Система Витте: буржуазный пролог большевизма

Портрет Сергея Витте, Илья Репин. Источник: РИА Новости

Почему ни золотой рубль, ни промышленный бум, ни водочная монополия, ни иностранные инвестиции не спасли царскую власть

26 декабря, 2013 05:11

7 мин

Сергей Витте наметил дорогу, по которой потом пошла советская экономическая политика. Но перед этим старый режим взорвался, заведенный в тупик крестьянской реформой Столыпина.

Сергею Витте не повезло трижды. В первый раз – еще при царизме, последний представитель которого был категорически не расположен признавать заслуги многолетнего шефа «экономического блока» в правительстве империи и двукратного премьер-министра. В 1915-м, после смерти Витте, Николай Второй радостно рассказывал своим приближенным, а заодно и иностранным дипломатам, о том, какой камень упал у него с души и как легко ему теперь дышится.

Почти век спустя нынешние высшие чины нисколько не чтят Витте, а скорее всего, большинство из них даже и не слышали эту фамилию. Они почитают и даже, кажется, хотят видеть своим предшественником его недруга и конкурента Петра Столыпина.

О столыпинской социальной стратегии российским правителям тоже мало что известно. Зато им нравится цитировать несколько броских фраз, сочиненных даровитыми столыпинскими спичрайтерами, а также им импонирует крутость, с которой этот государственный деятель казнил несколько тысяч человек, ликвидируя первую русскую революцию. Витте, этот составитель либерально-капитулянтского Манифеста от 17 октября 1905-го, явно не их герой.

Но самым обидным для посмертной памяти Сергея Витте было полное молчание о нем в советские времена. Хотя и это понятно. Тогдашний режим умел любить только тех из своих предшественников, кто отличился на силовом поприще, внешнем или хотя бы внутреннем, но уж никак не на буржуазно-экономическом. Не будучи ни Суворовым, ни даже Иваном Грозным, Витте просто не имел ни одного шанса на славу, хотя его начинания были очевидным прологом большевистской хозяйственной модернизации, а сам он – явным, хотя и невольным ее предтечей.

Граф Витте (этот вызывавший насмешки титул был пожалован ему в 1905-м за довольно выгодный, но все же фиксирующий поражение, мирный договор с Японией) и сам много потрудился, чтобы быть непопулярным. Огромный апломб, грубость, автократические замашки, наводившие на правдоподобную мысль, что он хочет стать правителем державы, превратив монарха в фикцию. Постоянные конфликты с высшими чинами. Сильнейший вред его памяти принесли и посмертно опубликованные мемуары, в которых он превозносил себя до небес и издевался почти над всеми, с кем имел дело.

Изолированное положение в тогдашнем высшем классе само по себе многое объясняет в его политике. Сын худородного остзейского немца и довольно родовитой русской дворянки, женатый на крещеной еврейке. Человек, который сделал карьеру в частном секторе и лишь в сорокалетнем возрасте был переброшен Александром Третьим на госслужбу, разом перескочив через множество должностных ступеней. Он буквально во всем был человеком контрастов и не мог стать своим в высшем кругу. Личных приверженцев у него было мало. Он опирался лишь на исключительные способности организатора и идеолога, а также на небольшую группу личных выдвиженцев.

Петр Столыпин. Репродукция: Фотохроника ТАСС

Но будучи ярко выраженным «человеком со стороны», Витте именно поэтому был способен генерировать и частично осуществлять идеи, которые далеко выходили за рамки узких интересов и примитивных воззрений спаянной чиновно-аристократической камарильи, загнавшей страну в тупик.

Сергей Витте стал министром финансов в 1892-м, пробыл им до 1903-го, а в высокой политике продержался до 1906 года. В тогдашней машине управления это давало рычаги для почти неограниченного руководства экономикой. Его преемник Владимир Коковцов (при Столыпине глава финансового ведомства, а после его гибели также и премьер до 1914-го) в целом продолжал курс Витте. То, что можно назвать «системой Витте», просуществовало поэтому почти четверть века. Эта система стала последней грандиозной попыткой старой Российской империи пойти в ногу со временем.

К началу 1890-х годов империя чувствовала себя все неуютнее среди великих держав. Этот статус следовало теперь подкреплять промышленной мощью, без которой уже невозможна была и мощь военная. А по промышленному производству Россия к тому времени в два с половиной раза уступала даже Франции, не говоря о США, Германии и Британии.

Особенно отставали как раз те отрасли, которые имели военно-стратегическое значение – тяжелая промышленность и инфраструктура. Иностранных инвестиций почти не было по причине хронической неустойчивости российских финансов. Инвестиции из внутренних частных источников тоже были малы – и из-за той же финансовой нестабильности, и по причине общей скудости ресурсов страны. К тому же российский бизнес вкладывался в проекты, которые обещали быструю и надежную выгоду. Тяжелые отрасли в их число не входили из-за длительности инвестиционного цикла и тягот конкуренции с продвинутой продукцией, ввозимой из передовых стран.

В глазах державно мыслящих людей это выглядело как заколдованный круг. Даже и развиваясь, империя все явственнее отставала от главных военных держав. Те хозяйственные успехи, которые были, не работали на мощь страны.

Имперский руководящий класс осмыслял эту ситуацию почти в таких же категориях, как и руководящий класс большевистского режима в годы НЭПа. Средств мало, а те, что есть, вкладываются «не туда». Надо спешно увеличить силу державы и найти для этого рычаги и средства.

Витте нашел ответы по крайней мере на часть этих запросов. Сначала был принят высокий таможенный тариф, а затем выиграна таможенная война с Германией. Российское промышленное производство укрылось от конкурентов за тарифной стеной.

В 1895-м началось введение государственной монополии на водочную торговлю. В 1913-м, в последнем году действия «системы Витте», она принесла почти 30% государственных доходов. В 1920-е эту идею взяли на вооружение большевики и использовали до конца своего правления.

Железные дороги, до этого находившиеся в основном в частных руках, стали сплошь переводиться в государственную собственность. Инфраструктура сделалась важнейшим объектом госинвестиций, а затем и источником госдоходов. Советская власть лишь продолжила эту работу. В 1890-е возводилось по 3 тысячи километров железных дорог ежегодно – на уровне лучших советских темпов. Грандиозная Транссибирская магистраль стала образцом и ориентиром для будущих сталинских инфраструктурных проектов, ни один из которых так и не превзошел ее по масштабу.

В 1897-м Витте стабилизировал финансы и ввел золотой стандарт. Рубль сделался твердой и свободно обращаемой в золото валютой. Это открыло дорогу иностранным инвестициям (накопленный объем которых в 1913-м был уже вдесятеро больше, чем в начале 1890-х) и облегчило получение зарубежных займов. Внешние инвестиции (а добровольно пришедшие в страну иностранные частные вложения были самыми эффективными из всех) ускоряли хозяйственный рост. А займы давали властям некоторую материальную независимость от внутренних доходных источников, особенно ценную в периоды домашних политических потрясений.

Впрочем, критики «системы Витте», которые с особой охотой рассуждали о чужеземной кабале, в которую он загнал державу, сильно преувеличивали. В 1913-м накопленная сумма иностранных займов (5,4 млрд рублей – в тогдашнем, естественно, выражении) была существенно меньше суммарных поступлений от займов внутренних (7,3 млрд рублей), которые к тому же и увеличивались гораздо быстрее.

Строительство Транссибирской магистрали. Фото: islamnews.ru (http://www.islamnews.ru/)

Строительство Транссибирской магистрали. Фото: islamnews.ru

Придав своим финансам надежный вид, государство смогло в больших и постоянно растущих объемах привлекать средства собственных граждан. Понятно, что в большинстве это были люди состоятельные. Но доходы, которые они, ошибочно надеясь на долгосрочную выгоду, вкладывали в гособлигации, были получены от их бизнесов, рент и из прочих источников, замыкавшихся на труде простонародья. Иными словами, через эти займы государственные нужды финансировались всеми подданными.

Отличие от советских займов 1930-х – 1950-х годов заключается в том, что советская власть, не имея в своем распоряжении такого довода, как стабильность финансов, убеждала граждан вносить деньги своими неповторимыми аргументами. Но результат в обоих случаях был одинаков – потеря денег. Царские займы сгорели в мировую войну, советские были просто заморожены, а потом «возвращены» в сугубо символическом объеме.

Еще одной пионерской идеей стало направление на госнужды денег, вложенных подданными в государственные сберегательные кассы (к 1913-му в общей сложности 2 млрд рублей). Если бы не мировая война, эти деньги, возможно, не пропали бы. Равным образом и вклады в советские сберкассы тоже могли бы не пропасть, если бы не войны, денежные реформы и инфляционные переходы к капитализму.

Суммируя все это, можно прийти к пониманию, что «система Витте» не была идиллией ни для кого из объектов ее приложения – ни для бедных, ни для богатых, ни для своих, ни для иностранцев. Система была довольно авантюрной, и все ее участники, добровольно или недобровольно, сознательно или сами того не подозревая, шли на риск. И выигрывали не все. Этот привкус огромной государственной авантюры был затем воспроизведен, и в куда более острых формах, в модернизаторских проектах советской власти.

В отличие от советских экономических менеджеров, Витте почти не практиковал прямые государственные инвестиции в промышленность. На это у него просто не было денег. Но он широчайшим образом использовал бесчисленные государственные рычаги, поощряя одни проекты и препятствуя другим. Его персональное руководство большим бизнесом величали тогда «капиталистическим абсолютизмом». До простого выражения «ручное управление» тогда почему-то не додумались.

Итоги великого эксперимента были противоречивыми, но очень впечатляющими. В 1913-м Россия практически догнала Францию по промышленному производству, сильно отставая, правда, от Германии с Британией и особенно от США.

Возникли мощные, хотя и довольно неповоротливые окологосударственные индустриальные объединения – в тяжелом машиностроении, черной металлургии, нефте- и угледобыче. Железнодорожная сеть, хоть и отставала от потребностей страны, но выросла в два с лишним раза (за все советские годы она еще раз удвоилась).

Военная мощь империи казалась несокрушимой. В 1913-м Россия превосходила по военным расходам даже Германию (0,97 млрд рублей против немецких 0,87 млрд рублей). Правда, ближайшее будущее показало, что эффективность этих расходов была невысокой. Но, сходным порядком, невысокой была и эффективность гигантских военных трат СССР накануне 1941 года. Победа над немцами во второй войне стала результатом не только сократившейся разницы в экономических потенциалах, хотя она и сократилась, но ничуть не меньше и других факторов, к экономике отношения не имеющих.

По совокупности результатов «систему Витте» можно было бы все же назвать большим успехом, если бы не две проблемы.

Первая из них стратегической роли тогда не сыграла, но зато приоткрыла будущее. Централизованная система управления экономикой, с ее неповоротливостью и субъективными, а часто и просто ошибочными решениями о расходных приоритетах, неизбежно должна была стать кризисонеустойчивой.

Циклический кризис 1900-1903 годов хоть и был преодолен, но оказался непривычно тяжелым для России и потребовал переосмысления принципов экономической политики, которое тогда не было доведено до конца. Революция и последующая ликвидация НЭПа надолго поставили точку на любых размышлениях о балансе административных и рыночных начал. После чего циклические кризисы, в новых и особо жестоких формах, стали регулярно поражать советскую тоталитарную экономику. Первый такой кризис, в 1932-1933 годах, обошелся в несколько миллионов голодных смертей, прежде чем власти согласились исправить кое-какие из своих хозяйственных импровизаций. А последний кризис стал толчком к распаду СССР.

Но царистский режим пал не из-за зигзагов хозяйственного цикла, а из-за неспособности решить крестьянский вопрос.

Предпринятая Петром Столыпиным гигантская попытка приватизации сельских общин, проведенная ради спасения помещичьего землевладения, но под формальным лозунгом приобщения крестьян к ценностям вольного предпринимательства («ставка не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных»), была ярко выраженной административной утопией.

Несмотря на блестящую бюрократическую статистику, которая повествовала о массовом якобы выходе крестьян из общин, предполагаемые выгодополучатели столыпинской реформы в 1917-м году оказались совершенно незаметными как на социальном, так и на политическом поле. Созданная якобы массовая провластная база существовала лишь в чиновничьем воображении.

Оказалось, что «крепкие и сильные» как раз и остались в общинах, чтобы в первый же подходящий момент пустить в дележку владения помещиков вместе с новыми частновладельческими хозяйствами, в действительности малочисленными, малоземельными и малоэффективными, но сильнейшим образом раздражавшими крестьянское большинство.

Что же до «системы Витте», то крестьянской темы она почти не касалась. Витте надеялся, что проблемы крестьян, то есть 75% тогдашних жителей европейской России, помаленьку сами рассосутся, если освободить их от сословных ограничений и предоставить им право устраивать свою жизнь по собственному усмотрению. В его крестьянских проектах не было того утопического заряда, как в столыпинском активизме, но от предстоящей революции уберечь старый режим они, разумеется, не могли.

Крестьянский вопрос «решили» потом большевики, превратив ограбленных ими крестьян в крепостных и получив добавочный источник инвестиций для промышленности, а заодно и неисчерпаемый, как они думали, ресурс дармовой рабочей силы.

Сергей Витте оказался непредумышленным предтечей советской индустриализации, а большевики – инстинктивными продолжателями его дела и пользователями его рецептов. Отвечая на тот же, что и он, исторический вызов, коммунисты строили страну на фундаменте, который уже был возведен Витте. С той разницей, что советская инфраструктурно-промышленная система была гораздо радикальнее, чем «система Витте», и, в отличие от нее, не имела ни предохранителей, ни потенциала для здоровой эволюции.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе