1941 год. Под Москвой стервятник кружит…
Сегодня многие из нас не задумываются над тем, что где-то рядом полыхала Великая Отечественная война.
Например, на месте универсама в Строгине стояла 18-я батарея, неподалеку - в Мякинине испытывали первую отечественную установку «СОН», улавливающую звук летящего немецкого самолета, находившегося в 60-ти километрах отсюда. В том же Строгине, в районе улицы Исаковского находилась 20-я батарея, расчет которой сбил один из первых вражеских бомбардировщиков. Другая батарея - 22-я, защищавшая Карамышевский шлюз - последний в системе канала имени Москвы перед входом в город, располагалась между Хорошевским шоссе и Верхними Мневниками.
В деревне Митине была организована медсанчасть, для тяжелораненых работал госпиталь, расположенный в Архангельском. Погибших хоронили на кладбищах в Пенягине, Павшине, Красногорске, Троице-Лыкове.
Отважно сражалась противовоздушная 21-я батарея, которой помогала 25-я, дислоцированная в деревне Терехове, рядом с Филями. Немало беспокойств немцам доставила 24-я батарея под командованием капитана Зайцева, размещавшаяся в Щукине.
«Все вокруг полыхало, ухало, рвалось. Было светло, как днем, - вспоминал участник тех событий Андрей Тарасенко. - После сброса на парашютах осветительных бомб с вражеских самолетов полетели «зажигалки», фугасы и пустые дырявые бочки, которые издавали ужасный, пугающий звук. На батарее все пылало и рвалось. Стволы орудий накалились докрасна, горела краска, языки пламени лизали дульные тормоза. Огневики и прибористы отстреливали одну за другой цели, не давая самолетам прорваться через огневую зону. В деревне люди метались от дома к дому, ржали кони, ревел скот...»
«Когда началась война, мне шел пятый год. Услышав рев немецких самолетов, мы - мама с сестрой Надей на руках и я - бежали прятаться, – рассказывал автору житель столичного района Куркина, которое в то время было ближним Подмосковьем, Юрий Андреев. - Один «мессер» шел так низко, что видно было лицо летчика. Он улыбался… Немец не стрелял, но было очень страшно – казалось, черная махина рухнет на наш дом. Помню, как красноармейцы с винтовками вели по улице Куркина диверсанта. На вид обычный мужик – в телогрейке, на голове треух. Я долго допытывался у взрослых – что он такого натворил? В Куркине размещалась зенитная батарея, а наблюдательный пункт с пулеметом был на колокольне храма. Когда немцев прогнали, мы с ребятами по ветхой лестнице лазили на верхотуру. Но, кроме гильз и сгнившей соломы, ничего не нашли. В наших местах проходил один из рубежей обороны Москвы. Я видел, как осенью сорок первого местные жители и москвичи рыли противотанковые рвы. Если хорошенько приглядеться, их можно увидеть и сейчас. Правда, они заросли травой и кустарниками и почти слились с рельефом местности. Долина реки Сходни была уставлена «ежами», гранитными надолбами. Недалеко, в деревне Юрове установили два бетонных колпака с амбразурами. Это были доты - долговременные огневые точки. К счастью, немцы до наших мест не дошли…»
Помянем добрым словом бесстрашных московских водителей автобусов, троллейбусов, вагоновожатых, которым довелось хлебнуть лиха. Были случаи прямого попадания бомб в наземный транспорт: на Старой площади, Шоссе Энтузиастов, Краснокурсантской площади немцы разбомбили трамвайные вагоны с пассажирами.
Во всех депо Москвы были закрашены демаскирующие крышевые фонари, на 37-ми конечных станциях трамвая сделаны укрытия-щели. Действовали правила работы вагонных бригад в условиях воздушной тревоги. В них говорилось, что все вагоновожатые обязаны иметь при себе противогазы, по сигналу воздушной тревоги они должны останавливать трамвай так, чтобы он не мешал проезду других транспортных средств.
Нельзя было тормозить напротив подъездов крупных фабрик, заводов, складов и гаражей, зданий пожарных и воинских частей, больниц. Вагоновожатым запрещалось во время воздушной тревоги покидать салон, за исключением экстренных случаев.
«На подъем идет троллейбус. Водитель тов. Сидоров плавно ведет машину, - писала газета «Московский транспортник». - Опытным взглядом он оглядывает улицу. Уже выработался навык работать в условиях полной темноты. На трассе изучен каждый поворот, знаком каждый перекресток. Вот здесь недалеко остановка. Нужно подвести машину ближе к тротуару. И вдруг воздух режет тревожный вой сирены, еще и еще, и город наполняется гулом. Тревога. «Граждане, направляйтесь в бомбоубежище». Двери открыты. Пассажиры вышли, отключены штанги. На окраине зенитки открыли огонь… Со свистом посыпались бомбы. Одна из них упала на троллейбус, пробила крышу и пол и разбилась под машиной. Куски загорелись ослепительным пламенем. Собирать их из-под машины было невозможно… Дежурные милиционеры помогли откатить троллейбус. Загасили бомбу, засыпали песком горящие осколки. Машина осталась цела. Через два дня снова по старой трассе ходила машина тов. Сидорова. Только на потолке и полу заметны маленькие заплаточки заделанных пробоин…».
Московские водители были не только бесстрашными, но и бдительными людьми. Как сообщил «Московский большевик», дежурная по троллейбусной станции «Северянин» Мария Богомолова обратила внимание на «любопытного» старичка. Он с простодушным видом интересовался состоянием и размещением московского троллейбусного хозяйства. Богомолова, заподозрив неладное, препроводила его в милицию. Там выяснилось, что интерес прохожего был не праздным…
Трамваи перевозили раненых, подвозили эвакуированных – женщин с детьми, стариков – к вокзалам. В Москве появились вагоны, которые заменили автомобили, мобилизованные на фронт. Они перевозили грузы по заявкам предприятий и учреждений. Для доставки дров и угля началось строительство новых трамвайных линий к базам в Лефортове, Сокольникам, Южному речному порту.
Поскольку вторжения немецкой авиации в небо Москвы стали постоянными, горожане быстро привыкли к пронзительному вою сирен и надсадному гудению вражеских бомбардировщиков.
Маргарита Борзенко рассказывала об одном из налетов: «Мы жили тогда возле театра Образцова, который тогда только строился. Мама схватила на руки моего маленького братика, я - сестру, и мы вниз по Садовому кольцу, к подземному переходу. Люди бегут, кто-то упал, кто-то навалился на него, все спотыкаются, крики стояли жуткие. Я говорю: «Мама, давай ближе к стене, по стенке будем идти… Хотели обратно повернуть, но толпа помешала».
В книге «Записки советского интеллектуала» историк Михаил Рабинович писал: «По сигналу тревоги мы заняли посты на чердаке. Нам с аспирантом Мальцевым было хорошо видно через слуховое окно, как вражеский самолет поставил в ясном небе дымовое кольцо, как стали прилетать бомбардировщики и сбрасывать в это кольцо свой груз - на этот раз только фугаски... На Никитском бульваре бомбой снесло полдома - и повисла над бездной кровать. На Воздвиженке (тогда - улица Коминтерна – В.Б.) зияет пустыми окнами дом рядом с кино: бомбы попала внутрь. А Кутафья цела, хоть нам и показалось сверху, что там взметнулся взрыв…»
Помню немецкий самолет, который сбросил девять тяжелых бомб – он прошел с Арбатской площади улицей Горького, по скверам Бульварного кольца, - вспоминала писатель и искусствовед Нина Молева. - Первая бомба попала туда, где сейчас Дом журналиста, а в то время там был райком комсомола, – пламя, дым… остальные легли по этому скверу. Около памятника Тимирязеву, (на Тверском бульваре – В.Б.) метрах в пятнадцати, стояла женская зенитная батарея – прямое попадание. Потом в газете мы увидели фотографии этих девушек – они улыбались…»
Взрывной волной памятник сбросило с пьедестала, отскочившая каменная голова влетела в окно дома, где находился Кинотеатр повторного фильма. У скульптуры оторвало руку. Следы той бомбежки и сегодня можно увидеть на «теле» памятника.
Начальник штаба МПВО С.Е. Лапиров вспоминал, что были повреждены трамвайные пути, сорвана контактная сеть, но уже на следующий день у Никитских ворот ходили трамваи, а к вечеру памятник водрузили на свое место. В аварийно-восстановительных работах принимали участие многие горожане.
Один из очевидцев рассказывал, что вражеский самолет, покружив над Болотной площадью и, обстреляв прохожих, исчез. Причем, немецкие летчики не обратили внимания на Кремль, который был совсем рядом! То ли они испугались огня с земли, то ли их обманула маскировка.
«Мне довелось наблюдать с Моховой (тревогу объявить не успели) воздушный бой где-то над Арбатом, - вспоминал кандидат экономических наук Александр Иванов, которому в ту пору было десять лет. - Самолеты вились, как рой пчел, и от них отлетали огоньки. Потом часть самолетов вдруг отошла в сторону (видимо, наши) и начался шквальный зенитный огонь (значит, координация была четкой), так что немцам пришлось улепетывать буквально с порога Кремля.
В тот момент один снаряд упал и разорвался на ступеньках библиотеки имени Ленина, у черных колонн, у которых на раскладном стульчике сидела вахтерша. Еще не развеялся дым от взрыва, когда я подбежал к ней: она лежала, обливаясь кровью. Я только успел сказать ей: «Крепитесь, бегу за санитарами!» Но от станции метро «Александровский сад» (в то время - «Улица Коминтерна» - В.Б.) уже бежали люди с носилками. Они не знали о пострадавшей, но мчались с опережением на взрыв!»
В Москве появился плакат, где были такие стихи (орфография сохранена):
Под Москвой стервятник кружит,
Спрячем женщин и детей,
Им метро укрытьем служит,
От фашистских палачей.
Силу нашу враг изведал,
Встретит скоро свой конец!
Все для фронта, для победы!
Каждый у станка - боец.
Мы пошлем врагу навстречу
Воинов-богатырей,
Разнесем его картечью
Мощных наших батарей…
