Новости – Политика

Политика

«В тюрьме быстро привыкаешь ни на что не надеяться»

Алексей Гаскаров, 2010 год. Фото: Евгений Фельдман

«Русская планета» попросила обвиняемого по «Болотному делу» Алексея Гаскарова высказать свое мнение об оппозиции, тюрьме, выборах мэра Москвы и возможной амнистии

20 ноября, 2013 12:20

28 мин

Антифашист и левый политик Алексей Гаскаров был арестован 29 апреля, сегодня ему должны предъявить обвинение в окончательной редакции по статьям об участии в «массовых беспорядках» (часть 2 статьи 212 УК) и в применении насилия к представителю власти (часть 1 статьи 318 УК): по версии следствия, во время событий на Болотной площади Гаскаров сначала дернул за руку солдата внутренних войск, а затем попытался оттащить омоновца от демонстранта.

Сам Алексей не отрицает, что действительно пытался помешать бойцу ОМОНа бить демонстранта, лежащего на асфальте. «Я видел, что этот человек находился в опасности», — рассказывал он в суде. Гаскаров настаивает на том, что никакого насилия он при этом не применял: «Я не признаю свою вину и не вижу в своих действиях никакого состава преступления».

Отвечая на вопросы «Русской планеты», Алексей Гаскаров в письме из СИЗО размышляет над политическими и социальными проблемами современной России.

Амнистия. «Аргументы работают, если мы имеем дело с рационально мыслящими людьми»

В тюрьме достаточно быстро привыкаешь ни на что не надеяться, но я думаю, что шанс на амнистию у нас есть. Во-первых, несмотря на усилия телепропаганды, им так и не удалось убедить людей в том, что столкновения спровоцировали демонстранты, и в том, что задержанные представляют какую-то общественную опасность.

Во-вторых, у них настолько слабая юридическая позиция, что любой, кто умеет читать и сопоставлять факты, поймет: никаких массовых беспорядков в том виде, в каком они прописаны в законе, там не было. И непонятно, зачем нужно снова бросать тень на российское правосудие. В-третьих, амнистия, возможно, позволит немного снять напряжение в обществе, которое образовалось в результате протестов.

В-четвертых, возможно, для властей хоть какое-то значение имеет имидж страны перед Олимпиадой. Но все эти аргументы работают только в том случае, если мы имеем дело с рационально мыслящими людьми. А в этом как раз есть большие сомнения.

Я, конечно, продолжаю следить за основным процессом по «Болотному делу», но после вынесения приговора Косенко эта история уже не так интересна.

Тюрьма. «Всю ночь орал в потолок, осмысливая свой приговор»

Поскольку мне есть с чем сравнивать, то я могу сказать, что в целом система исполнения наказаний меняется в лучшую сторону. Стали сажать отдельно первоходов и рецидивистов, появились интернет-магазины, почти везде сделали ремонт, появилась возможность за деньги ходить в душ и даже спортзал, получать электронные письма. Наверное, им надоело постоянно проигрывать дела в ЕСПЧ, поэтому они решились на такие очевидные перемены.

Понятно, что если следствие проявляет к тебе какой-то интерес, то очень быстро можно лишиться всего этого и вернуться к реалиям девяностых. Но у меня и, насколько я знаю, у остальных «болотников» в СИЗО никаких проблем не было.

В тюрьмах по-прежнему больше половины людей сидят за преступления, связанные с наркотой. Здесь система выглядит крайне жестокой: за деяния, легальные в других странах, в России можно «заехать» на восемь лет. Сама по себе простота дознания, сложившаяся судебная практика и стиль работы ФСКН приводят к тому, что сажают огромное количество каких-то студентов и разную модную молодежь, которая, возможно, могла бы образумиться без того, чтобы проводить половину сознательной жизни в колониях строгого режима.

Естественно, здесь сидит много мигрантов, которых фактически в 100 % случаев — даже за нетяжкие преступления — закрывают в СИЗО из-за отсутствия местной прописки. Суды тоже работают в логике общественных настроений, и если раньше за воровство в супермаркетах давали четыре-шесть месяцев, то теперь стабильно год.

Как это ни странно, среди экономических преступлений все большую популярность приобретают статьи, связанные со взятками и коммерческим подкупом. Вот, например, был большой скандал с делом Фарбера. Но на самом деле сама система теперь так устроена, что если есть какие-то небольшие подозрения, тебе дадут минимум семь лет. Даже по многим насильственным статьям убрали нижние пределы, но по коррупции и наркотикам их оставили.

Алексей Гаскаров в Басманном суде, апрель 2013 года. Фото: Евгений Фельдман

Сам я сейчас сижу в камере, рассчитанной на десять человек. За эти полгода уже все мои сокамерники сменились по несколько раз. Очень многие судятся особым порядком и не проводят в СИЗО больше трех-четырех месяцев.

Я сидел с очень разными людьми: от дебоширов-алкоголиков, которые с топором за водкой ходят, до докторов наук. Постоянно пересекаюсь с фигурантами многих громких дел. Например, здесь сидит некая банда экстрасенсов, что уже само по себе смешно. «Оборонсервис», саммит АТЭС, Кировский спиртзавод, который в свое время вменяли Навальному.

Недавно случайно наткнулся по НТВ на какую-то безумную программу про родителей заключенных с характерным желтым названием «Родители чудовищ». Там показывали этого совладельца ОГИ (Алексея Кабанова, который убил и расчленил свою жену. — РП), которого еще пытались представить как такого типичного белоленточника. В общем, на следующий день я его здесь случайно встретил.

В какой-то степени «болотникам», конечно, проще сидеть: у нас есть поддержка, есть определенный резонанс, много людей пишут нам письма и т. д. Потому что даже у меня в камере были такие ситуации, когда человек уезжал на суд, а потом возвращался и всю ночь просто орал в потолок, осмысливая таким образом свой приговор. Конечно, на этом фоне мои проблемы кажутся не такими серьезными.

Система ФСИН. «Государство просто мстит от имени своих граждан»

Я не считаю себя компетентным в теме общих принципов работы пенитенциарной системы и того, каким образом можно исправлять девиантное поведение, но могу только поделиться некоторыми своими наблюдениями. Во-первых, надо понимать, что СИЗО — не то место, где тебя «наказывают-исправляют». Здесь ты как бы пока еще ни в чем не виноват, и тебя просто изолируют от общества. То есть на зонах и в тюрьмах (которых на самом деле в России всего восемь), все совсем по-другому. Я там не был и, надеюсь, все-таки никогда не буду.

И во-вторых, есть стойкое ощущение, что здесь никто и не ставит никаких целей исправления. Это проявляется в каких-то совсем стремных вещах типа гораздо большей доступности наркотиков на зоне, чем на воле. И так до мелочей, которые есть даже в СИЗО.

Например, эта история с книгами. С воли их передавать нельзя, а из библиотеки тебе приносят какую-нибудь «Войну полов». И ты говоришь: «Ребята, я же хочу исправиться! Зачем вы вообще такое у себя держите?!»

Я сижу в так называемом спецблоке, где тюремной жизни как таковой и нет. Но иногда к нам сажают, что называется, профессиональных преступников, которые никогда не работают, и для них весь этот криминальный мир как своеобразная субкультура. И вот когда такой чувак попадает в непривычную для себя среду, где люди читают книги, по телику смотрят только новости и научные программы, разговаривают о политике и тому подобном, он постепенно начинает меняться и, можно даже сказать, исправляться. Только не очень правильно, что исправление одних заключенных происходит за счет других.

Еще одна вещь, которая бросается в глаза, — социальные корни множества преступлений. Таджики, ворующие в магазинах после того, как их кинули с зарплатой на стройке. Мужья-алкоголики, бьющие своих жен. За время в СИЗО я не встречал ни одного человека с высшим образованием, который сидел бы за разбой или грабеж.

Провал еще и во множестве нелепых ограничений типа запрета пользоваться компьютером, и в примитивном, отупляющем труде в колониях. В условиях нарастающей скорости изменений в обществе это усиливает дезинтеграцию заключенных и не позволяют им быстро вернуться к нормальной жизни.

Я думаю, что логика реформ в исправительной системе должна базироваться на идее о разделении ответственности за преступность между конкретными индивидами, совершающими правонарушения, и всем обществом со всеми его социальными и государственными институтами. Отсюда следует безусловное признание прав человека за заключенными: само по себе лишение свободы не должно отягощаться физическим и психологическим насилием над личностью.

Сейчас исправительно-воспитательная функция тюрем и зон минимальна: государство просто мстит от имени своих граждан за преступления. Главное, в обществе распространена точка зрения о том, что в тюрьмах должно быть плохо. Оценить, что значит просто лишиться свободы, не побывав здесь, невозможно.

Выборы мэра. «История с Бирюлево была ожидаема и логична»

Результаты московских выборов я считаю большим успехом. Важно было показать, что Болотная площадь — это не один процент населения, как казалось некоторым. Конечно, не очень хорошо, что оппозиция настолько зависима от одной фигуры. Но это не проблема Навального, что у нас так мало людей, способных брать на себя определенные риски и обязательства и доводить дела до конца. То есть его лидерство объективно и основано на делах, а не на чем-то еще.

Не знаю, можно ли было добиться такого результата без потакания мигрантофобии и откровенного популизма. Но это была игра по чужим правилам и в сжатые сроки. При этом у Навального позиция по мигрантам никогда не менялась, так что не очень понятно, почему для многих этот факт стал каким-то открытием.

Максим Солопов и Алексей Гаскаров (справа) у здания Химкинского городского суда, 2011 год. Фото: Александр Вайнштейн / Коммерсантъ

Для меня очевидно, что «Бирюлево» с Навальным никак не связано. К сожалению, я здесь вынужден очень много смотреть телевизор, и за время избирательной кампании такого кандидата, как Алексей Навальный, там в принципе не существовало. Зато власти активно пытались мобилизовать свой электорат именно на мигрантской теме.

Это классическая схема переключения внимания с реальных проблем на какие-то страхи населения, которые к тому же активно развиваются с помощью подконтрольных СМИ. Дошло до того, что там стали оправдывать публичные расправы над предполагаемыми торговцами спайсами, а после погрома в Бирюлево фактически все сюжеты по теме были одобрительными. «Ну да, ребята перегнули палку, но это же наркоторговцы/нелегалы», — говорили нам на телеканале «Россия».

Поэтому история с Бирюлево была ожидаема и логична. Я уверен, что больше половины населения точно не понимает, что же здесь вообще не так. Я думаю, только вопрос времени, когда место нелегалов для всех этих пэтэушников займут оппозиционеры.

Оппозиция. «Почему-то стали развивать идею, что это оппозиционный парламент»

Координационный совет изначально задумывался как площадка, где разные политические силы могли бы координировать свои усилия в борьбе за честные выборы и демократию. Но затем почему-то большинство стало развивать идею, что это какой-то оппозиционный парламент, и значит, не координационный, а исполнительный орган. При этом никаких ресурсов и соответствующих обязательств ни у кого не было.

Если бы изначально вопрос ставился таким образом, я бы вообще не стал участвовать в выборах.

Другой провал заключался в том, что КС не избежал недостатков подобных оппозиционных объединений, когда на общие собрания приходят люди, которые много говорят, но никого не представляют. Я сразу предложил все-таки отфильтровать все голоса МММщиков, но большинство решило, что такие технологии — это нормально. В итоге вопросы, которые можно было бы решить за два часа, решали по шесть часов.

Но если рассматривать именно координирующую опцию, то все было более-менее нормально. Крупные акции проводились, деньги на политзаключенных собирались. Я думаю, теперь все опять вернется к закрытым оргкомитетам, а консолидация и численность акций снизится. То есть общая площадка для координации все равно нужна.

Экономика. «Снова появляется исторический шанс что-то изменить»

Я думаю, что очевиден закат неолиберальной экономической модели. Новая политика уже не может быть ориентирована на рост любой ценой. Речь идет о смене приоритетов и критериев оценки эффективности хозяйственной системы. Мы должны задуматься, каким образом принимаемые экономические решения влияют на благосостояние общества, уровень демократических свобод, качество жизни, насколько экономическая политика соответствует интересам большинства.

Легко заметить, что дерегулирование рынка, уничтожение торговых барьеров и гипертрофированный рост финансового сектора привели к снижению конкуренции, формированию капитализма олигополистического типа, увеличению неравенства и нарастанию рисков в экономике. После крушения Советского Союза в экономической среде дискуссия о возможных моделях хозяйственного устройства как бы приостановилась: несмотря на то что многие экономические направления имели и свой положительный исторический опыт (то же самое кейнсианство после войны), их достижения были забыты и отброшены, и везде главенствовала мейнстрим-экономика.

Сейчас же снова появляется исторический шанс что-то изменить. Мне кажется, что новая доктрина должна быть ориентирована на сохранение экономических свобод при приоритете общественных интересов над частными — то есть рынок должен функционировать под демократическим контролем и регулированием со стороны общественных институтов, причем необязательно государственных.

Институты частной собственности должны быть расширены на максимальное количество людей для преодоления чисто наемного труда. Рабочие должны вовлекаться в управление предприятиями и участвовать в распределении прибыли. Важно отказываться от политики дешевого труда и сворачивания социальных гарантий ради достижения конкурентоспособности на мировом рынке. По-настоящему развитые страны никогда не шли по этому пути, а те, которые можно сейчас назвать успешными, такие как Китай, имеют одни из худших условий для жизни.

Проводить экономический, социальный и политический курс в интересах большинства в стране, занимающей одно из первых мест по уровню неравенства, — это даже сложно назвать левой политикой.

Но в условиях узурпации власти на первый план все-таки выходит демократическая повестка, а не социальная. В связи с этим левым было бы правильно сосредоточить усилия на вовлечении в существующие протесты тех, кто объективно больше страдает от проводимой в России политики, но в данный момент искусственно противопоставлен «креативному классу». Самый очевидный потенциальный партнер для взаимодействия — это профсоюзы. Ведь и либеральная, и нелиберальная часть элиты уже заявляли, что одним из препятствий для роста они видят в «высоких» зарплатах населения.

Жуковский. «Город постепенно превращается в спальный район Москвы»

Я слежу за городскими новостями, и с гражданским обществом у нас в Жуковском по-прежнему сравнительно неплохо. На недавних выборах губернатора у нас была самая низкая явка по области, что, наверное, лучше всего выражает отношение людей к этому мероприятию.

Надеюсь, что на грядущих выборах в совет депутатов города нам удастся выставить 25 кандидатов, то есть ровно столько, сколько есть там мест. Я бы и сам в них, наверное, участвовал, если бы не был в тюрьме.

Алексей Гаскаров во время Первого открытого форума гражданских активистов «Антиселигер» в Химкинском лесу, 2011 год. Фото: Александр Вайнштейн / Коммерсантъ

Основная проблема муниципальной повестки в таких городах, как наш, заключается в том, что город постепенно превращается в спальный район Москвы. И существенная часть населения никак не связывает себя с местной городской средой и ее проблемами. Ну, вот как в Химках: когда там были выборы мэра, то было ощущение, что новые районы — это какой-то другой город. И у них там было противоположное мнение по Химкинскому лесу. Им просто нужно быстрее добраться до Москвы и до работы.

К сожалению, я не могу в полной мере оценить жизнеспособность таких структур, как Жуковский народный совет, так как успел поучаствовать в этой активности только два месяца. Но судя по письмам, там все в порядке. В целом, появление такой структуры стало следствием закрытости муниципальных властей и отсутствия обратной связи с жителями.

Надо понимать, что на уровне местного самоуправления демократии еще меньше, чем на федеральном. Именно поэтому создаются институты, которые могут формировать альтернативную повестку и продавливать ее либо путем диалога, либо, если первое невозможно, путем протестной активности.

Немаловажно и то, что регулярная работа позволяет подготовить людей и к участию в реальном избирательном процессе.

Сейчас деятельность совета сосредоточена на темах уплотнительной застройки, сохранения зеленых зон, ремонта и строительства дорог. Сперва происходит анализ тех или иных решений городской администрации, вырабатывается позиция, распространяется информация среди жителей, готовятся общественные слушания. Параллельно ведется диалог с властями по урегулированию самых острых вопросов. Если договориться не удается, начинаются протестные кампании.

Мне самому интереснее протесты, связанные с вовлечением жителей в обсуждение городских проблем и формирование какого-то общего видения развития города, которое явно отсутствует у местных властей. В мае мы планировали проведение городского форума, но у Центра «Э» были другие планы, так что какое-то похожее мероприятие состоялось только в октябре — и уже без меня.

Те положительные изменения городской среды, которые мы видим в Москве, конечно, во многом стали ответом на протестную активность креативного класса. В регионах же по-прежнему засилье «крепких хозяйственников», которые делают города непригодными для жизни. И нам бы хотелось эту ситуацию изменить.

Активизм. «Когда я увидел число оперов на квадратный метр, стало все ясно»

Основная роль антифашистского движения заключается в том, что оно научилось разговаривать с властью и оппонентами на понятном им языке. В результате удалось переломить ситуацию с массовым насилием на национальной почве — даже несмотря на Бирюлево, убивать стали гораздо меньше. Но главное, что обычным гражданам-неактивистам стало менее стремно участвовать в политических акциях на фоне того риска, который берут на себя, например, те, кто был в Химках в июле 2010 года. Сейчас все это менее актуально, потому что основные задачи, характерные для того времени, выполнены и давно уже есть другие формы политического участия.

Для центра «Э», властей и даже части оппозиции было бы, конечно, удобно, чтобы существовала группа радикалов, на которых в случае чего можно было бы свалить какие-то провалы. Как, например, было после 6 мая.

Кстати, если посмотреть на экспертизы повреждений омоновцев, то из всех пострадавших больше половины явно просто придумали себе какие-то болячки под давлением СК. Из тех, кто реально получил какие-то травмы, — половина пострадала от одного человека. То есть все эти истории про «провокаторов» полная чушь.

Да, конечно, полиция, Центр «Э» и какие-то политиканы хотели бы всех нас посадить, вменить нам какую-нибудь 282 статью (за экстремизм. — РП) и повторить всю эту историю с НБП (ныне запрещенная организация — РП). У меня в материалах дела есть фраза про «дестабилизацию социальной обстановки в Российской Федерации», мне постоянно задаются какие-то вопросы о финансировании и т. п.

Но именно поэтому и есть смысл вести с ними диалог. Потому что мне скрывать нечего и я готов отвечать за свои поступки. Для нас очень важно, чтобы власти понимали логику событий.

Например, в Химках убивают журналистов и нападают на лагерь экологов — в ответ им в администрации выбивают окна. В Москве коммерсанты нанимают ЧОП и выкидывают на улицу семьи с детьми из общежитий — в ответ выкидывают охранников. Где-то за одну ночь могут вырубить 13 гектаров леса и обнести общедоступное общественное пространство забором — на следующий день его сносят.

Во всех этих известных примерах люди всегда старались решить проблему в правовом поле — и всегда первыми из этого поля выходили не мы. Цель всех подобных акций — привлечь внимание общества и властей к той или иной проблеме. И не наша вина в том, что по-другому сделать этого в России нельзя.

При этом мы никогда не вступали в открытое насильственное противостояние с властями и вряд ли кто-то больше, чем мы, понимает бесперспективность этого пути в России. Все наши действия носили символический характер и уж точно не имели ничего общего с экстремизмом.

Но реальность такова, что там всем на это наплевать. Кажется, что это даже не репрессии, а необходимость показать результат, написать отчет, оправдать свою зарплату, получить новое звание. Они будут сидеть и кивать тебе головой, говорить, будто все понимают, а потом на очередном суде ты узнаешь, что, оказывается, тебя надо держать в СИЗО, потому что ты можешь начать убивать свидетелей!

С другой стороны, весь этот откровенный бред не оставляет сомнений касательно вопроса о том, есть ли в России политические заключенные. Основной вывод из всего этого такой, что в России при минимальной возможности всегда будут сажать политических оппонентов, поэтому лучше таких ситуаций не создавать.

Мне, конечно, это было понятно задолго до 6 мая, ну а там — когда я увидел количество оперов на квадратный метр площади — стало совсем все ясно. Но не всегда можно оставаться в стороне, даже понимая, чем для тебя все это может закончиться. Конечно, я не думал тогда, что за оттаскивание полицейского во время избиения им одного из демонстрантов могут вменить сразу две статьи. Но у меня ни тогда, ни сейчас даже мысли не было куда-то уезжать.