1941 год без света. Холодно так, что стынет душа
В начале декабря 1941 года Москва осталась без света.
Надвигающаяся зима заметно сократила световой день, к тому же действовал приказ о затемнении. Горожане сидели при свечах. Газовые конфорки едва «дышали», и потому невозможно было разогреть даже чайник. Приходилось питаться всухомятку, еду запивали холодной водой.
«Постепенно Москва переходит на положение троглодитов… – записал в своем дневнике историк Петр Миллер. – Жители забивают окна фанерой вместо стекол, а иногда и наряду со стеклом, опасаясь новых налетов, многие живут в абсолютно бессолнечном состоянии, зажигая электричество (пока оно есть!) в наглухо забитых комнатах. И большинство не осознает, не ощущает этого первобытного пещерного состояния!»
День ото дня морозы все сильнее. Во многих домах водопроводная и канализационная сети заморожены. Что это означает, нетрудно себе представить. Еще одна беда – мусор никто не вывозит, и потому дворы неимоверно загажены. Но пока все нечистоты скрыты под снегом. Самое плохое начнется весной следующего года, когда начнется таяние белого покрова…
В печку летело все, что могло гореть и согревать. Люди ехали за дровами в лесопарки – на Лосиный остров, в Сокольники, но это было небезопасно – могли оштрафовать или даже посадить. Но выхода нет: квартиры насквозь промерзли, и потому жильцы напяливали на себя все что могли. Так было и в комнате Тамары Рудковской. Она, как и другие домашние, спала в пальто и валенках. Огромный аквариум промерз до дна вместе с рыбками…
Рабочие завода «Металлодеталь», где она трудилась, собрали для фронтовиков теплые вещи, продукты, кисеты с махоркой, написали письма с пожеланием победы. Среди подарков была и пачка печенья.
Тамаре доверили отвезти подарки на сборный пункт во Всехсвятском (ныне – районы Аэропорт, Сокол. – В. Б.). Она ехала в промерзшем трамвае, холод сковывал дыхание. Тамара была в огромных кирзовых сапогах с неимоверным количеством портянок, на ней были ватные штаны, телогрейка, на голове – треух. Руки она кутала в варежки из деревенской шерсти с пухом – то был довоенный подарок бабушки. Ими Тамара особенно дорожила.
Трамвай едва тащился по занесенным снегом рельсам, и девушка мечтала хотя бы о кипятке с солью, чтобы хоть немного согреться – этот «напиток» употребляли вместо дефицитного чая. И все время думала о печенье: ей так хотелось съесть хотя бы кусочек. Сначала Надя отвернула уголок пакета – посмотреть на забытое лакомство. Но потом не выдержала и все съела…
Уже в длинной очереди на сборном пункте ее стала терзать совесть. Конечно, одна пачка печенья на фронте ничего не решала, но все же было очень стыдно. И Надя, чтобы искупить вину, сорвала с рук свои пушистые варежки и вложила во фронтовой подарок…
Москвич Сергей Протопопов был в кулинарном мире личностью известной. Трудился шеф-поваром в московских кафе и ресторанах с 1929 года, работал главным кулинаром столицы: следил за качеством блюд на предприятиях общепита. Его общий стаж был без малого 70 лет! А прожил Сергей Иванович на белом свете 102 года!
Протопопов рассказывал автору, как во время войны работал руководителем пищевого комбината крупного авиационного завода «Салют», на котором работало 50 тысяч человек. Одна часть предприятия была эвакуирована, другая осталась в Москве, а с ней и Протопопов, поскольку него была бронь.
Люди на «Салюте» работали по 12-14 часов. У многих токарных и фрезерных станков стояли подростки. Со всей остротой встал вопрос – как накормить рабочих, дать им витамины, которых катастрофически не хватало. Стали думать – и придумали…
«В огромных чанах начали выращивать пищевые дрожжи, которые были одним сплошным белком, – рассказывал Протопопов. – Закваска была, сахар, представьте себе, делали из древесных опилок. Готовые дрожжи добавляли в бульон, и сваренная похлебка по вкусу напоминала грибной суп. Для экономии картофель варили в мундире. Заготавливали грибы, потом сушили, так же как морковь, лук, петрушку. Солили капусту, для этого смастерили 15-тонные емкости-бочки, которые вкопали в землю. Мыло, по словам кулинара, на заводе «Салют» тоже делали сами. Воду, в которой мыли посуду, сразу не выливали, а пропускали через сетку с марлей – это были своеобразные жироуловители. Из собранных жиров варили хозяйственное мыло, которым стирали рабочую одежду… «Вечерняя Москва» сообщала: «Прозвучал сигнал воздушной тревоги. Улицы Москвы быстро опустели. Прохожие укрывались в ближайших убежищах. Патрулировавший по улице красноармеец тов. Варейник неожиданно услышал шум и крики. Около одного из бомбоубежищ он увидел толпу. Оказалось, что двое подвыпивших молодых людей затеяли здесь драку. Красноармеец предложил гражданам немедленно разойтись. В ответ хулиганы начали ругаться. Подошел сотрудник милиции, но драчуны и ему не подчинились. Нарушителями порядка оказались Илья Макаренков и Александр Семенов. Они были преданы суду Военного трибунала. Приговор был справедливый: пять лет лишения свободы каждому»
Токарь-инвалид по фамилии Гречишкин пострадал из-за собственной глупости. Он нашел на улице сброшенную с вражеского самолета немецкую листовку. Зашел в закусочную на углу площади Дзержинского и Малого Черкасского переулка и, вероятно, уже под хмельком, стал читать бумажку вслух. На инвалида, естественно, донесли. И осудили – на целых десять лет.
В конце ноября была запрещена продажа спиртного в московских магазинах. Однако у спекулянтов водка по-прежнему была. Поллитровками, стоившими 13 рублей 50 копеек, на рынках торговали из-под полы за 40 целковых. Продавцы имели хороший «навар», но немало рисковали – за спекуляцию могли поставить к стенке. А уж за воровство в крупных размерах – тем более. Как сообщала «Правда», за хищение легковых и грузовых автомашин Военный трибунал приговорил Швацбург В.П., Балтинина О.А. и Русакова Г.Г. к высшей мере наказания – расстрелу.
Осень сорок первого. Столица по-прежнему находилась на расстоянии одного марш-броска от немецких позиций, но газеты пестрели «легкомысленными» объявлениями. Например, «Институт косметики и гигиены переехал: ул. Горького, корпус «Б», магазин «ТЭЖЭ», тел. К-5-49-75. Все отделения института работают ежедневно с 9 ч. утра до 10 ч. вечера». В другой заметке сообщалось, что московская контора «Главпарфюмера» приглашает посетить киоск «ТЭЖЭ» на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. Там можно купить кремы для лица «Ночной», «Лотос» и «Освежающий», а также одеколоны «Крымская роза» и «Новая заря».
Врач Александр Дрейцер в своем дневнике писал:
«Видел женщину с тремя детьми, которые цеплялись за ее юбку. На спине у нее два мешка. Я оглянулся, когда она прошла, и тут только заметил у нее под мышкой двух-трехнедельного младенца, который висел головой вниз. Голова посинела. Окликнул ее и указал на ребенка. Остановилась, свалила мешки, ребенка взяла на руки. Остальным сунула в руки по куску хлеба. Сама заплакала»
Это сюжет для целого рассказа: человек, брошенный на произвол жестокой судьбы! Куда стремилась эта несчастная, обездоленная женщина? И сколько было разбросано по стране таких разорванных, драматических судеб…
Еще одна деталь. Возможно, на фоне людских трагедий она казалась не очень значительной. Но сейчас трогает. Осенью сорок первого в Москве появилось много бездомных, выброшенных на улицу породистых собак. К примеру, в Елисеевском гастрономе голодными глазами смотрела на покупателей истощенная и взъерошенная немецкая овчарка.
В воздухе повисло тревожное ожидание. И они были уже не за горами. Маршал Жуков вспоминал, что 29 ноября он позвонил Верховному главнокомандующему и, доложив обстановку, попросил дать приказ о начале контрнаступления. Сталин усомнился и спросил, есть ли уверенность, что противник испытывает кризис. Жуков ответил, что, по его мнению, немцы истощены и наступило подходящее время для активных действий. Сталин обещал посоветоваться с военными и в тот же день дать ответ.
Через несколько часов он дал согласие на контрнаступление и попросил представить подробный план действий.
Последняя попытка немцев прорваться к Москве была предпринята в конце ноября на участке между Лобней и Красной Поляной. Враг ценой огромных усилий продвинулся на несколько километров.
1 декабря вражеские части устремились по шоссе на Кубинку, затем – на Голицыно, но были остановлены. Северо-западнее столицы врагу удалось выдвинуться к каналу Москва–Волга. Это была пиррова победа...
Спустя много лет были обнародованы воспоминания немцев – участников войны. Вот одно из них, полное страха и мрачных ожиданий.
«Дорогая жена! – писал немецкий солдат А. Фортгеймер. – Здесь ад, русские не хотят уходить из Москвы. Каждый час приносит страшные для нас вести. Холодно так, что стынет душа. Вечером нельзя выйти на улицу – убьют. Умоляю тебя – перестань мне писать о шелке и резиновых ботинках, которые я должен был привезти тебе из Москвы. Пойми – я погибаю, я умру, я это чувствую»
В советских сводках появляется больше оптимизма, но речь в основном идет о локальных схватках, в которых красноармейцы оказываются сильнее, хитрее врага. Вот пример: «Бойцы командира Рокоссовского выбили неприятеля из пункта Ш. На поле боя немцы оставили много трупов своих солдат и различное военное имущество. Противник сделал отчаянную попытку восстановить положение, но советские артиллеристы открыли такой ураганный огонь, что вражеская пехота дрогнула и в панике бросилась назад. Славные защитники столицы стали преследовать отходящего противника...»
Под Москвой продолжалось строительство оборонительных сооружений. В справке, подготовленной 3 декабря для секретаря МК и МГК ВКП (б) Щербакова, говорилось:
«…Десять дней тому назад закончена линия укрепления, согласно постановлению Комитета Обороны, в направлении от Москвы-реки, в районе села Крылатское, через западную окраину Кунцева, Аминьево, Раменки, Никольское, совхозов Воронцово, Беляево, Деревлево, Зюзино, Волхонку, Сабурово, Царицыно. Кроме установленного Комитетом Обороны плана строительства линии укреплений построена линия укреплений от села Крылатское на север – Троице-Лыково, Мякинино, село Спасское, Братцево, Химкинское водохранилище, Тушино, Щукино, Покровское-Стрешнево…»
