ конкретных механизмов и технологий выхода из авторитаризма. На каких примерах можно разглядеть такие технологии?

Российское краеведение плохой помощник в этом, поскольку российская историческая почва бедна примерами политического развития, альтернативного авторитаризму. Российская политическая мысль вот уже почти два века зажата в тесном пространстве между «славянофилами» и «западниками», похожими, в определенном отношении, друг на друга как близнецы-братья. И те, и другие возлагали надежду на мудрого царя, одни полагая, что «надежа-царь» защитит Русь от проникновения тлетворного западного влияния, а другие, что государь — «единственный европеец», который способен железной рукой подтащить «отсталую Россию» к процветающему Западу. Как писал А. Герцен: «Кнутом и татарами нас держали в невежестве, топором и немцами нас просвещали, и в обоих случаях рвали нам ноздри и клеймили железом».

Российская традиция — это разнообразные формы одного и того же — защиты государства от российского общества, подозреваемого собственной элитой в предрасположенности к бунту «бессмысленному и беспощадному». «Так было» не означает, что «так будет».

Как обосновать возможность иного пути для России? Думаю, стоит внимательнее присмотреться к опыту других стран, десятилетиями находившихся в плену авторитарных политических систем, но сумевших вырваться из этого состояния и перейти к политическим режимам, в которых главенствующую роль играет общество — самоорганизующееся гражданское общество. Примеров тому было множество в одном лишь XX веке.

В 1970–1980-х годах процессы демократизации начались в Португалии после почти полувекового правления здесь авторитарного режима, в Испании после более 40 лет правления Франко, в Чили после 16 лет правления Пиночета. Весьма любопытен опыт демократизации послевоенной Италии, где свыше 40 лет правила одна партия ХДП. Мы попытаемся проанализировать эти примеры, сравнив их с ситуацией в современной России.

Нынешний российский режим использует те же механизмы самосохранения, которые сложились и применялись в большинстве авторитарных политических систем, по крайней мере тех, лидеров которых называли вождь или фюрер, каудильо или отец нации, туркменбаши или батька.

Общий вид концентрационного лагеря Чакабуко, устроенного на месте заброшенной медной шахты в пустыне Атакама на севере Чиле, 1973 год. Фото: AFP East News, архив

Общий вид концентрационного лагеря Чакабуко, устроенного на месте заброшенной медной шахты в пустыне Атакама на севере Чиле, 1973 год. Фото: AFP / East News

Важнейшую роль в самосохранении таких режимов играли институты «имитационной демократии». Однопартийный Рейхстаг в Третьем Рейхе имитировал парламент в гитлеровской Германии; Кортесы — в Испании при Х. Франко; а Верховный совет — в СССР; Дума — в современной России. При таком режиме неизбежно существование эрзацев гражданских институтов вроде знаменитых вертикальных профсоюзов во франкистской Испании или в Португалии. Такими же «вертикальными» были советские профсоюзы — «школа коммунизма», да и нынешние российские. Во всех этих странах существовало множество и других фиктивных институтов гражданского общества — типа Общественной палаты в России, и все они выполняли важные функции в работе социально-политического холодильника, обеспечивающего стабилизацию застойных режимов. Мы еще остановимся на анализе этих функций, а пока определимся с основными разновидностями авторитаризма.

Идеология «особого пути» как этап полного цикла авторитаризма

Обычно авторитаризм подразделяют на левый и правый, хотя подобные определения весьма условны и не точны, поскольку главный индикатор — тип собственности на самом деле не столь уж показателен. Принято считать, что левый авторитаризм базируется на государственной собственности, т.е. исключает наличие частной, тогда как правый ее допускает. Однако в условиях авторитаризма частная собственность престает быть таковой в полном смысле, поскольку ограничена так называемыми «государственными интересами», представляемыми вождем или узкой группой олигархических правителей, которые могут произвольно закрыть бизнес, направить его в строго отведенную нишу, скажем, на военные нужды, или обложить его данью.

В то же время левый авторитаризм в странах Восточной Европы допускал существование частного бизнеса, а, скажем, в СССР, на поздних его этапах, порождал так называемый номенклатурный рынок, в котором группы бюрократов фактически приватизировали подвластные им участки жизнедеятельности и обменивались услугами и дефицитными благами. В это время в Советском Союзе появился анекдот о директоре предприятия, который хотел продать «свой» завод, чтобы купить райком.

Мы предлагаем культурологический подход к выделению двух типов авторитаризма. Он связан выделением двух механизмов навязывания обществу представлений о приемлемости или даже неизбежности сложившегося режима в конкретных условиях той или иной страны или, как сейчас принято говорить, — в условиях «особой цивилизации». Такие представления навязываются либо с помощью искусственной религии, как марксизм–ленинизм, чучхе или рухнамэ (это характерно для «левого авторитаризма»), либо опираясь на «естественный» традиционализм с его лозунгами: «религия, самодержавие, народность». Эту разновидность авторитаризма чаще всего называют «правым авторитаризмом». Важную роль в его самосохранении играет идеология «особого пути».

Каждая страна уникальна по своей культуре и истории, но идеология «особого пути» как раз универсальна и тривиальна. Она тысячелетиями примерно одинаково использовалась в разных странах мира, представляя собой систему идеологических запретов на инновации. Запреты могли использовать идею греховности либо априорные утверждения о мистическом несоответствии инноваций местной культуре. Испанский каудильо Франко считал социализм несовместимым с христианством и с испанской культурой, а исламистская террористическая организация «Боко Харам» похитила нигерийских школьниц под предлогом, что образование запрещено для женщин, хотя это типичный оппортунизм, извращение традиционных догматов. Известно, что пророк Мухаммед похвалил женщин Медины за их стремление к знаниям и занятиям, по крайней мере к религиозным. Идеология «особого пути» могла быть детально разработана, как это было сделано в германской теории Deutscher Sonderweg, или лишь обозначена широкими мазками, как Евразийство.

Все страны, опыт которых мы собираемся проанализировать, пережив какое-то время «левый» авторитаризм, оказались весьма предрасположенными и к освоению «правого». Бывало и так, что после многих лет господства «правого» режима народы вкусили еще и прелести «левого». И только полный цикл апробации на себе обеих форм авторитаризма снял у народов этих стран синдром страдания по «сильной руке». Вполне вероятно, что и Россия будет вынуждена пройти полный цикл авторитаризма. Боюсь, что современная российская политология не в полной мере осознает специфику тех тенденций, которые сегодня происходят в России. Это нельзя в полной мере назвать возвратом к советским временам, скорее это освоение новых форм авторитаризма, переход от «левых» его разновидностей к правой, развивающейся под лозунгом: «Россия — особая православная цивилизация, идущая по особому историческому пути».

Артобстрел президентского дворца Монеда во время военного переворота 11 сентября 1973 года в Сантьяго. Фото: AP, архив

Артобстрел президентского дворца Монеда во время военного переворота 11 сентября 1973 года в Сантьяго. Фото: AP

Всеобщее увлечение руководителей нынешней Администрации философией Ивана Ильина, их подчеркнутое внимание к ритуальным сторонам православия и к истощено ритуальным формам «народности» — все это признаки такого перехода. По мере прояснения образа российского авторитаризма будут формироваться и оппозиционные ему силы, и вполне вероятно, что российская демократическая оппозиция в каких-то аспектах повторит путь, пройденный демократиями Португалии, Испании, Чили и Италии. Мне хотелось бы на этих примерах проанализировать как механизмы, обеспечивающие длительность самосохранения авторитарных режимов, так и методы и формы противодействия авторитаризму. И все же главным для меня является вопрос о роли культурных традиций как в функционировании, так и в изживании авторитаризма.

Авторитаризм против традиций

Я выбрал чилийский опыт вовсе не потому, что нынешнего российского лидера когда-то сравнивали с чилийским А. Пиночетом. Во-первых, такие сравнения делались лишь в первую каденцию президента В. Путина, когда власти провозглашали курс на модернизацию, сегодня они не актуальны в России, поскольку власти уже не упоминают о задачах модернизации, заботясь лишь о простом выживании. Во-вторых, подобные сравнения неправомерны потому, что реальная деятельность А. Пиночета в сфере реформирования экономики и права в своей стране, фактически была противоположной тому, что происходит ныне в России.

Широко распространенные у нас термины «управляемой демократии» или «ограниченной демократии», из которых выросло собственное российское изобретение «суверенная демократия», были введены в мировую политологию и социологию в конце 1970-х годов как раз для характеристики модели, изобретенной Пиночетом. По словам социолога О. Родригиса Банье, именно Пиночет первым внедрял «неолиберальную модель развития в условиях политического авторитаризма». Однако в современной России эта терминология утратила свою актуальность. Ее политические элиты ныне остерегаются использовать категорию «демократия», даже с оговоркой «суверенная».

Выбор Чили в качестве объекта наблюдения обусловлен тем, что это во многом уникальный опыт. Здесь авторитарный лидер стремился опереться на культурную традицию страны, а страна и ее традиции сопротивлялась этому. Культурный опыт Чили меньше других стран Латинской Америки был предрасположен к авторитаризму и к военным переворотам. Чили в XX веке характеризовался (и сейчас это сохраняется) одним из самых высоких уровней национально-гражданской консолидации населения при высокой пестроте его этнического состава. Здесь наименьшие конфликты между выходцами из Европы и индейцами, а доля афроамериканцев и выходцев из Азии ниже, чем в соседних странах. Чилийское гражданское самосознание преобладает над этническим и религиозным.

Чили — одна из немногих стран Латинской Америки, в которой в силу ряда специфических обстоятельств уже к концу XIX века сложились высокое уважение к праву и прочные демократические традиции. В ней за сто лет до военного мятежа 1973 года армия не разу не участвовала в политических переворотах, в отличие от большинства других государств континента. Как отмечал в 1992 году тогдашний президент Патрисио Эйлвин, для этой страны было характерно «раннее признание свободы как основной ценности человеческого существования». К середине XX века это была одна из наиболее экономически развитых стран континента, а по уровню ее политического развития ей просто не было равных в Латинской Америке. Здесь сложилась вполне современная политическая система с устоявшимися партиями, при этом даже левые партии, с их утопическими программами и с неадекватной оценкой достижений СССР и Кубы, действовали в рамках правового поля, т.е. стремились прийти к власти не в результате революционного переворота, а на основе победы в парламентских выборах. Все это показывает, что переворот 1973 года и феномен Пиночета могли быть вызваны только каким-то чрезвычайным сочетанием обстоятельств. Так оно и было.

Президент Чили Эдуардо Фрей сопровождает английскую королеву Елизавету II в Сантьяго, 1968 год. Фото: AP, архив

Президент Чили Эдуардо Фрей сопровождает английскую королеву Елизавету II в Сантьяго, 1968 год. Фото: AP

В 1964 году президент Чили Эдуардо Фрей, лидер Христианско-демократической партии (ХДП), опьяненный успехами «медного бума», т.е. доходами, получаемыми государством от продажи меди по высоким мировым ценам, предпринял попытку одним прыжком перепрыгнуть, точнее, перевести страну через пропасть, отделяющую ее от наиболее развитых стран мира.

Его амбициозная программа реформ включала три основных задачи.

Во-первых, «чилинизация экономики» — ее освобождение от иностранной зависимости путем поощрения национального бизнеса в выкупе активов крупнейших меднорудных корпораций, действовавших в Чили. Подчеркиваю, это была вовсе не программа национализации экономики, а обычная протекционистская политика, требовавшая немалых государственных затрат для поддержки местного бизнеса.

Во-вторых, стандартная для латиноамериканских стран задач аграрной реформы, связанная с попыткой наделения землей массы безземельных крестьян. Это требовало не только законодательного ограничения размеров земельной собственности, прежде всего латифундий, но и значительных государственных затрат на поддержку фермерского хозяйства, точнее на превращение безземельных крестьян в фермеров.

В третьих, борьба с «бидонвилями» в городах. Это также стандартная проблема Латинской Америки, где безземельное крестьянство сбивалось в города и образовывало кварталы бедноты, представлявшие собой главную угрозу обществу — не только как рассадники преступности и эпидемиологических заболеваний, но и как база политического радикализма — ультралевых организаций типа городских партизанских отрядов «городской геррильи» в Перу, в Эквадоре, в Боливии и др.

Все эти масштабные преобразования Фрей хотел провести на принципах национального партнерства, опираясь на программу, названную им «народное продвижение» и предполагающую широкое участие различных слоев населения в осуществлении, а главное — в контроле за расходованием огромных государственных ассигнований, выделенных на программу Фрея. Решающая роль в этой программе отводилась муниципалитетам и разнообразным институтам гражданского общества — от сельских кооперативов до ассоциаций жителей городских кварталов. Все это вызывало недовольство левых, которые видели в программе социального партнерства «разрушение единства рабочего класса и размывание его классового сознания». Разумеется, были и другие группы недовольных этой программой, например латифундисты, однако в целом программа Фрея поддерживалась большинством населения.

Эта, на первый взгляд, замечательная программа, поддерживаемая и МВФ, оказалась для Чили 60-х годов утопической. Уже на втором году ее осуществления в 1966 году изменилась мировая экономическая конъюнктура — резко упали цены на медь, игравшую в экономике Чили не меньшую роль, чем нефть и газ в России. Уменьшение притока валюты в страну превратило планов громадье в опасную затею, грозившую полным банкротством страны. Сам Фрей уже в 1967 году признал невозможность осуществления своей программы и обратился в парламент с просьбой о ее приостановке и временном переходе на режим экономии государственных расходов. Однако этот поворот не был понят в обществе. Трудящиеся были настроены на быстрое улучшение их материального положения, да и местная буржуазия в условиях неблагоприятной внешней конъюнктуры нуждалась в росте государственных расходов, но не в социальную сферу, а — в производство. Все это предопределило рост крайних течений в политике и поражение партии Фрея на выборах 1970 года. На них с небольшим перевесом победил левый блок «Народное единство» во главе с социалистом Сальвадоре Альенде. Укрепил свои позиции также и ультраконсервативный блок.

Слабость социальной базы левых подтолкнула их к политической авантюре, приведшей в конечном счете к военному перевороту. Левые, постоянно критиковавшие «буржуазный реформизм» предшествующего правительства, придя к власти, начали радикальное реформирование всей жизни Чили. В стране с пустой казной был взят курс на громадное, даже в сопоставлении с началом реформ Э. Фрея, увеличение государственных расходов.

Президент Чили Сальвадор Альенде во время встречи с трудящимися предприятий по добычи и переработке медной руды в Чукикамате, 1972 год. Фото: ИТАР-ТАСС, архив

Президент Чили Сальвадоре Альенде во время встречи с трудящимися предприятий по добычи и переработке медной руды в Чукикамате, 1972 год. Фото: ИТАР-ТАСС

Началась национализация экономики, и к концу 1971 года (по сути, первого года правления Альенде) в государственном секторе была сосредоточена большая часть экономического потенциала страны, предприятия, обеспечивавшие 70% национального дохода. Это позволило правительству на законных основаниях повысить за счет государственного бюджета зарплату на 35–66%, а пенсии по старости почти на 100%. За счет расширения занятости в государственном секторе удалось ликвидировать безработицу. Государственное жилищное строительство, свернутое в 1967 году, получило при Альенде невиданные масштабы. Разумеется, народные массы приняли все это с ликованием, но похмелье наступило необычайно быстро уже в следующем году. Цены на медь не поднялись, внешние инвестиции прекратились. МВФ, которому задолжало правительство Фрея, отказался финансировать авантюры Альенде. В СССР все это описывалась как заговор мировой буржуазии против социалистических преобразований, но на самом деле наступивший экономический хаос был неизбежным следствием безумного плана Альенде, который за год выпотрошил остатки государственной казны.

Уже в начале 1972 года в стране разразилась гиперинфляция. Несмотря на бешеный рост цен на продовольствие, его буквально смели, и страна впервые в своей истории оказалась на пороге тотального голода. Начались стихийные забастовки, парализовавшие общественный транспорт, промышленность и сельское хозяйство. В таких условиях Альенде ничего не оставалось, как перейти к режиму военно-бюрократического управления, перераставшего в открытую военную диктатуру на протяжении тех полутора лет, которые были отпущены историей этому президенту Чили. Армии вменялось в обязанности не только усмирение стихийных бунтов, но и осуществление пассажирских и грузовых перевозок, а также снабжение городов продовольствием и его распределение между жителями.

Это была «мягкая» диктатура, однако в экономическом отношении ее последствия оказались хуже жесткой, поскольку при сохранении действующей системы политических институтов им не оставалось ничего другого, как блокировать неконституционные формы хозяйствования и управления. Многомесячная схватка президента с парламентом и с судами, с Торговой и Промышленной палатами, с многочисленными профсоюзами — все это значительно усложняло и без того бедственную ситуацию в стране, которая стремительно приближалась к тотальному хаосу. Если учесть, что армия, на плечи которой легла вся тяжесть управления страной, почти год не получала жалования, то станет понятным, что в тех условиях военный переворот был неизбежным. Переворот провоцировался также некоторыми ультралевыми партиями, входившими в блок Альенде. Их лидеры полагали, что в столкновении народа с армией грянет революция, которая быстро приведет Чили к социализму кубинского типа. Эти провокации во многом объясняют ту необычайную жестокость, с которой армия некогда демократической страны подавляла и упреждала реальные и мнимые попытки народного сопротивления диктатуре.

Благими намерениями

Наверняка история оценит как позитивные, так и негативные стороны этого переворота. В России он крайне слабо осмыслен. В советской традиции и в современной левой прессе переворот безоговорочно осуждается, а в правой, особенно в той, которая искала обоснования необходимости «управляемой демократии», напротив, превозносился. Однако те, кто сравнивал Путина с Пиночетом, желая польстить нынешнему президенту, похоже, не понимали, что только злейшему врагу можно пожелать судьбу Пиночета, которому даже перед смертью не было покоя и грозил суд не только истории, но и обычный уголовный.

Аугусто Пиночет пожимает руки своим сторонникам в Сантьяго, 1975 года. Фото: AFP / East News, архив

Аугусто Пиночет пожимает руки своим сторонникам в Сантьяго, 1975 года. Фото: AFP / East News

По-моему, просто нелепо сравнивать экономическую политику Пиночета с тем, что происходит в России. Пиночет сформулировал свою экономическую задачу как реставрацию — возращение к тем нормам экономической жизни, которые сложились до Альенде. В России же возвращение во времена до Ельцина могло бы означать только реставрацию советского аналога экономической модели Альенде. Пиночет боролся за разгосударствление экономики и действительно провел полную ее денационализацию. Он не только реприватизировал предприятия, но и изменил пенсионную систему, увеличив роль частных пенсионных фондов, а также резко сократил налоговое бремя на частный бизнес. Будь в Чили газпромовский монстр, и он был бы уничтожен. У нас же, напротив, заметно растет вмешательство государства в экономику, а наш Левиафан «Газпром» поглощает частные предприятия, не только нефтяные и газовые, но и газеты, радио, телевидение.

В политическом отношении Пиночет не вводил никаких дополнительных институтов, направленных на укрепление государственной власти, например, федеральных округов, он не посягал на изменение основ муниципального управления и не имитировал народовластие. В Чили была ограниченная демократия, но реальная, тогда как в России с имитационная.

Вместе с тем, Пиночет выдвинул утопическую идею создания общества, свободного от политики: «Мы на пути создания подлинно современного общества, деполитизированного и научно организованного». На протяжение16 лет его правления политическая жизнь в стране была парализована, партии оставались вне закона, выборов в парламент не проводилось Десятки тысяч политических заключенных и 1,5 миллиона политических эмигрантов приходились на страну с 14-миллионным населением.

Однако долго такой режим существовать не мог: задача экономической либерализации требовала разрешения институтов гражданского общества. Военные, проводя экономические реформы, принятые в демократических странах, не могли сопротивляться восстановлению каких-то элементов гражданского общества. Практически сразу возродились Торговая палата и ассоциации производителей, а также общественные структуры, защищающие интересы потребителей. МВФ, который поощрял экономические преобразования Пиночета, уже в 1977 году потребовал от него принятия плана «институциональной защиты бизнеса» и так называемых основ «защищенной демократии», а именно: создания гражданского правительства, независимого суда, разрешения деятельности независимых профсоюзов и профсоюзной прессы. Если сравнивать уровень институциональной защищенности бизнеса в Чили с защищенностью современного российского, то такое сравнение будет не в пользу российского, уж, по крайне мере, в сфере судебной защиты.

Роль церкви в возвращении к демократии

Пиночет, ревностный католик и традиционалист, искренне хотел выстроить государственную идеологию, опирающуюся на традиционные ценности: католицизм, нацию, семью. Однако все его попытки получить в этом поддержку католической церкви провались. В первые годы его правления церковь демонстрировала холодный нейтралитет, понимая необходимость миссии Пиночета в разгребании завалов в экономике, созданных «безбожным правительством» социалистов.

Но как только Пиночет выполнил задачи кризисного менеджмента, уже с конца 1970-х годов церковь стала финансировать разнообразные институты гражданского общества, заведомо оппозиционные власти. Под прикрытием церкви бурно разрастались не только детские, молодежные и женские организации, но и ассоциации жителей кварталов, а также правозащитные организации, которые призывали к солидарности с политическими заключенными и оказывали материальную помощь им и их семьям.

Митинг против диктатуры Пиночета в Сантьяго, 1989 год. Фото: РИА Новости, архив

Митинг против диктатуры Пиночета в Сантьяго, 1989 год. Фото: РИА Новости

Любопытно сравнить позицию католической церкви в Чили или в Польше в 1970-е годы с нынешней позиций Российской православной церкви. Названные мной отряды католицизма поддерживали обычных правозащитников, призывающих к милости к страждущим, униженным и оскорбленным, РПЦ выдвинула идею особой правозащиты, связанной с поддержкой особой миссии православия в мире и защиты России от «крестового похода западного либерализма». Католические церкви обоих государств поддерживали общество, защищая его от посягательств государства, основанного на диктатуре. РПЦ же всегда стоит на защите государства от общества.

Предвижу поспешный вывод какой-то части читателей о якобы принципиально большей гражданственности католицизма в сравнении с православием. Этот вывод не верен, хотя бы потому, что католическая церковь в Испании и в Португалии, как мы еще покажем, в период правления там авторитарных режимов вела себя точно так же, как РПЦ. Клерикалы, поставившие себя на службу авторитарному государству, ведут себя одинаково вне зависимости от конфессиональных различий.

Если искать универсальные обстоятельства перехода от авторитаризма к демократии, то они связаны с особо важной ролью некоего традиционного института, который дает старт политическим преобразованиям до того, как в стране появляется возможность создания полноценной партийной системы. Мы еще покажем на других примерах, что указанное условие наблюдалась везде, хотя в роли механизма политического зажигания могли выступать традиционные институты разного типа, не обязательно это была церковь. Если говорить об уроке для России, то он именно в том, что здесь трудно найти среди традиционных институтов такой, который мог бы сыграть ведущую роль на страте демократизации.

К началу 80-х годов экономическая ситуация в Чили не только стабилизировалась, но и начала заметно улучшаться, однако это не остановило активность гражданских организаций. Напротив, именно в условиях экономического подъема усилился рост гражданской активности. Институты гражданского общества, натыкаясь повседневно на невозможность реализации своих задач без опоры на политические партии, сами стали политизироваться. Это было связано также и с тем, что политики, оставшиеся в стране, инкорпорировались в гражданские организации и все больше превращали их в зачатки новых партий. Ими был точно найден общий лейтмотив политических требований — реставрация. Поскольку Пиночет провозгласил своей целью возвращение экономики Чили к ситуации, которая была до Альенде, то и общество, как бы в развитие этой идеи, все настойчивее требовало возвращения к историческим традициям политической системы Чили.

Движение, которое может опереться на историческую традицию, приобретает значительную силу. Лозунг — «вернемся к традиции» легче подхватывается массами, чем противоположный — «построим новое общество». В России, к сожалению, демократическому движению трудно опереться на историческую традицию. Да и само слово «демократия» стало непопулярным настолько, что люди чаще готовы называть себя «либералами», чем демократами. Действительно в России легче найти либералов, во всяком случае, экономических, таких как Пиночет, чем отыскать демократов. Союз правых сил в России появился, союз же демократов пока маловероятен.

Будущий президент Чили Патрисио Эйлвин голосует на выборах в 1989 году. Фото: AFP / East News, архив

Будущий президент Чили Патрисио Эйлвин голосует на выборах в 1989 году. Фото: AFP / East News

Уже к середине 80-х у Пиночета не оставалось политической опоры в стране, труднее стало рассчитывать ему и на армию, поддерживавшую идеи возвращения к традиции. Опасаясь нового переворота, Пиночет пошел на компромисс с оппозицией, имевший историческое значение для судьбы страны. По настоянию оппозиции был принят пакет документов, получивших название «согласованного перехода» и предусматривающих уступки как со стороны правящего режима, так и оппозиции. Режим брал на себя обязанность легитимации процесса возвращения к традиционной политической системе, прежде всего, он назначал на 1989 год новые президентские выборы. Оппозиция же, в свою очередь, брала на себя обязательство предоставить гарантии безопасности членам военной хунты и продолжить курс либеральных реформ в экономике.

Это соглашение обезопасило процесс демократизации от противоборства с силами, которые без него сопротивлялись бы этому процессу с упорством обреченных. Что касается продолжения курса экономических реформ, то у оппозиции, группирующейся вокруг ХДП, по этому вопросу и без соглашений не было никаких разногласий с властями.

Принятая в Чили форма гарантий преемственности неоспоримо лучше той, которая была реализована во времена Ельцина в процедуре наследственной передачи власти. Как выяснилось, российский вариант «преемственности» ничего не дал ее авторам (Березовский умер в изгнании, Ходорковский отсидел в тюрьме, Ельцин был отлучен от участия в политической жизни), а в политическом отношении он привел к эрозии демократии, к превращению ее в сугубо имитационный придаток исполнительной власти.

В Чили же правовые гарантии Пиночету и ряду других членов военной хунты действительно оказались в интересах всех сторон договорного процесса. Страна быстро вернулась в демократическое русло, и сегодня по уровню политической культуры может спорить с любой европейской страной.

Однако пакет соглашений с Пиночетом не следует путать с договором об общественном согласии. Подлинный консенсус полиэтнической чилийской нации сложился вовсе не вокруг гарантий Пиночету, а на всеобщем признании идеи: «Никогда больше! Ни Альенде, ни Пиночета!». Крайние «левый» и «правый» авторитаризм как бы погасили друг друга, и этот принцип двойного отрицания, как мы еще увидим на других примерах, очень важен в истории перехода от диктатуры к демократии.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе