Пётр Чаадаев. Отец русской оппозиции

225 лет назад родился великий русский философ, заложивший традиции инакомыслия

Сергей Волчанинов

7 июня, 2019 16:42

8 мин

Русская история ходит кругами. Инакомыслящих в России сперва нарекают преступниками. Затем сумасшедшими. А уж потом пророками. Убедиться в этом можно, вспомнив историю родившегося 7 июня 1794 года русского офицера, писателя, философа Петра Яковлевича Чаадаева.

Отгремела Отечественная война 1812 года. Париж у ног России. Патриотические настроения на пике. И вдруг — представитель одной из старинных и при том достаточно зажиточных дворянских семей Чаадаевых, непосредственный участник Бородинской битвы, офицер Семёновского полка Пётр Чаадаев позволяет себе неподобающие высказывание.

Крамольные мысли публикует журнал «Телескоп». Они представлены в форме «Философических писем» на французском в адрес некой «г-жи ***».

Рассуждая об особом предназначении России, размышлять о котором — «долг и священная обязанность каждого русского патриота» (поэта, писателя, политика), Чаадаев в эпатирующей форме сообщает, что

«Россия предназначена только к тому, чтобы показать всему миру, как не надо жить и чего не надо делать».

Герой войны не может произнести такое, находясь в здравом уме и твердой памяти. Труды Чадаева не просто унижают Россию. Они позволяют себе нелестный сравнительный анализ России и Европы. И, как вы понимаете, сравнение не в пользу нашего Отечества.

Поднимаются самые каверзные вопросы, не утратившие актуальности и сегодня.

Как ощущаем мы себя, находясь рядом с этой прекрасной европейской жизнью, где давно покончено с рабством?

Почему католическая церковь не занимает «государственническую» (а вернее — угодническую) позицию правой руки власть имущих?

Почему стремительное развитие гражданского общества идёт, где угодно, но не у нас?

«Мы живём в каком-то равнодушии ко всему. В самом тесном горизонте, без прошедшего и будущего! Если ж иногда и принимаем в чём участие, то не от желания, не с целью достигнуть истинного, существенного нужного и приличного нам блага, а по детскому легкомыслию ребёнка, который поднимается и протягивает руку к гремушке, которую завидит в чужих руках, не понимая ни смысла, ея, ни употребления».

Публикация «оппозиционного» по отношению к мироустройству русского общества письма дорого стоила издателю, рискнувшему принять в печать данный опус. Николай Иванович Надеждин был выслан на годы в провинцию, а за Чаадаевым, называвшим Москву «Некрополисом» (городом мёртвых!), был на долгие годы закреплён полицейско-врачебный надзор.

Русское общество, болезненно воспринимающее критику вчера, сегодня, завтра, за исключением разве что Пушкина, входившего в числе почитателей, Чаадаевского пера, оказалось не в состоянии принять и переварить «Философические письма».

Попытка продолжения публикаций будет предпринята лишь в 1905 году, а все оставшиеся письма опубликуют лишь в 1935-м, когда новая, ещё более страшная эпоха, будет искать в тёмном прошлом голоса тех, кто отчаянно «клевал» канувший в Лету царизм и критиковал поверженные устои.

Кем же был Петр Яковлевич Чаадаев?

Человеком, имеющим необыкновенный, пронзительно-философский взгляд на мир, истинным патриотом, «человеком без кожи», который каждое поражение России принимал как своё личное фиаско. После краха в Крымской войне Чаадаев задумывался о добровольном уходе из жизни. Но вскоре умер своей смертью от воспаления лёгких, прожив 61 год.

Вчитываясь в «Философические письма», приходишь к выводу, что у России нет истории, что эта великая держав ровным счётом ничего не дала миру, в котором играет, разве что, роль пугала, демонстрирующего, как не нужно жить. Византия же — праматерь православной веры — нарекается Чаадаевым презираемой всеми народами. Но написано ли это с целью унизить? Отнюдь. С целью заставить размышлять, пробудить от вечной русской спячки и, если угодно, изменить ход истории, которая (спустя менее чем 100 лет!) вынесет приговор старой России.

«Великий ледоход русской мысли»

Интеллектуальный «теракт» стоил Чаадаеву репутации и доброго имени. Очень точно отзовётся о его творениях Александр Иванович Герцен, который скажет: «С этих писем начался великий ледоход русской мысли!».

«Философические письма» оказались вошедшей в историю философии провокацией № 1, опередившим время образчиком великого искусства не только думать, но и мыслить.

Именно труды Чаадаева положили начало нескончаемому диспуту западников и славянофилов, на полемике которых и стоит русская философия.

Но — вот беда! — высказывать мысли, идущие в разрез с политикой (партии ли или государя — не всё ли равно?) в нашей стране в тот век, в столетии следующем, да и на заре третьего тысячелетия небезопасно.

200 лет назад за это нарекали сумасшедшим. Сегодня – экстремистом и русофобом.

Мыслить в России, вторгаясь в запретную для русского человека плоскость внутренней и внешней политики русского иерарха (Романова, Ленина, Сталина, Брежнева или другого несменяемого лидера) и критикуя её, преступно. Ведь в психологии русского человека государь (и даже прораб-самодур) всегда прав.

Глас настоящего патриота, который, пройдя войну, пролив кровь, обращает внимание народа и царя на самые болезненные и неприятные изъяны русского общества, остался не услышан.

Труды Чаадаева были восприняты в веке XIX-м точно так, как они были бы восприняты сегодня. С той лишь поправкой, что сегодня он бы получил «двушечку» по 292-й за оскорбление чувств верующих.

«Прочитав статью, нахожу, что содержание оды — смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишённого!» — напишет Николай I, демонстрируя очевидную узколобость, не способность переживать за державу так, как переживал за неё прекрасно образованный русский офицер, способный на нечто большее, чем солдафонское поклонение двум столпам — Царю и Отечеству.

Впрочем, иная реакция монарха означала бы согласие с содержанием «опусов».

Пройдут годы. Один из этих «столпов» будет сметён-низложен-расстрелян. А другой (священная наша держава) именно в силу нежелания менять прогнившие насквозь патриархальные устои России и строить гражданское европейское общество, выродится в грядущем ХХ столетии в ещё более чудовищный аппарат насилия, имя которому СССР.

Как изменилась жизнь Чаадаева после вердикта государя?

Он не был арестован, сослан, замурован в четырёх стенах, как пытались впоследствии представить нам это советские учителя русской литературы, поддерживая добрую традицию, при которой каждый последующий страшный режим Руси рассказывает страшилки про режим предыдущий.

Пётр Яковлевич был свободен в перемещениях по Москве, но каждое новое утро начиналось с визита полицейского медика, справлявшегося о его здоровье и горестно вздыхавшего:

— Если бы не государев указ, уж я показал бы им, кто здесь сумасшедший!

Произведения Чаадаева передавались из рук в руки в виде рукописей, что придавало им ещё большую ценность. На фоне политических репрессий ХХ века, которые предстояло пережить стране, это выглядело наивно. И даже весело.

Такая история.