Почему столицы перемещаются

В постсоветской России периодически поднимается волна дискуссий о необходимости перенесения столицы. Звучат разные мнения: кто-то хотел бы вернуть столицу в Санкт-Петербург; кто-то считает возможным придать столичный статус какому-нибудь сибирскому городу, а кто-то мечтает о строительстве новой столицы. Но пока эти разговоры не зашли дальше переселения из Москвы в Санкт-Петербург Конституционного суда, есть время для того, чтобы разобраться, зачем перенос нужен, и как его осуществлять. Прекрасную возможность для этого предоставляет книга Вадима Россмана «Столицы: Их многообразие, закономерности развития и перемещения», которая в скором времени выйдет в «Издательстве Института Гайдара».

Книга Россмана – едва ли не первое русскоязычное сочинение, в котором столицы выступают как самостоятельный предмет исследования. История столиц, их появление, формирование и эволюция столичного статуса и его перемещения прослеживаются с древнейших времен и до нынешнего момента. Столица – это не просто город, наделенный определенными административными функциями; это один из важнейших инструментов национальной консолидации и контроля над пространством. Весьма актуальное чтение в преддверии выборов мэра Москвы.

Анализ практик формирования новых столиц и современных дискуссий о возможностях их переноса в новые центры обнаруживает несколько относительно универсальных тем и сюжетов и позволяет сделать несколько более общих наблюдений. Но прежде чем мы попытаемся систематизировать мотивы различных переносов и выделить комплексы причин и каузальные комплексы, которые их стимулируют, сделаем несколько предварительных наблюдений об опыте переносов столиц на основании уже проведенного анализа.

Важно подчеркнуть, что независимо от причин и мотиваций всякий перенос столицы несет с собой ощущение новизны, эмоционального подъема и импульс тотального обновления. В некоторых случаях этот каскад обновлений сосредоточивается на погребении старого, в других— на построении или поисках новых форм. Столица входит в число фундаментальных основоположений государства и культуры, смена которых ассоциируется с учреждением нового порядка. Она относится к той же категории основополагающих институтов и культурных опор общества, к которой относятся также календарь и хронология, система праздников, язык и алфавит. В этом смысле в вихре любой достаточно радикальной революции— будь то революция социальная, национальная, религиозная или политическая — создаются новая земля и новое пространство, новое время и хронология, новые символы и системы координат. В этом же вихре перемен часто рождаются и новые столицы. В некоторых случаях они даже становятся точкой отсчета времени. Так римляне вели счет времени с момента основания города. Так греческий генерал Селевк Никатор, отстроивший Новый Вавилон, установил новую хронологию и летоисчисление с основания этого города.

Наиболее общим и наиболее значимым различением в мотивациях является апелляция к негативным или позитивным причинам переноса столицы.

Негативные причины относятся к месторасположению старой столицы, ее уязвимости с точки зрения безопасности страны или природным катаклизмам, ее негативным символическим коннотациям или чрезмерной концентрации населения и ресурсов в одном городе. Позитивные причины, напротив, связаны с преимуществами нового места, которое может иметь важное значение в консолидации нации или в стратегии национального и экономического развития.

Наиболее часто встречающимися негативными природными причинами в рассмотренных нами примерах являются наводнения, землетрясения, ураганы, смерчи, тайфуны, цунами и тому подобное. К числу наиболее распространенных негативных социальных причин переноса относятся перегруженность главного города страны, пробки, недостаточная абсорбционная мощность крупных столичных городов, а также экологические проблемы, которые им сопутствуют.

Позитивные причины, напротив, имеют в виду, прежде всего, какую-то конкретную географическую точку в качестве важного кандидата на роль столицы. Такой город сможет мобилизовать и переструктурировать всю страну, указывать новые координаты внешней и внутренней политики, ввести страну в новый культурный, экономический или социально-экономический контекст. На практике, как мы могли заметить по предложенному региональному и историческому обзору, позитивные причины в обоснованиях встречаются реже негативных причин.

Другая самая общая характеристика мотивов переноса столицы относится к необходимости различения между явной и скрытой повесткой дня этих переносов.

Пробка в Нью-Дели. Фото: AP

Провозглашаемые цели некоторых переносов столиц не всегда совпадают с реальными и наиболее фундаментальными целями, которые ставили или воспринимали реформаторы, политические элиты или инициаторы этих проектов. Вполне прагматические, но не всегда рациональные мотивы этих правителей могут камуфлироваться в приемлемые с точки зрения международного права и морали формулировки и мотивы. В действительности их движущие силы могут быть принципиально отличны от этих цитируемых мотивов.

Главной задачей новой политической архитектуры и дизайна ее несущих конструкций может быть, скажем, изоляция или приглушение движений социального протеста, которые обычно концентрируются в столице. Такую повестку дня некоторые исследователи подозревают, например, в планах переноса столицы из Тегерана в другой город. Мы уже ссылались на исследователей, которые усматривают подобную подоплеку даже в переносе столицы в Бразилии. В некоторых переносах существует особая этническая повестка дня, как мы видели на примерах переноса столицы в Астану в Казахстане или в Малайзии.

В других случаях столица переносилась ближе к родине правителей или ближе к их собственным племенным группам: здесь главным мотивом действий правящей элиты выступала попытка заручиться поддержкой родственных кланов и укрепить, казалось бы, современные формы власти через опору на традиционные родоплеменные отношения и институты. Такая форма и мотивация была, как мы виде ли, более характерна для африканских стран. Попытки заручиться лояльностью местных локальных элит и опереться на них в своей политике мы видели на примере Малави, Нигерии, Зимбабве и Берега Слоновой Кости. Эти стратегии нередко могут совмещаться с имперскими стратегиями господства, которые в завуалированной форме продолжают играть большую роль в государственной политике.

К числу причин, которые неохотно цитируют политики, относятся также самовозвеличение или мегаломания правителей, сопряженная с элементами патронажа, особая этническая политика этнической гомогенизации (Малайзия), закрепление за собой спорных или потенциально сепаратистских территорий (Казахстан) или замирение через компромисс, связанный с размещением новой столицы на недавно присоединенных или спорных территориях, изоляция правительства от народа и международного сообщества (Бирма), а также либеральных и оппозиционных политических фракций (Иран), отчуждение и изоляция старых конкурирующих элит и враждебных кланов и фракций. Такими причинами также могут служить мотивы увековечивания своего имени через мегапроект, что было характерно для некоторых автократических лидеров Азии (Южная Корея). Эти «скрытые причины» или крайне непопулярны внутри страны, или не соответствуют нормам морали, международного права или политкорректности.

С точки зрения обоснования можно также выделить политические, экономические (или рационально-технические)и культурно мотивированные переносы, хотя такое разделение не всегда можно последовательно провести. Другой важной чертой современных переносов является то, что они реже ориентированы вовне — в отношении внешних экономических, политических и культурных пространств — и гораздо чаще имеют в виду положение и систему отношений во внутреннем пространстве страны. Это, возможно, связано с поисками идентичности, точек равнодействия и равновесия.

Демонстрация в Тегеране. Фото: Vahid Salemi / AP

При всем разнообразии конкретных целей, которые ставили перед собой разные современные государства, бросается в глаза другая важная специфическая черта переносов в современном мире. В отличие от ситуации с империями и королевскими столицами расположения и переносы в современном мире достаточно редко мотивированы военно-стратегическими соображениями и гораздо чаще — причинами национального строительства. Во многом это связано с изменением характера военных столкновений и с развитием новых технологий ведения войны, в частности современных баллистических ракет, в меньшей степени зависящих от расстояний. Это также связано с развитием международных законов и ростом авторитета международных организаций, которые гарантируют странам определенные формы безопасности.

Однако военно-стратегические причины, конечно, не окончательно сходят с повестки дня, как это можно видеть на примере Южной Кореи. Во многих случаях близость новой столицы к границе (к северокорейской, как в последнем примере) продолжает оставаться одним из решающих факторов. Но такая мотивация, на наш взгляд, носит по преимуществу рецессивный характер.

Далеко не все решения, как мы видели, апеллируют к аргументам, убедительным для западных либеральных государств. В некоторых случаях вполне рациональные решения формулировались казалось бы иррациональным языком и находили себе не вполне современные объяснения как, например, перенос столицы в Бирме. Другим примером такого рода могут служить африканские страны, где решения о переносе часто принимались по капризу авторитарных правителей. По крайней мере, в некоторых из этих произвольных решений, порожденных мегаломанией, самодурством или капризом, можно все-таки увидеть определенную долю рациональности, связанную с национальными мотивами.

Описание дискуссий в различных странах показывает, что даже в самых зрелых и развитых национальных государствах заметно беспокойство по поводу национального характера их столиц. Критики часто тревожатся по поводу того, что глобальный характер городов или их прошлая имперская идентичность оказываются или могут стать помехой для развития национальной идентичности и ослабить собственно национальный компонент их бытия и репрезентативности. Например, даже в таких развитых странах, как Великобритания, критики урбанистической иерархии страны обращаются не к экономическим аргументам, а к аргументам, связанным с национальной идентичностью и национальным строительством. Существует тенденция к тому, что портовые колониальные столицы переносятся гораздо чаще и охотнее, чем столицы, находящиеся в глубине континента.

В различных странах функции и объем власти столицы понимаются по-разному, что находит свое отражение в том числе в замысле их столиц и в планах их переноса.

В одних странах наблюдается стремление воспроизвести или продублировать в новой столице всех или основных функций старой столицы. В других случаях, напротив, заметно желание реформаторов сократить функции столицы до чисто административных и преобразовать за счет этого страну. Сокращения задач столицы, с их точки зрения, может привести к установлению более демократической и многофункциональной урбанистической системы.

Свою роль здесь также может играть и дистанция между новой и старой столицами. Большее удаление нового города от старого, учет сил близкодействия и дальнодействия, может указывать на масштаб осуществляемых преобразований.

В новых столицах также по-разному могут фиксироваться или акцентируются различные аспекты видения нации — от экспрессивности эндогенных или даже фольклорных культурных форм до аспектов тотального модернистского социального преобразования (Бразилиа) или воссоздания элементов традиционалистской религиозности на новой основе (Малайзия).

Устройство столицы также может указывать на центральность столицы в политической организации государства или ее относительную незначимость. В этом отношении существуют определенные культурные инерции. Так, европейская столица одновременно и больше и меньше столиц досовременных неевропейских обществ. Она может быть меньше по своей роли, чем столица досовременных неевропейских стран, так как в ней не сосредоточена вся полнота государственной власти. Но она и больше нее, поскольку она в большей степени аккумулирует волю всей нации и через баланс репрезентаций представляет не только власть, но и весь народ.