Новости – Люди

Люди

«Европе нужен новый Ленин»

Фото с личной страницы Гуидо Карпи в Facebook

Итальянский профессор, историк марксизма Гуидо Карпи рассказал «Русской планете», как Италия оказалась на задворках Европы и можно ли реформировать левые идеи

11 июня, 2013 04:30

15 мин

«Русская планета» встретилась с итальянским профессором университета Пизы Гуидо Карпи и поговорила с ним о левых, о будущем Европы, идеологии всеравнизма и Жириновском, итальянской провинциальности и мечетях в Казани.

Гуидо Карпи (1968) – профессор русской литературы в государственном университете Пизы. Специалист по общей теории литературы и по социологии русской литературы. Опубликовал книги «Достоевский – экономист» (Фаланстер, 2011), «История русской литературы. От Петра Великого до Октябрьской революции» (2010, на ит. яз.); редактировал несколько антологий русской поэзии на итальянском языке и сборник научных работ Максима Ильича Шапира. Занимается общей историей русского марксизма.

— Давай поговорим о жизни левой мысли, левых движений и партий в современной Италии.

— Левая политика имеет общеевропейское измерение. В Италии все более или менее отдают себе отчет, что левые могут существовать и делать что-то цельное только в общеевропейском плане, что надо найти общее поле с другими левыми движениями Евросоюза. С другой стороны, у нас есть своя специфика. Наши движения и партии, которые сейчас сознают себя как левые, еще не нашли способ соединить свою практику в Италии с общеевропейскими проблемами и задачами. Особенность итальянской политики (об этом уже говорил Антонио Грамши в тридцатые годы) в том, что у нас никогда не было буржуазной революции. Итальянская буржуазия никогда не была прогрессивным двигателем, как это было во Франции, Германии или Англии, а всегда оставалась политически пассивной.

— Из чего сейчас составлено политическое поле в Италии с точки зрения общества?

— Мир либеральных профессий, вроде адвокатов и врачей, обычно поддерживает правые движения, как и мир крупных предпринимателей. Есть также область lavoro dipendente («подчиненной работы». — РП), мир рабочих, который поддерживает левых. А в середине существует огромная масса сферы мелких услуг. В Италии она особенно большая и раздробленная. Мелкая торговля и предпринимательство всегда были очень распространены у нас. Это политически малоактивная сфера, которая колеблется между поддержкой правых и левых. Исторически она всегда поддерживала партию христианских демократов, пока та существовала. В начале девяностых Берлускони смог ее привлечь своим популистским дискурсом. Сейчас же между левыми идет активная дискуссия, как раскалывать эту социальную массу, чтобы привлечь к себе хотя бы часть ее представителей. Проблема в том, что нынешняя итальянская политика во многом не ответственна. Почти все, что касается экономический политики, решает Евросоюз. Из крупных вопросов итальянское правительство решает только вопросы о налогах. И главным для левых сейчас было бы путем налоговой политики расколоть эту среднюю массу, как когда-то говорилось, мелкой буржуазии, и поставить ее внутренние интересы друг против друга.

— Насколько левым можно назвать ваше правительство?

— Ни в малейшей степени. Нынешнее итальянское правительство — результат очень запутанного процесса, во многом и нам неясного. Все ожидали, что выиграет леволиберальная часть — наша Демократическая партия. Но она слишком гонялась за голосами центра, поэтому разочаровала свой коренной электорат. Многие левонастроенные либо не голосовали вовсе, либо голосовали за популистское «Движение пяти звезд» с очень простыми и вульгарными лозунгами. Его возглавляет бывший комик Беппе Грилло. В Италии есть понятие antipolitica. Это идеология, которая не признает никаких политических партий и движений, считает, что все политики — только воры и прохвосты.

Хотя у вас нет такого слова, думаю, в России есть своя «антиполитика». На уровне Жириновского, без его патриотического дискурса, но с модернизаторской закваской.

Например, то, что люди все должны решать через интернет. Можно сказать, что Беппе Грилло — это Жириновский минус патриотизм плюс интернет. Его выступления очень напоминают раннего Жириновского.

— Его поддерживают?

— На выборах он получил очень много голосов. «Движение пяти звезд» стало вторым по популярности. В правительстве получилась не полярная, но троичная система. С одной стороны Берлускони, с другой — левые и левоцентристы, с третьей — популистское движение Грилло.

— У которого нет политического будущего?

— Абсолютно никакого. Надо различать их официальный дискурс — это интернетовский популизм, мифология базовой демократии через интернет и антиполитика путем разжигания ненависти ко всем политическим партиям. Конечно, ядро последователей действительно верит во все это. Но в основном люди голосовали за Грилло из-за недовольства к традиционной политической системе.

— В чем причина этого недовольства?

— Наша национальная политика уже не способна отвечать на многие вопросы. Италия стала просто провинцией Европы. Но люди этого еще не сознают. Итальянцы живут так, будто никакого Евросоюза не было и мы до сих пор в семидесятых. Но Евросоюз постепенно отнимает у нас последние куски суверенитета. Возможно, это и прогрессивный процесс, потому что в качестве отдельной нации мы уже не можем существовать в многополярном мире с такими великанами, как Россия, Китай или США. Но в Италии еще никто не нашел политический путь вхождения в Европу. Свое недовольство итальянцы переводят на популистский и антиполитический язык: «Политика никому не нужна!». На самом деле у нас то и дело всплывают подобные настроения. Ведь сейчас это те же самые лозунги, которые существовали в самом начале фашизма, тоже позиционировавшего себя как антиполитическое движение: «Мы ни правые, ни левые! Ни против, ни за! За интересы обыкновенных людей!». По-итальянски есть еще одно интересное слово, qualunquismo, от слова qualunque, что значит «все равно». Qualunquismo — это идеология «все равно», всеравнизм, который ни за, ни против, как бы «обыкновенные» люди должны все решать сами. Эта идеология идет красной нитью от начала XX века до сегодняшних дней. Когда в Италии политическая система традиционных партий начинает давать сбой, сразу же всплывает всеравнизм и антиполитика.

Лидер «Движения пяти звезд» Беппе Грилло. Фото: EPA / ИТАР-ТАСС

— Тем не менее среди электората «5 звезд» есть и левые?

— Треть проголосовавших за них — бывшие левые, треть — бывшие правые. Еще одна часть никогда раньше не голосовала и придерживается идеологии чистого всеравнизма. Движение Грилло нельзя называть левым, это оптический обман. В нем видят что-то квазилевое из-за его базовой демократической риторики, но у них наличествуют и правые лозунги. Например, защита от гастарбайтеров, недовольство массовой миграцией из стран южного Средиземноморья, сильное недовольство парламентом и предпочтение президенциализма — классические правые лозунги в Италии. Так или иначе, только что в Италии прошли местные выборы, на которых движение Грилло очень сильно пало в голосах.

— Почему?

— После парламентских выборов была попытка Демократической партии создать правительство вместе с Грилло. Но он отказался, оставшись верным своим высказываниям, что никогда не будет создавать коалиционное правительство. Тогда Демократическая партия раскололась и организовала коалиционное правительство с партией Берлускони. Думаю, бывшие левые, голосовавшие за «5 звезд», этого никогда не простят Грилло. После отказа он резко упал с 20 процентов до 10. Вряд ли у него будут еще какие-то перспективы. Он упадет до 7-8 процентов и останется в этой нише. Его звездный час был после парламентских выборов. И хотя я резко не люблю Грилло и его движение, может быть, в коалиции с Демократической партией они смогли бы служить делу обновления итальянской политики. Я не уверен, стоит ли радоваться тому, что он проиграл, потому что настроения, которым дали голоса «5 звезд», остаются. Ближайшая опасность теперь заключается в том, что от Грилло и от антиполитики эти настроения и голоса перекочуют к праворадикальным движениям, похожим на греческую фашистскую партию «Золотой рассвет». В Италии и сейчас есть фашистские движения с достаточно приличным ареалом поддержки. Но массового характера они не получают, потому что еще слишком сильна травма исторического фашизма.

— Почему недовольные не голосовали за левых?

— Об этом очень много спорят. Есть разные ответы. Леворадикалы говорят, потому что в общей массе итальянские левые слишком умеренные. В свою очередь, умеренные левые говорят, что леворадикалы пугают избирателей. Кто прав? С одной стороны, радикалы действительно не привлекают много избирателей, потому что они напрямую призывают к таким пугающим итальянцев вещам, как многокультурная нация и интеграция иностранцев. С другой, либеральный дискурс слишком сильно проник в ментальность людей. Левые лозунги воспринимаются с недоверием. Если у рядового итальянца проблемы с работой, он уже не будет говорить, что виноват его работодатель и что нужно больше защиты рабочих от капитала. Он скорее скажет, что следует раскрепощать контракты между рабочим и предпринимателем, что надо защищать итальянских рабочих от иностранцев, что политика не должна вмешиваться в отношения рабочего и предпринимателя. После падения Берлинской стены в головы европейцев вдолбили, что возможно только либеральное решение проблем. И насколько бы теперь очевидной ни представлялась необходимость левой политики, людям претит сам словарь левых.

— Поддерживают ли рабочих профсоюзы?

— В этом большая разница между Италией и Россией. У нас профсоюзы — последний оплот защиты интересов рабочих и единственное массовое движение, в котором люди еще участвуют. Хотя часто участие в профсоюзе не отождествляется с какой-либо политической позицией. У нас три профсоюза: христианско-демократический и два более или менее левых. Но только верхушки в них принимают какую-то политическую окраску. Многомиллионная база остается без политической коннотации.

Например, многие североитальянские рабочие симпатизируют «Лиге Севера» (Lega Nord per l'Indipendenza della Padania, итальянские сепаратисты, которые хотят отделить более развитый север страны от Италии и основать самостоятельное государство Паданию — РП). Они голосуют за расистскую и ксенофобскую «Лигу Севера», но при этом участвуют в левых профсоюзах, которые остаются одной из немногих реальных сил. Кстати, на последних выборах голоса «Лиги Севера» тоже ушли Грилло.

— Расскажи подробнее о левых партиях.

— В отличие от всех других европейских стран, где есть три политические силы — либералы, консерваторы и социалисты — в Италии нет в явном виде ни того, ни второго, ни третьего. У нас была странная замороженная система после Второй мировой войны с христианскими демократами и коммунистами. Потом все рухнуло, пришел правопопулистский Берлускони, а коммунистическая партия не очень знала, что делать с собой. Так образовалась Демократическая партия, в которой одна половина — социалистическая, как другие социалисты во всей Европе, а другая — из христианской демократии.

Демократическая партия Италии напоминает средневековые рисунки зверей с головой льва, туловищем рыбы и птичьими крыльями. В каждом вопросе она разделяется. В Европарламенте понятия не имеют, что делать с этой партией.

Как все христианско-демократические партии, она должна сидеть с либералами — но тут же и социалисты! Наполовину по всем вопросам они с предпринимателями, наполовину с профсоюзами. Когда я спорю с друзьями из Демократической партии, я постоянно спрашиваю: «Скажите уже, что вы хотите? За кого вы выступаете? Вы же можете говорить, что вы выступаете за интересы предпринимателей? Ну говорите же! Нельзя же каждый раз вас колоть!». Они разделяются даже в вопросах гражданских прав. Одна половина за права гомосексуалистов и гастарбайтеров, другая — против. Это какой-то аборт, а не партия.

Есть «Критическая левая», это правоверные коммунисты, которые в себе тоже очень расколоты и потеряли почти всю поддержку. Сейчас их рассматривают в Италии как что-то смехотворно-архаическое.

Также есть промежуточная партия «Левые Экология Свобода» (Sinistra Ecologia Libertà). На мой взгляд, самая правильная, современного европейского типа. Но у них одна большая слабость — все держится исключительно на безусловной харизме их лидера, губернатора Апулии Ники Вендола. Очень колоритная фигура, крупнейший итальянский политик на данный момент. Но я уже достаточно немолодой, чтобы понимать, что на харизме одного человека никакая партия далеко не уедет.

Если бы в Италии образовалась нормальная социал-демократическая партия, как у остальных европейцев, думаю, хотя бы часть голосов популистских движений могла бы туда перекочевать. Однако в нынешней ситуации они пойдут к праворадикальным движениям.

— Итальянские левые ориентируются на другие страны?

— Наша проблема в том, что мы не привыкли соединять итальянскую политическую повестку с мировыми проблемами. Есть кучка леворадикальных интеллектуалов, которые зорко следят за экономикой и политикой развивающихся стран союза БРИКС. Но они склонны идеализировать эти процессы и усматривать в них будущее мирового прогресса. Я не берусь судить, насколько они правы. Когда они публикуют массу интересных сведений и анализов, это действительно помогает бороться нам с нашим провинциализмом. Но я не уверен, насколько процессы, которые происходят в России, Китае или ЮАР, можно отождествлять с социальным прогрессом. По крайней мере, насколько я знаю Россию, она в первую очередь ориентирована на сохранение своей независимости от США; я не вижу в этом ничего прогрессивного. Борьба двух империализмов — это, по-моему, еще не прогресс.

— Давай поговорим о недавней стрельбе в Риме в день избрания правительства. Известно, что стрелявший был потерявшим работу каменщиком. Некоторые СМИ преподносили этот случай как пример того, что честный итальянец пострадал от миграционной политики, в результате которой страну переполняют гастарбайтеры и итальянцы систематически лишаются работы. В частности, писали, что именно левые в Италии ратуют за приезд трудмигрантов, а несчастный преступник протестовал таким образом против левой толерантности и терпимости.

— Этот набор формулировок похож на дикую кашу из самых мракобесных передовиц в итальянских правых газетах, которые педалируют такие темы. Не думаю, что преступник планомерно собирался стать представителем какой-то группы людей и совершить от ее лица акт протеста. Это был просто сумасшедший. В других обстоятельствах произошедшему бы не придали значения. Но СМИ вцепились в этот случай и придали ему общеполитический смысл. Этот дискурс — недовольство правительством, неприятие гастарбайтеров и глобализации, которое может быть как слева, так и справа — до такой степени распространен в Италии, что сразу все подумали: «О, вот из-за этого он и стрелял!».

Недовольство массовым приливом иностранцев и нашей политикой очень сильно сплетены среди итальянцев, как две стороны одной медали. Италия — страна, не привыкшая к массовой иммиграции. У нас никогда не было большой империи, как у Испании, Португалии или Англии.

У нас никогда не было навыка общения с Другими. Италия всегда была провинциальной, католической, монолитной, монокультурной, моногорелигиозной и моноязычной страной. Только последние десять-двадцать лет мы столкнулись с иммиграцией.

А теперь уже начинает расти второе поколение мигрантов, которые требуют, как во многих странах Европы, jus soli, право почвы — чтобы тот, кто родился в Италии, автоматически становился итальянцем. Сейчас у нас об этом идет оживленная дискуссия: принимать jus soli или нет.

— Насколько остро стоит проблема конкуренции итальянских рабочих с гастарбайтерами?

— Такая проблема есть, но она преувеличивается. Смешиваются два фактора: психологическая неприязнь к гастарбайтерам как иностранцам и чужим и экономическая и социальная неуверенность итальянцев. Существуют конкретные проблемы конкуренции, которая действительно становится крупнее и крупнее. На данный момент они не массовые. Но, поскольку их активно педалируют СМИ, эти проблемы служат для разжигания ксенофобии на общей базе неуверенности в будущем.

Пока экономика развивалась, итальянцы смотрели на мигрантов косо, потому что они не привыкли к многокультурному укладу. Итальянцам трудно принять, чтобы в итальянском городе была мечеть. Когда я рассказываю своим студентам, что, подъезжая к Казани на поезде, ты видишь средневековый русский белокаменный кремль и в середине — огромную мечеть, на меня смотрят, разинув рот. Как если бы Пизанская башня оказалась минаретом — для итальянцев это звучит дико.

Итальянские полицейские ожидают прибытия тунисских иммигрантов на острове Лампедуза. Фото: Sicilia Today

До определенного момента это было только культурным шоком. Гастарбайтеры делали такие работы, которые итальянцы не делают или уже не готовы делать. Но сейчас, с экономическим кризисом, итальянцы воспринимают их как непосредственных конкурентов на рабочем рынке. Это касается не только гастарбайтеров, но и глобализации, общеевропейского соединения. Например, нашим дальнобойщикам стало труднее найти работу, потому что приезжают водители из Румынии. Румыны теперь такие же европейцы, как и мы, и могут конкурировать в Италии на тех же основаниях, что и итальянцы, не живя в Италии. Подобное положение вещей касается многих отраслей.

Главная настоящая политическая проблема в том, что Италия не может справиться с вопросами модернизации и европеизации. Но итальянцы не осознают этого, не видят соответствующий уровень проблемы. Думают не в категориях модернизации, а в категориях уверенности в будущем: «Буду ли я жить завтра так же, как жил вчера?». А такие проблемы проще сваливать на политиков, отсюда всеравнизм и антиполитика, или на иностранцев, отсюда расизм и в том числе опасность праворадикальных движений в будущем.

— Можно ли говорить о социальном прогрессе, о каких-то политических перспективах левого типа в Европе или это все перекочевало куда-нибудь подальше? В Южную Америку, например?

— Я уверен, что была упущена хорошая возможность именно в связи с итальянскими выборами. Если бы Демократическая партия выиграла, она могла бы вместе с французскими социалистами как-нибудь противостоять Германии в том, что касается социальной политики. Экономические законы очень жесткие для всей Европы, они не дают развиваться. Но какой бы ни была итальянская левая партия, если она сейчас придет к власти, то не сможет сделать почти ничего. Мы уже подписали кабальные общеевропейские законы, которые заставляют придерживаться строго либеральных правил. Как левый, я не могу думать, что в этом состоит прогрессивный путь для Европы. Что может произойти? Возможно, грядут какие-то потрясения.

Является ли Европа исключительно производителем финансового продукта или все-таки способна на что-то еще? И какое политическое устройство и какую социальную программу развития мы должны задавать, чтобы избежать опасность стать только большим производителем финансовых продуктов? Это главные вопросы, которые мы должны сейчас задавать себе, чтобы избежать расклада, когда вы доставляете нефть, китайцы производят трусы, а мы распространяем финансовые продукты. Это уныло.

Но Италия — это наихудшая точка зрения на общеевропейские процессы. Мы действительно очень провинциальны, маргинальны и с большим трудом потихоньку находим свое общеевропейское место. Итальянцы не думают о себе как о европейцах. Во Франции и Германии у политических лидеров есть разные взгляды на то, чем должна быть Европа. Они задают себе этот вопрос и спорят об этом. Мы могли включиться в этот спор, если бы Демократическая партия победила. У нее есть множество слабостей, нет четкой политической ориентации, но есть ряд политиков, которые хотя бы мыслят по-европейски, хоть и невнятно. Они менее провинциальны, чем другие. Наши ультралевые, которым я очень симпатизирую по некоторым вопросам, крайне никчемны в вопросах европейского соединения. Они мыслят либо в общих антиглобалистских категориях, либо как правоверные итальянские коммунисты. В этом весь парадокс:

для Демократической партии социалистические партии Европы – слишком левые, а для ультралевых — отщепенцы.

По крайней мере, я уверен, что так называемый экономический кризисе в Европе — это не более, чем идеологическая кличка, эвфемизм. Кризис предполагает, что мы выйдем из него и все будет, как раньше. Как будто кризис — это нечто временное, после чего все возвращается на круги своя. Но это не так. В первую очередь, кризис — это перераспределение богатств. Европа уже никогда не вернется в то же состояние, в каком была пять лет назад. Напротив, когда кризис кончится, мы окажемся в совокупности еще беднее и маргинальнее, чем раньше. Нашей задачей как левых является борьба с тем, чтобы кризис автоматически не означал перераспределение дефицитных ресурсов внутри Европы в пользу богатых, а не бедных классов. Экономическая и социальная ситуация в Европе становится сейчас типологически совершенно другой. На это необходим политический ответ, но в таком случае нужен какой-то прозорливый гений, который продумает все на десять лет вперед. Новый Ленин.

— Итальянская молодежь может нам дать нового Ленина? Как молодежь вообще относится к левой идее?

— Есть определенная часть молодежи, которая отождествляет себя с левыми. Но надо понимать, что это значит. В основном для них это жажда быть свободными от старых традиций итальянской культуры: католицизм, сексуальные репрессии, неприятие иностранцев, семейные традиции. Это здоровое явление, но еще не политическая позиция. Многие признают себя левыми ради этого, но политически активных молодых людей очень мало. Я вижу в их требованиях потребительский налет. Они всегда хотят определенные потребительские свободы. Получать какую-то государственную ренту, свободно пользоваться чем-то. Но они никогда не выдвигают впереди, например, свободу найти работу. В некоторых регионах Италии, где правят левые, местное правительство конфисковало неиспользуемые земли у землевладельцев и предложило возможность устроить молодежные кооперативы земледельцев. Молодые итальянцы никак не отреагировали. Откликнулись только гастарбайтеры, которые работали в подчиненном положении и увидели, что можно строить кооперативы и свободно обрабатывать землю.

— Какое место в политической жизни Италии занимают местные власти?

— Местное соотношение сил играет у нас очень большую роль. В Италии политические силы крайне раздроблены в пространстве. Особенно это видно на муниципальных выборах. Они только что прошли и там такая пестрота! В соседних городах совершенно разные схемы — кто как с кем соединился. Италия объединилась в конце XIX века, и мы до сих пор сохранили муниципальный дух. По-итальянски есть характерное слово campanilismo, от слова campanile, «колокольня», то есть привязанность к своей колокольне: по-русски можно сказать «колоколизм». Только что были муниципальные выборы в городе, где я работаю, в Пизе. Я был кандидатом от партии «Левые Экология Свобода». Мои товарищи из «Критической левой» в Пизе обозвали меня ренегатом, потому что в Пизе «Левые Экология Свобода» была в союзе с Демократической партией. А в маленьком городке Кальчи, где я живу — это в десяти километрах от Пизы — фактически предместье, я каждый день езжу на велосипеде — у «Критической левой» большинство в местном муниципиуме с Демократической партией и «Левые Экология Свобода». Так, мы союзники с ультралевыми в городке, где я живу, а через десять километров уже страшные враги. И такой порядок вещей во всей Италии. Каждые десять километров политическое равновесие меняется.

Местная власть и местная политика в Италии — кузница, где вырабатываются и политические лозунги, и лидеры будущего. Кроме Ники Вендолы можно упомянуть мэра Флоренции Маттео Ренци, молодого представителя либерального крыла Демократической партии. Не меньшее значение имеет Джулиано Пизапиа из Sinistra Ecologia Libertà, левый мэр традиционно весьма консервативного Милана.

Крайне важную роль играет предстоящая баллотировка в мэрию Рима. Если в столице — после пятилетнего господства неофашистов под эгидой мэра Алеманно — победит демократ Игнацио Марино, это будет настоящим прорывом и для национальной политики. Марино очень радикально настроен по вопросам гражданских прав, что в двух шагах от Ватикана, конечно, звучит прямым кощунством,

Кстати, когда город, традиционно окрашенный в какой-то политический цвет, переходит к другому лагерю, у нас это воспринимается очень остро, вне зависимости от общенационального значения города. Например, когда год назад очень буржуазный, дремлющий и консервативный Кальяри (столица острова Сардинии. — РП) получил молодого и энергичного левого мэра Массимо Дзедда, это произвело немалое впечатление и на материке. Тем более что Сардиния — это все-таки родина нашего Грамши.

— Какие интеллектуальные ориентиры сейчас у итальянских левых? В России из ваших мыслителей популярны, например, Антонио Негри и Джорджо Агамбен.

— Никак не могу разделять эти ваши вкусы. В семидесятые Негри, в противоположность настоящим массовым организациям рабочих (компартия и профсоюзы), идеализировал якобы автономных от любого политическoго опосредования «пролетариев», которые на деле оказываются нечленораздельной массой деклассированных низов. Спустя 20 лет он переварил ту же самую кашу и подал в глобальном соусе, предлагая теорию «империи» и «множеств». Его учитель по теории «автономии класса» был коммунист-еретик Марио Тронти, который впервые задал вопрос о политике, которая смогла бы интерпретировать и контролировать итальянскую модернизацию с точки зрения рабочего класса. Книга Тронти «Рабочие и капитал» была одной из влиятельнейших для всего левого движения 1970 годов. Но в результате Тронти дистанцировался от своей радикальной позиции. Он признал незаменимую роль организации и государства в вопросах классовых взаимоотношений, порвал с Негри и впоследствии вернулся в лоно итальянской Компартии. Сочувствующим направлению Негри из современных работ я бы советовал классическое исследование его частичного сподвижника Паоло Вирно «Грамматика множества» о языковых воплощениях социальных «жизненных форм».

Что касается Агамбена, в Италии он не ассоциируется с левой политикой и считается чисто этическим философом, последователем Фуко, особенно интересующимся отношениями между государственным правом и жизнью. Его воспринимают как фантазера, притом несколько туманного. По части biopolitics в нашем левом движении больше ценят Роберто Эспозито, его работу «Communitas: the Origin and Destiny of Community».

Не следует забыть и о довольно прочной фаланге левых историков (Рита ди Лео, Мария Мериджи, Джанпаскуале Сантомассимо, Бартоло Англани), которые пытаются перечитывать заново отечественную — да и европейскую — историю с марксистской точки зрения. Есть еще несколько серьезных левых экономистов типа Риккардо Беллофиоре и пара добротных социологов, Лучано Галлино («La scomparsa dell'Italia industriale», 2003; «Finanzcapitalismo. La civiltà del denaro in crisi», 2011; «La lotta di classe dopo la lotta di classe», 2012 — РП) и Марко Ревелли («Sinistra Destra. L'identità smarrita», 2007 — РП). Без этих имен сложно понять специфически классовые и общесоциологические процессы, которые происходят у нас. Хватит думать о том, что в первой половине XX века наиболее известный во всем мире итальянский мыслитель был Бенедетто Кроче, а теперь – Умберто Эко… Это уже диагноз!

Но нужно подчеркивать, что

сегодняшний массовый культурный дискурс в Италии крайне беден и банален.

Дело в том, что пока длилась холодная война, политические и интеллектуальные поля были смежными, примыкающими. Интеллектуалы были на службе политических движений. Теперь же оба поля перемешались в СМИ-миксере: интеллектуалы и политики неизмеримо меньшего масштаба, чем во времена Пазолини и Берлингуэра, сегодня сидят рядышком в ТВ-гостиной и перемалывают одну и ту же херню... Неудивительно, что за «интеллектуалов» слывут теперь такие полупублицисты-полугуру, как Роберто Савиано. У нас нет даже нормального умеренно-левого газетного обозревателя вроде Пола Кругмана. Только какие-то его мизерные шаржи, да и то в лучшем случае.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе