Алексей Венедиктов: Я никогда не вел войну против Путина

«Русская планета» совместно с кинокомпанией «Амальгама» при поддержке Авторадио запускает новый общественно-политический проект «Личные связи»: это серия интервью с первыми лицами страны, в которых они расскажут о своей жизни и работе без купюр.

Ведущий проекта «Личные Связи» - известный журналист и писатель, генеральный директор «Газпром-медиа радио» Юрий Костин. Гостем очередного выпуска стал Алексей Венедиктов, российский журналист, главный редактор, совладелец и ведущий радиостанции «Эхо Москвы». Он рассказал Юрию Костину о своем общении с президентами, о патриотизме и жизни вразнос.

Юрий Костин: человек, репутация которого бежит впереди него самого - это Алексей Алексеевич Венедиктов. Огромная часть страны считает его врагом России. После этого интервью, думаю, многие из вас убедятся, что большего патриота России, чем Алексей Алексеевич Венедиктов, представить невозможно. Я знаю его очень много лет, но то интервью, что вы сможете посмотреть сейчас - и для меня оказалось сенсацией.

Леш привет. Все знают, что существует Алексей Алексеевич Венедиктов, но очень мало людей знают, кто же такой Алексей Алексеевич Венедиктов. Несколько лет назад ты приехал ко мне в офис, мы решали какие-то проблемы, связанные с «Эхом Москвы»…

А. Венедиктов: нет, мы решали проблемы, связанные с виски.

Ю. Костин: да, ты приехал – и так случилось, что мы с тобой выпили. Сразу. И вопросы все были решены. И ты рассказал историю про Путина и Макаллан. Это байка?

А. Венедиктов: правда. Было огромное число свидетелей. Так совпало, что у меня был день рождения, а на следующий день была встреча главных редакторов с Путиным. И он говорит: Алексей Алексеевич, что, долго праздновали? Первое – знание досье. Я говорю: да. А он – опохмелиться? Макаллан ему, 18-летний! То есть, показал глубокое знание досье. А официант говорит – у нас нет такого. Я говорю – мне все равно, какой виски, из рук президента-то. Налили и выпили.

Ю. Костин: все, что ты рассказываешь о президенте – это правда?

А. Венедиктов: это не вся правда, я далеко не все рассказываю.

Ю. Костин: почему ему интересно с тобой?

А. Венедиктов: думаю, ему уже неинтересно общаться со мной. Но мы познакомились, когда он был еще мелким чиновником, а я - мелким журналистом. Детей мы не крестили, отношения были профессиональные. Он знает, что я никогда не вел войну против него. Все, с чем я не согласен – я говорю по радио, за спиной ничего не устраивал. Думаю, это основа из тех времен, уважительная. Когда я стал в 2000 году главредом, а он президентом – мы встретились, и я сказал: я – такой. Если скажете «пшел вон» – я пойду. А если мои принципы вас устраивают – я пошел работать. С тех пор не было другого сигнала. Вот я и работаю, как мы и договорились.

Ю. Костин: у тебя книга есть интересная – «Особое мнение». Оно особое по всем вопросам?

А. Венедиктов: думаю, у любого нормального человека всегда особое мнение по всем вопросам.

Ю. Костин: нет ощущения, что таких нормальных стало мало?

А. Венедиктов: просто люди стали меньше говорить. Это не страх - опасение. А зачем? Все хорошо. Кто-то переврет - и будет хуже. В этом проблема. С другой стороны, очень сильно словесно радикализировалась и власть, и пресса. Люди кидаются резкими словами – мразь, подонок, фашист, не задумываясь.

Ю. Костин: проще стало это делать, потому что соцсети?

А. Венедиктов: возможно, но мы должны признавать, что соцсети – они уже существуют. Это так. Равняемся на президента Трампа в этом вопросе.

Ю. Костин: Немножко странно прозвучало про президента Трампа.

А. Венедиктов: «в этом вопросе»! Он введет себя как абсолютно распоясавшийся хулиган на улице, но в соцсетях. Когда я говорю равняемся – я не говорю, что мы так же себя ведем. Но мы осознаем, что люди так себя ведут.

Ю. Костин: кстати, в твоей книге есть кое-что про «Газпром», есть смелая фраза, которая говорит о том, что ты дерзкий человек. Попробую процитировать: настоящим акционером «Эха» является Путин, а не «Газпром»…

А. Венедиктов: да, это договоренность наша с Путиным от 2000 года. Я сказал, что понимаю, что вы будете определять правила игры в этой стране. Акционер – вы, следовательно, если есть неудовольствие или удовольствие – принимаю претензии от вас как от акционера. Он не возразил. Я счел это согласием.

Ю. Костин: По закону о СМИ, главный редактор определяет информационную политику. Ни одно существующее СМИ не может быть ограничено, по-хорошему…

А. Венедиктов: не по-хорошему, а по закону.

Ю. Костин: вот дерзость твоя, если некая критическая масса сработала бы, что венедиктовых стало бы хотя бы трое – возможно, ситуация изменилась? И уровень информирования высшего руководства стал бы более качественным? Каждому правителю нужны люди, которые могут говорить ему правду, как бы неприятна она ни была.

А. Венедиктов: это вопрос философский. Сейчас не принято президенту возражать. Когда президентом был Борис Николаевич, то на заседании Совета безопасности был принят морской принцип: сначала говорит мичман, то есть младший, а президент завершает. Сейчас, насколько знаю, этого нет. По дипломатическим историям, наши послы пытаются во много угадать, чего ждут в Москве, а не донести правду.

Я видел эти дайджесты, которые делает служба Пескова, они честные, но они огромные, их невозможно потребить. Но при этом президент может затребовать все что угодно по любой проблеме.

Не думаю, что он ограничен в информации, но думаю, что он – как и я – уже столько информации переработать не может. У нас был дивный разговор 4 года назад – я его спросил, почему вы не пользуетесь интернетом. Он мне сказал: твой интернет – это зона дезинформации. И с точки зрения президента он прав. Потому что ему надо принимать решение, а он не может понять, правда это или нет. Он сказал: вот я получаю папочки, и каждая папочка подписана. Если меня обманут – погоны сорву.

А в интернете - как проверить? Любой президент, который пользуется интернетом, даже Трамп… и как он ошибается, как он ведется на обманки, на дезу, на неполную информацию… эти люди принимают решения, которые касаются вопросов войны и мира, миллионов людей.

Ю. Костин: любимый мой вопрос – веришь ли ты во все, что говоришь в эфире? Ограничен ли ты чем-то? Что такое для тебя ответственность и до какой границы распространяется твое желание говорить правду обществу?

А. Венедиктов: в тот момент, когда я это говорю, когда я что-то утверждаю – я в это верю. В эфире я абсолютно честен. Есть ограничения – но они не журналистские, когда начинают обсуждать детей политиков или актеров, я пытаюсь от этой темы отходить. Если дети не принимают решения, не пользуются своим положением – я ухожу. Вот меня Михаил Сергеевич Горбачёв научил одной штуке. Я когда-то спросил его – а что вы чувствуете, подписав около 700 смертных приговоров? И мне Горбачёв сказал: Лёша, я не хочу об этом говорить. Не хочу, и все. И с тех пор если я не хочу о чем-то говорить – я не говорю.

Что касается политических ограничений, у меня их нет в связи с тем, что лингвистически народ распустился. Мразь, фашисты… Я не хочу имитировать большинство, я не хочу говорить такие слова. Это стало нормой. А я не хочу.

Ю. Костин: у тебя про Горбачева целая глава есть. Ты знаешь его, с ним встречаешься. Охарактеризуй его в двух словах.

А. Венедиктов: он великий человек, который не осознает свое величие. Он сейчас одинок, семья в стороне, а он не выезжает. Ради него все откладываю, когда зовет выпить. Он очень забавный в плане общения, но сейчас уже почти не пьет, там моя рюмка и он. И он так ревниво говорит: что, Лёша, когда Путин выйдет на пенсию – ты тоже с ним так будешь бухать? Михаил Сергеевич, во-первых, Владимир Владимирович борется за здоровый образ жизни, он не бухает. А во-вторых, он не выйдет на пенсию никогда. Он тогда - а, ну ладно, наливай.

У него фантастическое чувство юмора и самое главное – чего я не вижу во многих президентах – у него чувство самоиронии. Он к себе относится насмешливо, рассказывает про себя анекдоты.

Ю. Костин: не думал написать про него?

А. Венедиктов: таланта не хватит.

Ю. Костин: а мир помнит, что он сделал, как избавил его от страха?

А. Венедиктов: Мир - помнит. На его день рождения, который мы с Дмитрием Муратовым, главредом «Новой газеты» устраивали, пришли все послы и зачитывали поздравления от всех президентов. От Саркози, от Меркель, от Нетаньяху… мир-то помнит.

Ю. Костин: вот тебе исполнилось, как в той песне The Beatles, sixty four… как чувствуешь?

А. Венедиктов: абсолютно ничего не чувствую. Пришли Шнур, Макаревич, Стас Намин и спели мне «When I'm Sixty Four». И я с ними, не зная английского языка. Но вообще не чувствую. Возраст – это состояние души. Иногда смотрю на своего 19-летнего и понимаю, что на пенсии он, а не я. Ненавижу, когда люди относятся к себе со звериной серьезностью. Я, кстати, очень боялся интервью с Лукашенко, по картинке он колхозник – но ничего подобного. Все началось с шутки над собой. И меня отпустило. Можно было называть его и последним диктатором Европы, а он смеялся – ну да, я вот такой диктатор, ты посмотри какой я диктатор! Два часа просидели.

Единственное что мне это самое sixty four дало – я меньше времени стал тратить на ненужных людей. Раньше казалось, что времени полно, а его не полно – и лучше тратить его на друзей, вино и домино.

Ю. Костин: со стороны заметно, что ты живешь в драйве. Откуда силы?

А. Венедиктов: я не думаю, откуда силы. Есть вещи, которые доставляют радость – например, выбирать, это самое трудное. Перед интервью с Лукашенко звонил Александр Авдеев, ныне посол в Ватикане. Он говорит – два года ты просил, и вот я достал приглашение на папскую мессу на Рождество. Я говорю – у меня батька, у меня елки! Папа у нас каждый год, а батька у меня впервые. Вот это и дает драйв.

Ю. Костин: тебя вызывали в Администрацию Президента? Пытались дать инструкцию по освещению острых тем – пенсионной реформы, например?

А. Венедиктов: нет. У меня акционер – вышеназванный шеф. Когда мне звонят с претензиями – я говорю: вам телефончик первой приемной дать? Туда и звоните. Четыре раза он наезжал на меня публично – это правда. Но так – никто не звонит. Разве что с просьбами, дать кому-то микрофон. Это - пожалуйста. Последняя попытка давления была, когда Лесин пытался запретить интервью с Навальным, которое я уже записал. Интервью вышло, и без последствий.

Ю. Костин: ты патриот?

А. Венедиктов: конечно.

Ю. Костин: больше здесь или за границей?

А. Венедиктов: когда моя мама по израильской визе в 83 году уехала, я тоже мог. И сейчас есть все возможности. Я не уезжаю - и все. Легко быть патриотом, когда ты не можешь уехать. Но когда между одной страной и своей страной ты выбираешь свою страну – вот что главное. Вот у меня ребенок сейчас 3 года отучился в Англии. Он говорит – не буду учиться там в университете, папа. И приехал поступать в Москву.

Ю. Костин: в ночь с 20 на 21 августа 1991 года - где ты был?

А. Венедиктов: я был ТАМ, от «Эха». 11 этаж, комитет по печати, как сейчас помню. Сидел под столом, пил кофе без сахара – его не было. Они бы начали стрелять, но приказа не было. Никто не давал прямой приказ.

Ю. Костин: были ли это совестливые люди? Тот же Язов войну прошел. Могли бы отдать приказ?

А. Венедиктов: да мог любой отдать приказ. После того, как в 1994 меня выводили на имитацию расстрела в Чечне – я уже на это даже не заморачиваюсь. Живу после возможной смерти. Живу вразнос уже 25 лет.

Ю. Костин: «Эхо Москвы». Ты управляешь или коллектив управляет тобой?

А. Венедиктов: думаю, это взаимно, с учетом того, что средний возраст коллектива в два раза меньше, чем мой. Я проспал историю с Youtube. Ну мы радио, прекратите. Какой ютуб? В результате двое молодых меня зажали, вынули деньги, купили какие-то камеры, и ютуб пошел. Управляем вот так. С другой стороны, я лидер, я не только главред, но и лидер в обсуждении новых программ, закрытия старых. Я не главный редактор, я лидер - они меня уважают не за должность, за нее меня боятся. Вот когда интервью не удается – они мне говорят.

Важно поддерживать это лидерство. Но оно не дается навечно, оно может растаять. И для меня важно давать пример – профессиональный и человеческий. К сожалению, мало веду эфиров – 2 часа в неделю. Один раз я читал новости, потом мне мой зам сказал – больше никогда, Алексеич. А интервью – я могу делать хорошо, и учить могу других.

Ю. Костин: ответь на пару житейских вопросов. Если бы тебе была дана возможность – изменить свою жизнь, что бы ты в ней поменял?

А. Венедиктов: принципиально – ничего. Всегда жалею - ленился, иностранных языков нет. Не занимался спортом – дает сейчас о себе знать. Но принципиально я чрезвычайно удачлив в жизни. Я начинал почтальоном, учителем – это фантастическая школа жизни. Я вышел из своего социального строя московской интеллигенции, а там работяги из Востряковского ЖБК, пришел учитель 22 года - ему наливают. И так весь день. И это совсем другой мир для меня был. Никогда бы не отказался от того, что я делал.

10 дет я бегал с микрофоном корреспондентом – «дяденька, скажите цитату». Познакомился с огромным количеством людей. Главный редактор – это совсем другая профессия. И еще не все закончилось!

Ю. Костин: что будет с «Эхом» после тебя? Думал когда-нибудь, кто придет за нами?

А. Венедиктов: думал, а потом махнул рукой. Через энное количество моментов я повлиять на это не смогу. Ты делаешь, пока ты можешь. «Эхо» это очень личный бренд, он приклеен ко мне. Придет другой человек с другим темпераментом – будет другое «Эхо». С этим надо просто смириться.

Ю. Костин: у тебя много друзей?

А. Венедиктов: друзей мало. 2-3. У меня много дружбанов, собутыльников не сосчитать. Есть люди, с которыми мы говорим про детей. Вот Дмитрий Песков. Вы будете смеяться, но мы не Путина обсуждаем, а своих детей, они у нас почти одного года, делимся советами. Это не друг, но это дружеские отношения.

Ю. Костин: если бы тебе предложили государственную должность?

А. Венедиктов: предлагали! Но госслужба - это работа в команде. А я лидер. Я могу принять решение, которое корпоративно будет иным. Я не могу быть даже министром, скажем, образования – потому что я должен учитывать и Минфин, и Администрацию Президента, нахрен мне это надо? А здесь я учитываю только себя. Я люблю принимать решения, нести за них ответственность, поэтому мне это нравится. А госслужба - не интересно. Президентом быть не могу, а все остальное – не хочу.