«После аварии я с нуля восстанавливала умение петь»

Нина ВедеНина-Меерсон. Фото: из личного архива

Нина ВедеНина-Меерсон — о шоу «Голос», вокалотерапии и о том, почему не надо слушать врачей-пессимистов

Алена Быкова

21 мая, 2016 06:45

9 мин

— Три года назад в Абхазии на серпантине на нас из-за поворота вылетел бронированный Land Rover по встречной полосе. Нашей вины нет никакой, но того человека не наказали: у него, насколько я знаю, оказался высокопоставленный родственник. Я ехала на переднем пассажирском сиденье, — рассказывает «Русской Планете» певица Нина ВедеНина-Меерсон из Тольятти, ставшая известной всей стране после слепых прослушиваний телешоу «Голос-4».

— Вы очнулись в больнице?

— Я не теряла сознание, руководила всем процессом. Сразу поняла, что произошло, где перелом позвоночника, где разрывы, и говорила помощникам на дороге, что со мной делать. Уже в больнице после операции реаниматолог сказал, что это меня и спасло: если бы я была без сознания до приезда скорой, то могла и не выжить.

Врачи сначала говорили, что у меня не получится восстановиться, а потом (когда я уже сама добилась продвижений) — что надо пахать и пахать, и будет лучше. Вот пример: одно время я не могла ходить в туалет и просила врача в больнице Израиля дать мне стимулирующие средства. Врач раздумывал 2,5 месяца, а потом сказал: «При твоей травме эта функция никогда не восстановится». Я выслушала, разработала себе собственную программу восстановления, и через 8 месяцев у меня все получилось. После диагностики оказалось, что эта часть организма у меня теперь работает лучше, чем у некоторых здоровых людей.

— А откуда у вас знания, по которым вы разработали эту программу?

— Я окончила СПбГУКИ по классу эстрадно-джазового вокала. В последние три года до аварии преподавала. Во-первых, когда ты преподаешь вокал и хочешь хорошо это делать, ты обязан очень хорошо знать анатомию. Меня к тому же всегда интересовала медицина. Во-вторых, я преподаю не так: «Спой мне одну ноту, спой другую», — а отталкиваюсь от психологии и физиологии. Поэтому я хорошо знаю, как устроен человеческий организм, что с чем связано.

Более того, у меня есть курс «Вокалотерапия»: это голосовой тренинг, работающий, в том числе на оздоровление. Я работаю и с беременными, и с сердечниками, и с людьми с ДЦП. У меня была восьмилетняя девочка с тяжелой формой эпилепсии. Когда мы стали заниматься, у нее прекратились приступы. Я сама себе вылечила клинически зафиксированный диагноз «бронхиальная астма», до этого целиком зависела от ингаляторов и сильно задыхалась.

После аварии у меня сначала был паралич полностью от пупка (чуть выше) и до ступней, я ничего не чувствовала. Но потихоньку начал включаться верх живота, потом низ, и теперь уже бедра работают. В больнице, когда мне вводили трубку, повредили связки, и я даже шептать не могла. Я полностью заново восстанавливала голос.

Нина ВедеНина-Меерсон в программе «Голос»

Нина ВедеНина-Меерсон в программе «Голос». Фото: из личного архива

— В чем принцип вашей методики?

— Человек никогда не запоет, пока у него есть психологические зажимы. Эти зажимы создают физиологические зажимы, которые — в какой бы части тела они ни находились — дают натяжение голосовых связок. Когда я занимаюсь с детьми, то с начала уроков разрешаю им прыгать, валяться, мотать головой, как болванчики, — мне нужно, чтобы у них расслабилось тело. А тело — это отображение внешних факторов. Так что если человеку говорить: «Ты ничего не можешь», — он ничего и не сможет, как ни будет стараться.

— После аварии у вас самой наверняка же появились свои физиологические зажимы?

— Нет, и страха не было. Мне не казалось, что теперь это навсегда.

— Как изменились после травмы ваши отношения с окружающим миром, помимо очевидных бытовых трудностей?

— Было сложно, когда лежишь, ничего не можешь сделать для себя и вынужден гонять окружающих: «Мне нужно это, подайте то». И ты понимаешь, как тебе надо, но не можешь объяснить другим. А люди-то стремятся помочь, но, бывает, делают что-то без твоей на то нужды либо не так, как надо тебе. Вот это трудно: я вынуждена все время быть благодарной, объяснять, как надо, и как будто оправдываться, почему мне нужно заправлять постель именно так, использовать простыни на резинках вместо обычного белья. Некоторые упрекают: «Умерь капризы», — но я не капризная! Мне приятна помощь, но мои требования — необходимость, без которой мне не справиться.

Еще морально очень тяжело, что у меня не работают только ноги, но они не дают мне задействовать все остальное, что работает на 100%. А я еще и не привыкла жаловаться и просить.

— Видимо, до аварии вы были очень самостоятельной и всего добивались сами.

— Даже слишком самостоятельной...

— Через какое время после травмы вы снова начали петь и преподавать?

— Преподавать — через полтора года, впервые выступила примерно через год. И мой голос после аварии стал гораздо объемнее, чем был раньше! Это загадка: я ведь сижу, он не должен таким быть. Помню, на первом концерте стала петь — а там тако-о-ое! И у меня в голове: это что, я?? Что с этим богатством делать-то?

— Были ли у вас психологические барьеры перед выходом на сцену на коляске?

— Конечно, были! Только сейчас они начинают уходить. Я не хотела, чтобы меня жалели, я не урод, не собираюсь помирать, и, в принципе, у меня все в порядке. И я поняла: если не хочу, чтобы жалели, значит, надо сделать так, чтобы восхищались. То есть привести себя в такой внешний порядок, чтобы никому в голову не пришло мне сочувствовать.

Это первое. И второе: было большой неожиданностью, что, если раньше я стояла, а зрители сидели, то сейчас я сижу — а все встают!

— На слепых прослушиваниях в шоу «Голос» вы видели замешательство судей, когда они поняли, что вы на коляске, а никто не повернулся?

— Это у вас сложилось такое впечатление, потому что вам не все показали. Например, реплика Александра Градского: «Если бы я только мог представить, что человек так поет сидя», — в эфир не вошла. Они реагировали не на то, что я бедная-несчастная, а на голос, так звучащий у сидящего человека.

— В соцсетях вы размышляли, не приехать ли на «Голос» еще раз.

— Просто меня завалили письмами, чтобы я вернулась и снова там спела. Я и хотела бы, и не хотела бы. Нет — потому что не хочу восприниматься как человек, пользующийся своим положением. Хотела бы — потому что участие в телепроекте позволяет реализовывать планы, связанные вообще с другими людьми.

Вот сейчас я пытаюсь пробивать доступную среду в нашем городе. Я не могу себе даже нормальный пандус поставить до сих пор. 9 мая у меня случилась истерика: все цветет, все так прекрасно, а я сижу дома, просто потому что меня некому вынести из подъезда, кроме мужиков, которые разъехались. У меня была проблема в аэропорту с некомпетентными сотрудниками — но как только они узнали, что я участница проекта, все моментально начало решаться! Так что чем больше меня знают и видят, тем больше я могу сделать для других.

— Почему вы решили не просто сделать пандус себе, а заняться защитой прав на безбарьерную среду?

— Я занималась этим и до аварии. Я работала с детьми с инвалидностью. И вообще всегда была борцом за справедливость. Я вижу, как страдают не только люди на инвалидных колясках, но и мамочки с колясками обычными. Заявляете, что у нас доступная среда, — сделайте! Или не заявляйте...

Вот в том же аэропорту Самары в туалете для инвалидов сделали очень высокий порожек. Администрация аэропорта сказала: «Мы знаем, что сделано плохо, но ничего не можем поменять». Я дошла до Роспотребнадзора. Порожки убрали. И таких вещей много. Мы с друзьями хотим провести несколько экспериментов, в том числе записываем видеоролик со мной «Один день из жизни инвалида в городе», где покажем, куда я могу и не могу заехать.

Нина участвует в проекте, демонстрирующем, что городская среда не приспособлена для людей с ограниченными возможностями

Нина участвует в проекте, демонстрирующем, что городская среда не приспособлена для людей с ограниченными возможностями. Фото: из личного архива

— Вы когда-нибудь думали, зачем в вашей жизни должна была произойти эта авария?

— А я знаю зачем, но озвучивать не буду. Я заранее предчувствовала, что она произойдет. Мы ехали, и я думала: «Интересно, что испытывают люди, когда врезаются?» А когда мы врезались, первое, что я сказала: «Так вот, оказывается, как это бывает!» И ехать я не хотела и отговаривала всех. У меня и раньше сбывались предчувствия, но до аварии я не слушала себя.

— Что вы могли бы сказать людям в том положении, в каком были сами после аварии?

— Надо много пахать, работать над собой, не слушая тех, кто в вас не верит. Еще — любить жизнь. Как бы мне ни было плохо, у меня никогда не было желания что-то плохое с собой сделать. Бывает, что ничего не хочу и все противно — но радует, что и умирать я тоже не хочу!

Есть такая книга в интернете «Жить стоит», автор — Ирина Триус, буду благодарна, если вы ее упомянете. Она о женщине, закованной целиком в гипсовый «скафандр» из-за туберкулеза костей. В ней такая сила! Эта женщина выучила языки, стала профессиональным переводчиком... В общем, лучше прочитать, не буду рассказывать. Держать такие истории в голове я желаю не только тому, кто попал в трудную ситуацию, но и вообще любому.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе