Николай Гумилев на Отечественной войне

О поэте, родившемся 135 лет назад, сказано и написано очень много. Повторять не смысла. Комплименты говорить – банально. Ворошить прошлое, читать чужие письма – некрасиво. Стоит вспомнить другое.

Гумилев был не только стихотворцем. Он - неустанный искатель приключений - пожалуй, единственный в этом роде среди русских поэтов. Не мог сидеть на месте, в тиши кабинета и, вдыхая запах папирос и кофе, искать рифмы. Биографы поэта считают, что в детстве на него повлияли рассказы отца, корабельного врача. Развили воображение, толкнули к путешествиям.

Гумилев гнал себя в неизведанные края, где в раскаленном воздухе слышно было рычание львов, шум водопадов, крики дикарей. Он совершил несколько экспедиций в Африку. Каждая была очень опасной…

Последний вечер

Первую мировую поэт изучал не по столбцам газетной хроники и рассказам служивых. Он прыгал в седло и летел с саблей в крепкой длани под визжанье пуль на вражеские позиции. Его не раз могли убить выстрелом, саблей, но Бог миловал: «Но святой Георгий тронул дважды / Пулею не тронутую грудь…».

Небольшое отступление. Кроме Гумилева, из русских поэтов на фронте сражался Бенедикт Лифшиц, также удостоенный Георгиевского креста. Санитарами служили Константин Паустовский и Александр Вертинский. Сергей Есенин, Александр Блок, Валерий Брюсов, Сергей Городецкий побывали на войне, но пороха не нюхали, на передовой не были. Сергей Есенин и Владимир Маяковский были мобилизованы, но устроились в тылу…

Первое четверостишие Гумилев написал в шесть лет. Последнее – за несколько дней до гибели. Но до нас дошла только лаконичная весточка из тюрьмы: «Здоров, пишу стихи и играю в шахматы».

Неужели, он не знал, что над ним сгущаются черные тучи? Тем более, Гумилев ненавидел большевистскую власть и говорил об этом на каждом углу. Или – чувствовал опасность, но бодрился. Ведь он был храбр, удачлив, не раз выходил из различных переделок – и в опасных путешествиях, и в тяжелых боях…

В последний вечер на воле Гумилев до ночи беседовал с поэтом Владиславом Ходасевичем. Об этом последний вспоминал в мемуарной книге «Некрополь»: «Он был на редкость весел. Говорил много, на разные темы. Мне почему-то запомнился только его рассказ о пребывании в царскосельском лазарете, о государыне Александре Федоровне и великих княжнах. Потом Гумилев стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго:

«По крайней мере, до девяноста лет». Он все повторял:

– Непременно до девяноста лет, уж никак не меньше…

На следующее день Гумилева посадили в чекистский застенок и через три недели убили.

«Он шикарно умер, - рассказывал тайный осведомитель ЧК, поэт Сергей Бобров со слов одного из участвовавших в казни чекистов. – Я слышал из первых уст. Улыбался, докурил папиросу. Фанфаронство, конечно, но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление».

Песнь его судьбы

Призыв защитить Отечество – Первая мировая война провозглашалась, как Отечественная – Гумилев воспринял как долг гражданина России. Сражался честно, доблестно и был этим безмерно горд.

Когда грянула война, Гумилев вступил в армию «добровольцем-охотником» и отправился на «священный долгожданный бой». «В немолчном зове боевой трубы я вдруг услышал песнь моей судьбы», - написал он. После короткого обучения Гумилева зачислили в лейб-гвардии Уланский Ее Величества полк 2-й гвардейской кавалерийской дивизии под командованием генерала Якова Гилленшмидта.

Гумилев участвовал в наступлении Русской армии на Восточную Пруссию в августе 1914-го. В декабре того же года дивизия вела бои в районе Петрокова, к юго-западу от Варшавы, потом - на Немане. В течение шести суток кавалеристы, подобно партизанам, рыскали по германским и австро-венгерским тылам, захватывая обозы, пленных и подрывая железные дороги…

Гумилев целыми днями не вылезал из седла. Вечером, когда его сослуживцы устраивались на ночлег, он, безмерно усталый, еще умудрялся сочинять. Война в его стихах выглядела яркой, чарующей, похожей на живописное полотно:

Как собака на цепи тяжелой,

Тявкает за лесом пулемет,

И жужжат шрапнели, словно пчелы,

Собирая ярко-красный мед.

А «ура» вдали - как будто пенье

Трудный день окончивших жнецов.

Скажешь: это — мирное селенье

В самый благостный из вечеров.

И воистину светло и свято

Дело величавое войны,

Серафимы, ясны и крылаты,

За плечами воинов видны…

Всякий кто бывал на войне, знает, что ничего красивого, завораживающего в ней нет. Это – жестокая, кровавая работа. Но Гумилев был стихотворцем и видел, чувствовал то, что не дано было другим. Когда-то, уезжая в Абиссинию, в письме своему учителю, поэту Валерия Брюсову Гумилев объяснил цель поездки: «в новой обстановке найти новые слова». И Первая мировая стала для него возможностью обрести иное поэтическое дыхание.

Дорога в Берлин

На фотографии 1915 года он запечатлен в военной форме. Унтер-офицер Гумилев приехал на побывку повидаться с женой Анной Ахматовой и сыном Левушкой, которому не исполнилось и трех лет. У поэта на груди Георгиевский крест IV степени, полученный в декабре 1914 года «за отличия в делах против германцев». Вторым орденом III степени Гумилева наградили почти через год - 5 декабря 1915 года за ночную разведку…

Получив отпуск, он приехал в Петроград и в столичном университете декламировал новые стихи. Литературовед Юрий Никольский вспоминал:

«Вечером я был у поэтов, т.е. в Романо-германском кружке. Был Гумилев и война с ним что-то хорошее сделала. Он читал свои стихи не в нос, а просто, и в них самих были отражающие истину моменты - недаром Георгий на его куртке. Это было серьезно - весь он, и благоговейно. Мне кажется, что это очень много».

Отпуск был недолгим, и уже в феврале Гумилев снова уехал на войну. Его дивизия готовилась к переброске на новый участок фронта. В Петрограде, тем временем, началась публикация серии очерков Гумилева «Записки кавалериста» - как ни странно - в «Биржевой газете» По сути, это документальная повесть о событиях, в которых участвовал поэт в первый год войны.

Ахматова дала «Запискам…» такую оценку: «Люди узнавали будничную, обыкновенную жизнь человеческую жизнь на фронте – где не было патриотических фраз, раздирающих душу кошмаров кровавой бойни, захватывающих приключений разведчиков – ничего этого не было, но люди узнавали поденный серый труд войны, иссушающий душу».

Гумилев не только описывал происходящее, но и размышлял, рождал ассоциации:

«Эти шоссейные дороги, разбегающиеся в разные стороны, эти расчищенные, как парки, рощи, эти каменные домики с красными черепичными крышами наполнили мою душу сладкой жаждой стремления вперед, и так близки показались мне мечты Ермака, Перовского и других представителей России, завоевывающей и торжествующей. Не это ли и дорога в Берлин, пышный город солдатской культуры, в который надлежит входить не с ученическим посохом в руках, а на коне и с винтовкой за плечами?».

Гумилев писал жене, что «с австрийцами много легче воевать, чем с немцами. Они отвратительно стреляют. Вчера мы хохотали от души, видя, как они обстреливали наш аэроплан. Снаряды рвались по крайней мере верст за пять от него... Сейчас война приятная, огорчают только пыль во время переходов и дожди, когда лежишь в цепи…».

Спустя несколько дней тон письма стал другим: дивизия понесла большие потери. Дальше – беспощадная правда войны: «Здесь каждый день берут по нескольку сот пленных германцев, а уж убивают без счету. Здесь отличная артиллерия и много снарядов. Солдаты озверели и дерутся прекрасно».

Но к поэту это не относится - ожесточения и ненависти к неприятелю он не испытывал. В письме поэту и переводчику Михаилу Лозинскому Гумилев писал, что немцы «храбрые воины и честные враги, и к ним невольно испытываешь большую симпатию». Во время боев Великой Отечественной все было по-другому…

Упоение атакой

У Гумилева все смешалась – война, сражения, творчество. В минуты затишья он берет карандаш и пишет. То письмо домой, товарищам, то фиксирует увиденное – в прозе, стихах: «Священные плывут и тают ночи, / Проносятся эпические дни, / И смерти я заглядываю в очи, / В зеленые, болотные огни. / Она везде - и в зареве пожара, / И в темноте, нежданна и близка, / То на коне венгерского гусара, / А то с ружьем тирольского стрелка».

В марте 1916 года Гумилева переводят в 5-й Гусарский Александрийский Ее Величества полк. Вскоре следует повышение в чине – он стал прапорщиком. В мае наступает длительный перерыв в службе – Гумилев снова приезжает в Петроград, затем отправляется на лечение в Крым, ибо врачи подозревают у него туберкулез. Диагноз, к счастью, не подтвердился...

Стихотворений о войне у Гумилева много. Среди них – достаточно впечатляющих. Вот одно из них:

Та страна, что могла быть раем,

Стала логовищем огня,

Мы четвертый день наступаем,

Мы не ели четыре дня.

Но не надо яства земного

В этот страшный и светлый час,

Оттого что господне слово

Лучше хлеба питает нас.

И залитые кровью недели

Ослепительны и легки,

Надо мною рвутся шрапнели,

Птиц быстрей взлетают клинки.

Я кричу, и мой голос дикий,

Это медь ударяет в медь,

Я, носитель мысли великой,

Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовые

Или воды гневных морей,

Золотое сердце России

Мерно бьется в груди моей.

И так сладко рядить победу,

Словно девушку, в жемчуга,

Проходя по дымному следу

Отступающего врага.

В этом стихотворении все – упоение атакой, ужас от близости смерти, надежда остаться в живых, блеск ассоциаций. Оно созвучно пушкинским строкам: «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю…» Но главное у Гумилева - вера в Победу!

Он любил себя солдатом

На фронте Гумилев находился до начала революционного 1917 года.

Затем произошло то, чему нет объяснений. «Я уже совсем собрался вести разведку по ту сторону Двины, как вдруг был отправлен закупать сено для дивизии», - это строки из письма Гумилева своей возлюбленной журналистке поэтессе и писательнице Ларисе Рейснер. Ахматова говорила про нее: «Она увела у меня Гумилева».

К слову, Рейснер была Гумилеву под стать - отчаянная женщина. Она вступила в партию большевиков, в Гражданскую ходила в разведку, воевала на флоте.

Ею увлекались многие мужчины – том числе, известные. Писатель Юрий Либединский писал, что «это была не то античная богиня, не то валькирия древнегерманских саг…».

На фронт Гумилев уже не вернулся. Конец зимы 1917-го поэт прожил в деревне Окуловка Новгородской губернии, периодически выезжая в Петроград.

Что же случилось? Ему просто надоела война. Нет, он не струсил. Просто понял - страдания напрасны, жертвы бессмысленны. Патриотизм превратился в апатию, что и подтвердила Ахматова:

«Разочарование в войне Гумилев тоже перенес, и очень горькое… но потом он, вспоминая, любил себя солдатом».

Поэт был командирован в Париж. Писал жене, что находится в распоряжении Временного правительства «на более интересной и живой работе». И пояснил, что его будут использовать «для разбора разных солдатских дел и недоразумений».

В Париже Гумилев пробыл до конца 1917 года. Работа не казалась ему, вопреки ожиданиям, «интересной и живой», и поэта снова охватила страсть к путешествиям. Он собрал коллекцию персидских миниатюр, интересовался китайской поэзией и, в конце концов, решил ехать в Персию.

Но поездка не состоялась. Гумилев из Парижа отправился в Англию и - через Норвегию - на родину.

Смотрел и не узнавал Россию, ставшую чужой, немилосердной. И, может, беспрестанно терзал себя вопросом – найдет ли он место в ней?

Весной 1921 года Блок с Гумилевым гуляли в Петрограде по Невскому. Блок говорил: «Очень хочется писать. Это теперь почти никогда не бывает. Может быть, в самом деле, отдохну и сяду...» И Гумилев надеялся, что сочинит еще не одно стихотворение…

Увы, жить обоим великим русским поэтам оставалось несколько месяцев. В августе 1921 года умер от неведомой болезни Блок, чекистская пуля сразила Гумилева.

…Спустя почти тридцать лет сын поэта, солдат Лев Гумилев, в промежутке между двумя тюремными сроками – конечно же, он был «врагом народа» - с винтовкой в руке прошел по дорогам Великой Отечественной. Участвовал в освобождении Варшавы, сражался в Восточной Пруссии, брал Берлин.

Возможно, Гумилеву-младшему довелось пройти дорогами отца.

Он тоже писал стихи. И тоже о войне:

Мы шли дорогой русской славы,

Мы шли грозой чужой земле,

И лик истерзанной Варшавы,

Мелькнув, исчез в январской мгле.

А впереди цвели пожары,

Дрожала чуждая земля,

Узнали тяжесть русской кары

Ее леса, ее поля.

Но мы навеки будем правы

Пред вами, прежние века.

Опять дорогой русской славы

Прошли славянские войска.