Новости – В мире
В мире
Россия и Япония в 1904 году накануне войны: состояние армии и флота
Японские солдаты. Изображение: Roger Viollet Collection / Getty Images / Fotobank.ru
Российский Генштаб «проспал» подготовку к войне; русский военный флот, не уступая в числе, уступил японцам в качестве и умении
22 мая, 2014 09:47
21 мин
«Русская планета» продолжает цикл рассказов историка Николая Лысенко о Русско-японской войне 1904–1905 годов. Первая статья этого цикла — «Было ли нападение Японии на Россию внезапным?»
Итоги реставрации Мэйдзи
Историческую эпоху в Японии с 1868 по 1912 годы, охватывающую время правления императора-реформатора Муцухито, принято именовать периодом «Мэйдзи исин» (Реставрация Мэйдзи). Если не учитывать фактор, что японцы органически не приемлют термина «революция», то наименование «Мэйдзи исин» выглядит странным, ибо император Муцухито и его ближайшее окружение провели в Японии не реставрацию, а самую настоящую революцию.
В течение очень напряженных девяти лет, выдержав несколько этапов кровопролитной гражданской войны, император Мэйдзи (под таким именем стал править Муцухито с 1868 года) сумел сломать всю феодальную систему страны, довлеющую над Японией с эпохи Средневековья.
Мэйдзи отказался от политики самоизоляции Японии от внешнего мира. Ликвидировал деление страны на феодальные владения — «ханы». Ввел губернскую территориальную систему «кенов». Стал комплектовать армию на основе всеобщей воинской повинности. В 1880-х годах Мэйдзи была запущена масштабная реформа преобразований в сфере государственного управления и законодательства.
Одновременно была реализована глобальная программа по качественному подъему образования населения, практически обеспечена всеобщая грамотность населения. Если в России по чудовищному указу 1887 года «министра просвещения» П.В. Делянова дети низших социальных слоев «мещан, посудомоек и мелких торговцев» лишались и права, и возможности получить образование, то в Японии все обстояло наоборот. Образовательная реформа Мэйдзи обеспечила широкую помощь государства детям низших социальных слоев в получении качественного образования, справедливо исходя из того, что дети высших слоев общества и так эту возможность имеют.
С особой тщательностью, можно сказать, даже с изяществом, Мэйдзи провел военную реформу. Он не разогнал и не уничтожил, подобно Петру I в отношении русских стрельцов, военную касту страны — многочисленное самурайское сословие. Напротив, революция Мэйдзи укрепила, перевела в позитивное общенациональное русло духовные основы этого сословия, заменив идею феодальной верности самурая своему сюзерену на идею национальной верности самурая-японца своему Отечеству. Большие возможности получила Япония и в области материально-технической модернизации промышленности, качественного усиления армии и флота.
По сути император Мэйдзи осуществил в Японии все то, что планировал (видимо) осуществить в России Петр I. Но если все так называемые реформы русского царя шли под знаком последовательного, особо циничного, а временами — мясницки кровавого издевательства над национальными обычаями и культурой русского народа, то император Мэдзи изначально провозгласил национальные основы Японии одновременно и целью, и средством проведения своей «реставрации».
Незадолго до смерти микадо (император) Мэйдзи с достоинством напишет в одном из своих рескриптов: «Я удовлетворен тем, что задача открытия империи общению с чужими странами увенчалась благими последствиями при абсолютно незыблемом сохранении тысячелетних основ мироощущения и культуры японского народа». Великий микадо не лгал.
Итог «реставрации Мэйдзи» в контексте Русско-японской войны 1904–1905 годов блестяще подведен известным современным исследователем А.И. Уткиным: «Япония микадо Мэйдзи сделала то, в чем Россия не преуспела: сумела без национальной психологической травмы дать современное образование своему населению, развить науку, возвести достижения культуры в ряд естественных жизненных потребностей народа. Во многом вследствие этого русская армия, воюющая вблизи своих баз (в отличие от японцев, вынужденных десантировать своих солдат), при наличии давних воинских традиций так и не смогла победить вдвое меньшую по численности японскую армию. А имеющий славные традиции русский военный флот, не уступая в числе, уступил в качестве и умении».
Положение в армии
Советская школа историографии, наследуя далеко не лучшим традициям дореволюционной школы, последовательно выставляла Японию эдаким милитаристским монстром, у которого каждая рыболовецкая посудина почти что крейсер, а каждая лопата — ружье. Конечно, военная «косточка» методично развивалась имперской властью Японии, а система воспитания у молодежи боевого духа и воинских навыков десятилетия пронизывала всю структуру образования этой страны. Однако мнение о «страшной военной мощи» Японии представляется, мягко говоря, несколько преувеличенным.
Император Мэйдзи. Изображение: Print Collector / Getty Images / Fotobank.ru
Император Мэйдзи. Изображение: Print Collector / Getty Images / Fotobank.ru
По всем аспектам мобилизационных возможностей Япония на рубеже XX века уступала Российской империи. В этот период Россия втрое превосходила Японию по численности населения (соответственно 140 миллионов человек и 46 миллионов).
Кадровая сухопутная армия России имела численность более 1 миллиона человек против 180-тысячной японской кадровой армии. Обученный контингент резервистов армии России достигал астрономических для того времени 4,5 миллиона человек. Этой потенциальной колоссальной мощи японцы могли противопоставить только около 850 тысяч обученных резервистов. Русский флот в численном отношении и по общему водоизмещению превосходил японский как минимум в два раза.
Правда, приходится с сожалением признать, что русская военно-стратегическая мысль, равно как и армейско-флотская практика, были поражены, в сравнении с японскими аналогами, ужасающим инфантилизмом.
Военный министр России А.Н. Куропаткин (впоследствии бездарно проигравший японцам сухопутную кампанию) после войны сквозь зубы каялся в своих многочисленных историософских опусах. «Мы знали, — писал министр, — что японцы — умелые и упорные художники. <…> Наши люди с восхищением говорили о стране и ее жителях и были полны приятных воспоминаний о своих поездках туда, особенно в Нагасаки, где они пользовались популярностью у местных жителей. Однако как военный фактор Япония попросту для нас не существовала. Наши моряки, путешественники и дипломаты полностью просмотрели пробуждение этого энергичного, независимого народа».
Истинно русский человек, псковский помещик, генерал Куропаткин отчего-то скромно упомянул только о «наших людях», о «моряках, путешественниках и дипломатах», но ничего не написал о себе. Например, о своей инспекционной поездке по Дальнему Востоку в 1903 году, после которой он многократно сообщал царю, что за военно-стратегическое положение России на Тихом океане «можно не беспокоиться». А в это время, невзирая на явное приближение войны, Россия практически не располагала на Дальнем Востоке современной судоремонтной базой. В Порт-Артуре такая база строилась из рук вон медленно, со срывом всех сроков. А во Владивостоке броненосцы мог принимать для ремонта только один док. Почему Куропаткин, инспектируя морские базы флота, имея как военный министр высшие организационные полномочия, ничего не предпринял вовремя? Просмотрел?
Русская военная машина «просмотрела», к сожалению, даже создание японцами нового пиротехнического наполнителя снарядов «шимозы», которая кратно усиливала боевую эффективность снарядов, поскольку горела на металле и прожигала его. Широчайшее использование «шимозы» в японских артиллерийских снарядах, равно как и ее химический состав «приятно удивили» русский генералитет только с началом войны.
Японцы сумели изобрести, например, особо тонкостенные снаряды, имеющие, благодаря высокой скорости, настильную, удобную в прицеливании траекторию выстрела. Кроме того, в японских снарядах около 10% веса приходилось на взрывчатое вещество, а вот в русских — только 2–3%.
Армейская система Российской империи была удивительно инертна и инфантильна даже в самоочевидных, казалось бы, проблемах, не требующих для своего разрешения ни интеллектуальных озарений, ни кропотливых исследований. Вот только один, но по-своему яркий пример.
На рубеже ХХ века все европейские армии переоделись в мундиры и гимнастерки защитного цвета. Япония и здесь забежала вперед, поскольку переодела, вняв германским советам, своих солдат в полевое обмундирование цвета «темный хаки». Россия же упорно сохраняла «национальную» традицию: русские солдаты щеголяли в ослепительно белых гимнастерках, которые издалека смотрелись как удобнейшие мишени отличной контрастности. Сколько дополнительных потерь убитыми и раненными понесла русская армия в разыгравшейся войне благодаря следованию обветшалой «традиции», никто не считал.
На рубеже ХХ века западных военных наблюдателей искренне потешал вид русского солдата-пехотинца, вооруженного тяжелой винтовкой с обязательно примкнутым в боевое положение несуразным игольчатым штыком. Английские эксперты отмечали, что стрельба в цель русских солдат была «худшей в Европе». Но ведь русского солдата, как удивительно это ни покажется, практически не учили стрелять!
В русской армии начала 1900-х годов по-прежнему всемерно пропагандировался известный постулат А.В. Суворова: «пуля — дура, а штык — молодец!». Однако то, что было хорошо для армий середины ХVIII века с шомпольными ружьями, в начале ХХ века могло привести только к чудовищным, неоправданным потерям. Атака «в штыки» на пулеметы могла привести только к горе трупов и нулевому тактическому результату.
Ориентация на штыковую атаку, как полагают некоторые специалисты, избавляла русское войсковое офицерство от хлопот организации регулярных стрельб, «берегла» патроны и вообще была очень удобной, поскольку было неизвестно, когда в штыковую атаку придется идти и придется ли вообще. По существующим армейским инструкциям рубежа ХХ века русские солдаты обязаны были стрелять только накоротке — «по приблизившемуся противнику» и, что вообще граничило с маразмом, — «только вместе и по команде».
Японский пехотинец 1900-х годов, подготовленный по адаптированным инструкциям немецкого Генерального штаба, учился противоположному: стрелять на расстоянии «максимально возможного уверенного поражения противника», выбирать цели для стрельбы «инициативно и индивидуально», стараться стрелять из положения «упор в неподвижный предмет или упор в колено». При этом в японских инструкциях специально оговаривалось, что если во время атаки для уверенного поражения противника нужно было сломать строй или затратить несколько бóльшее время, пехотинец был правомочен сделать это. Понятно, что при такой разнице в смысле инструкций русская стрельба, в сравнении с японской, скорее, являлась пальбой, ибо, кроме звука выстрела и растраты боезапаса, ни к чему не приводила.
Положение на флоте
Общее положение на русском флоте на начало войны с Японией было примерно аналогичным. На флоте процветали бонвиванство, пролонгированная индивидуальная и коллективная пьянка, зуботычины и человеческая дискредитация младших чинов, подсиживание и взаимная грызня в старшем офицерстве. Командир крейсера «Диана», вице-адмирал Александр Ливен после войны откровенно писал, что прицельные стрельбы на русских кораблях проводились «крайне редко», а военно-морскими силами надеялись не выиграть войну у вероятного противника, а сохранить с ним «мирные отношения».
Недостаток артиллерийских стрельб, ввиду, как писал А. Ливен, — «недостаточности средств», отнюдь не мешал русской военной машине широко расходовать эти самые средства на содержание поистине безбрежного числа адмиралов. Известный военный историк А.Н. Уткин в своей книге «Русско-японская война. В начале всех бед» приводит, например, следующие весьма впечатляющие цифры.
Атака русской армии. Изображение: Roger Viollet Collection / Getty Images / Fotobank.ru
Атака русской армии. Изображение: Roger Viollet Collection / Getty Images / Fotobank.ru
В 1904 году на русском флоте служили сто (!) адмиралов. При этом на вчетверо большем по водоизмещению военно-морском флоте Великобритании служили 69 адмиралов. Флот Франции располагал 53 адмиралами. Однако самое любопытное в том, что флот Германской империи, вполне сопоставимый как по числу кораблей, так и по тоннажу с российским, управлялся только девятью (!) адмиралами. Уткин специально подчеркивает, что, достигнув в петербургских салонах и будуарах адмиральского статуса, некоторые из русских «Нельсонов» никогда не были даже капитанами кораблей. И что самое вопиющее — накануне Русско-японской войны более трети из этого сонма адмиралов вот уже 10 лет как ни разу не выходили в море! Роскошь жизни русских морских офицеров на кораблях, отмечает исследователь, превосходила все мыслимые пределы, — «словно бы они не покидали столичный Петербург».
Наряду с офицерами-бонвиванами русский флот накануне войны с Японией был переполнен вчерашними лапотными крестьянами, которые едва умели читать собственную фамилию по слогам.
К началу 1904 года Россия имела на Дальнем Востоке две стратегически исключительно удобно расположенных военно-морские базы: во Владивостоке и в Порт-Артуре. Во Владивостоке стояли крейсера первого класса «Россия», «Громобой», «Рюрик», «Богатырь» и несколько торпедных крейсеров. Сюда же был приписан новейший крейсер первого класса «Варяг» с канонеркой сопровождения «Кореец». Эти два корабля базировались на корейский порт Чемульпо. В Порт-Артуре были собраны существенно более могучие морские силы: семь линейных кораблей, шесть крейсеров, двадцать миноносцев и 16 торпедных катеров.
В целом русский флот характеризовался технической разнородностью собранных кораблей, которая даже в однотипных группах (например, в классах крейсеров или броненосцев) достигала таких величин, при которых оперативно и гибко управлять дальневосточными эскадрами было затруднительно. Флот России был, скорее, не оперативно-стратегическим объединением, а неким собранием ценной военной техники, которую использовать поодиночке было опасно и недопустимо, а эффективно вместе — невозможно.
Военно-морской флот Японии можно охарактеризовать кратко: он был современным, можно сказать, новейшим и строился по хорошо продуманной программе в кратчайшие сроки. Эти факторы определяли огневую эффективность и высокую мобильность японских боевых кораблей, позволяли легко использовать японский флот, как оперативно-стратегическое целое.
В 1895 году в Японии была принята единая кораблестроительная программа, которая позволила японцам вступить в войну с Россией (1904 год), располагая одним из мощнейших флотов в мире.
В Соединенных Штатах и Великобритании японцы заказали серии из четырех эскадренных броненосцев и пяти небронированных быстроходных крейсеров. Кроме того, в Англии было построено 11 суперсовременных эскадренных миноносцев. Во Франции и Германии были построены шесть броненосных крейсеров первого класса с мощным артиллерийским вооружением. Кроме того, в этих же странах шло строительство 23 средних миноносцев. Немцы и французы к началу Русско-японской войны также успели поставить Токио 27 миноносцев малого водоизмещения (менее 100 тонн). Помимо всей этой армады, в самой Японии было построено три минных крейсера и более 30 малых боевых кораблей — так называемых миноносок.
При столь обширной программе инонационального морского строительства, японцы не упустили из вида задач по коренной модернизации собственной корабельной индустрии. Сразу после победы в Русско-японской войне они почти полностью отказались от масштабных закупок военной техники за рубежом. В кратчайшие сроки японцы перешли к строительству самых современных крупнотоннажных кораблей (линкоры, авианосцы, крейсера) исключительно на национальных верфях, силами только японских инженеров и рабочих.
Стратегическая мысль Генеральных штабов
Приходится со скорбью, но честно признать: в России осмысленной военной политики, преследующей в отношении Японии стратегические цели, не существовало, увы, вплоть до конца Русско-японской войны. Происходили околостратегические флуктуации, когда на какое-либо действие или предложение японской стороны приходилось противодействовать или отвечать. Изредка, когда времени на раздумье или реакцию русскому военному механизму предоставлялось больше — получалось «как лучше». Обычно же, поскольку времени для принятия решения почти всегда было в обрез (особенно, если возникала необходимость консультаций с известным стратегической бесталанностью русским царем), — получалось «как всегда», то есть пароксизмально и потешно, в лучшем случае — посредственно.
Стратегическая посредственность Генерального штаба России позволила английскому военному аналитику, полковнику Джеймсу Грирсону считать русскую армию начала ХХ века «львами, которых ведут в бой ослы». Побывав в качестве наблюдателя от Великобритании на нескольких маневрах русской армии в Красном Селе, понаблюдав за работой офицеров Генерального штаба, Грирсон пришел к выводу, что реальная подготовка русских офицеров к эффективной штабной работе стоит «ниже презрения». Возможно, англичанин несколько погорячился в своих обобщениях, но реальные действия русских флота и армии в войне с Японией свидетельствуют все же о невысоком уровне стратегического мышления и крайне низких оперативно-тактических навыках русского офицерства.
Генерал А.Н. Куропаткин, бывший военный министр Российской империи, уже проиграв, в качестве главнокомандующего сухопутной армией, войну с Японией, писал: «Война становилась неизбежной, но мы (надо полагать, офицеры русского Генерального штаба. — РП) этого не осознавали и в должной мере не готовились к ней». Ценное, но, к сожалению, явно запоздавшее прозрение.
Крейсер «Громобой». Репродукция: С. Озерский / РИА Новости, архив
Крейсер «Громобой». Репродукция: С. Озерский / РИА Новости, архив
Стратегическая неготовность русского Генерального штаба к борьбе с армией микадо доходила до такой гротескной степени, что даже составлением общего плана мероприятий на случай войны с Японией в стенах Генерального штаба в Петербурге не занимались. Подготовка такого плана была поручена штабу Приамурского военного округа во Владивостоке — как будто бы речь шла о подавлении восстания приамурского племени удэге, а не о напряженнейшей глобальной борьбе с одной из ведущих мировых держав.
Поскольку настоящей штабной работы для подготовки целостного плана стратегического противоборства с Японией русский Генеральный штаб не вел, русские военные карты предполагаемого района боевых действий в Корее и Маньчжурии были из рук вон плохи. На них подчас отсутствовали даже реки и господствующие высоты. Напротив, японские военные карты этих мест, по единодушному мнению всех военных аналитиков, включая и русских, были исключительно точны, превосходно детализированы даже в малозначащих деталях.
Японский Генеральный штаб являл полную противоположность работе русских генштабистов. В рабочих кабинетах высших офицеров Страны восходящего солнца даже глубокой ночью горел свет. В своей деятельности японские генштабисты руководствовались стратегической установкой, лаконично сформулированной еще в середине 1890-х годах выдающимся государственным деятелем Японии того времени, графом Окумой. «Мы должны воевать с Россией, — писал Окума, — из принципа обеспечения жизни будущих поколений японцев. Нам необходимо перебраться на материк. Сегодня наши землевладельцы сеют хлеб на скалах. У японцев нет земли, где мы могли бы работать. Нам необходимо бороться (с русскими) не на жизнь, а на смерть».
С назначением блестящего интеллектуала и убежденного националиста генерала Кодамы на должность главного военного аналитика (фактического руководителя) Генштаба Японии методичная подготовка к войне с русскими стала буквально новой религией этого учреждения.
Тон этому идейному тренду задавал сам Кодама. В ключевой период над созданием оперативно-стратегического плана войны против России генерал Кодама не выходил из японского Генштаба на протяжении тридцати суток. В итоге генерал лично подготовил 18 стратегических сценариев борьбы сухопутной армии Японии против России.
Один из этих сценариев был блистательно реализован генералом Ойямой в отношении русских военных сил под командованием крепкого задним умом генерала А.Н. Куропаткина.
Автор — доктор исторических наук
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
