Вальс с Рокоссовским

Командующий I-м Белорусским фронтом генерал армии Константин Рокоссовский. Фото: РИА Новости/ В. Кинеловский

Ветеран Великой Отечественной Вера Панова — о войне, штабных буднях, вредных мифах и гениальных полководцах

Елена Зубкова

8 мая, 2014 08:01

11 мин

На войну двадцатилетняя Вера Панова уходила из Вологды в марте 1942 года. Служила в разведывательном отделе штаба 63-й армии и штаба Первого Белорусского фронта. С ноября 1944-го по сентябрь 1945-го продолжала службу в Польше — в представительстве СССР при Польском комитете национального освобождения. В Вологду вернулась в октябре 1945 года. Работала машинисткой и инспектором по кадрам в совнаркоме, обкоме КПСС, потом, до пенсии — в «Автодоре».

Это воскресенье было. Мы как раз сели обедать всей семьей: мама, папа, сестра, младший брат и я. Не было только брата Володи, он в то время служил в армии, на белорусско-польской границе. Вдруг соседка прибегает: «Вы давно от Вовки писем не получали?» Мама спокойно так отвечает: «Да вчера только получили, пишет, что в отпуск собирается». А соседка и говорит: «Так ведь война началась». Мама в обморок упала. А отец дал мне денег и велел бежать в магазин за спичками и солью. Какое там! В магазинах все расхватали, все подчистую. Так что я вернулась ни с чем.

Я в то время работала секретарем-машинисткой в железнодорожном техникуме. Имела за плечами два курса пединститута — с третьего курса ушла, когда ввели платное обучение. Вскоре в здании техникума был развернут госпиталь, и меня перевели в отдел кадров управления железной дороги. А затем началась моя военная биография.

В штабе Первого Белорусского фронта я служила машинисткой в разведотделе. Меня все звали не иначе как Вера-разведчица. Печатать приходилось иногда по 18 часов в сутки. По большей части в бумагах содержалась секретная информация. Вот почему со всех служащих штаба брали подписку о неразглашении.

«… даю настоящую подписку начальнику разведотдела штаба фронта в том, что о месте моей работы, о всем виденном и слышанном на территории воинской части обязуюсь никому и ни при каких обстоятельствах не говорить. В случае нарушения данной подписки несу ответственность перед судом военного трибунала как за разглашение военной тайны. 20 февраля 1944 г., подпись, число».

Держать язык за зубами я научилась еще до войны. Помог случай, после которого я поняла: от Вологды до Колымы — один шаг. Дело было так: 24 января 1940 года в железнодорожном техникуме скорбели по поводу годовщины смерти Ленина. Я сидела за своим рабочим столом, когда из соседнего кабинета раздались звуки фортепиано. Пошла посмотреть. Оказалось, трое студентов решили отдохнуть после скучного мероприятия. Девица-студентка лихо бренчала на пианино, двое приятелей прихлопывали в такт. Увлеченная ритмом, я сделала несколько па. В эту минуту открылась дверь и вошла уборщица. Внимательно посмотрела на меня и вышла.

На другой день меня вызвал парторг. Он был бывшим учеником моего отца — преподавателя техникума. Сказал, что уборщица пока «настучала» только ему. Он постарается историю замять. Но если та напишет донос в органы, тогда… Ты умеешь сушить сухари, Вера?

Вера Панова. Фото из личного архива

С тех пор я стала бояться людей. Повсюду мне мерещились стукачи, предатели, провокаторы. В штабе же и без этой милой публики была причина для повышенной бдительности. Опасность таилась в мифах, вернее, в любителях и творцах мифологии. Они свято верили в то, что на войне все женщины должны освоить древнейшую профессию. Для оттачивания мастерства предлагался стахановский метод. Стоило больших усилий доказать, что яркая насыщенная карьера «многостаночницы» вдохновляет далеко не каждую.

Были, конечно, «полковые» дамы. Не без этого. Я их не осуждаю. Они свое дело знали, оно было их призванием. А разве на гражданке по-другому? Эта профессия никогда не умрет. Обидно бывает только за тех, кого принуждают. Расскажу вам, как я была на волоске от подобного момента. Вот слушайте.

Я тогда служила в штабе 63-й армии. Командующим был генерал Колпакчи. Его все очень боялись, он был человек грубый, резкий. К тому же южных кровей и соответствующего темперамента. Пятого августа, в сорок третьем, наши взяли Орел. Конечно, все радовались. Все, кроме старшего лейтенанта Тани, она была у нас в штабе начальником связи. Иду я домой, в землянку, мы в землянках жили, в 10 км от Орла, а навстречу мне эта Таня. Ревет в голос, слезы — с кулак. «Что случилось?» — Спрашиваю. Ну, она и поделилась со мной. Рассказала, что влепила пощечину нашему греку — генералу Колпакчи. За то, что тот покушался на Танину гимнастерку. Приставал, одним словом. А надо сказать, что Таня была очень строгих правил, и к ней бесполезно было подбивать клинья. Офицеры и солдаты это знали, а вот генерал, видимо, нет. За пощечину начсвязи дорого заплатила: ее тут же разжаловали в рядовые.

На следующий день меня вызвали к генералу Колпакчи. В оперативном отделе заболела машинистка и срочно потребовалась замена. Ни жива, ни мертва, печатала я под диктовку генерала какое-то срочное донесение в центр. От страха наделала массу ошибок. Потом успокоилась, поняла, что мне ничего не грозит, никаких покушений. На прощание генерал сказал: «Да уж, удар у вас, как у кузнеца. Как мне и говорили». Насчет удара он точно заметил: я могла пробить экземпляров пятнадцать.

Хочу про Таню досказать. Она стала почтальоном. И очень ей нравилась эта работа. Бывало, какой-нибудь солдат начнет сокрушаться, волосы на себе рвать — дескать, почему так медленно письма идут. А Таня говорит: «Спокойно, товарищ, не делайте лишних движений». Почта, говорит, из всех видов связи — самая неторопливая, а значит, самая мудрая. Зачем спешить? Если письмо с плохими новостями, то, чем дольше оно идет, тем лучше. А если новость хорошая — так ведь она не пропадет! Прямо философ была наша Таня. И ведь все правильно говорила, как в воду глядела! Однажды приносит письмо солдату. Тот читает, радуется. Однако некоторых моментов не понимает. Жена пишет, что все хорошо, выздоровел ребенок, и никакой больше опасности нет. Прости, мол, за прошлое письмо, которое месяц назад написала в отчаянии. А через несколько дней солдат этот получает то письмо — предыдущее. В нем жена сообщает, что сын очень болен и надежды на выздоровление нет. Такая вот путаница произошла. Но на пользу. Почта, получается, плохую новость обезвредила.

В феврале 1944-го 63-я армия была расформирована. Меня перевели в штаб Первого Белорусского фронта. Командующим фронтом был генерал (с июня 1944года маршал — Примеч. РП) Константин Рокоссовский — личность громадного масштаба. Это был полководец от бога. Его обожали все — от рядового до генерала. Такое отношение сформировалось во многом благодаря высоким личным качествам Рокоссовского. Он был умен, справедлив, благороден, великодушен, с большим чувством юмора. Создатель полной мерой наградил этого человека и даже немного переборщил: для военачальника Рокоссовский был слишком красив.

Семья Константина Константиновича всегда была с ним. Помню, жена его не раз организовывала для служащих штаба что-то типа вечеринок. Очень красивая женщина была, под стать мужу. А вот их дочка Ада отличалась какими-то мужскими повадками. Вечно в брюках ходила и все, помню, на лошадях скакала. Большая была любительница лошадей.

О незабываемом вальсе

1 августа 44-го войска Первого Белорусского форсировали Вислу и захватили плацдарм в районе городов Магнушев и Пулавы. На следующий день вышли на рубеж Суража, Цехановена, севернее Калишина, восточнее предместья Варшавы. И далее на юг по реке Висла. Короче, наши наступали.

В штабе фронта командный состав экспромтом собрался, чтобы отметить многочисленные награждения и повышения в званиях. Пригласили и меня. Как раз был мой день рождения. За это тоже выпили. Я бдительности не теряла, и в моем стакане был чай, но я морщилась и крякала, как после коньяка. Никто и не заметил хитрости.

Завели патефон, кто-то закурил. В общем, расслабились. Следующая мизансцена была вариацией картины «Не ждали». В дверях возникла высокая фигура Рокоссовского. Маршал появился неожиданно, поэтому все растерялись. Константин Константинович спросил: «Что за повод, товарищи?» Кто-то шустрый тут же нашелся: «Отмечаем награжденных и новорожденных!» Маршал шевельнул бровью: «Это кто же новорожденный?» — «А Вера-разведчица, вот она».

Тогда Рокоссовский подошел ко мне, поклонился и подал руку: «Вальс, сударыня?». Как изумительно он танцевал! А я от волнения то и дело наступала на маршальские ноги. Наконец музыка смолкла. Мой партнер еще раз поклонился и повел меня к столу. Посидел несколько минут, затем попрощался и ушел.

Сколько десятилетий прошло, а мне все кажется, что этот вальс был вчера. В крайнем случае — позавчера. Ну, тут ничего удивительного: хорошее человек помнит долго, а плохое забывает. Закон самосохранения. Правды, бывают случаи, когда забыть не получается.

О шевелящейся могиле

В ноябре 44-го меня отправили в Варшаву, в представительство СССР при Польском комитете национального освобождения.

Нас было пять человек в машине. Впереди двигалась колонна танков. В районе Бяла-Подляски на нашем пути встретилось какое-то гигантское пепелище. Несколько советских солдат суетились возле огромной ямы, размером примерно 15 на 15 метров. Мы вышли из машины, приблизились к яме. Она была доверху набита трупами. На самом верху лежал труп грудного младенца. Немцы дотла сожгли деревню, а перед этим согнали всех — более двухсот жителей и заставили рыть землю. Каждый знал, что копает собственную могилу. Вот я всё думаю: что чувствовала мать грудного младенца? Не разорвалось ли ее сердце еще до выстрелов?

Фашисты то ли торопились, то ли экономили патроны — неизвестно. Известно, что несколько живых людей — раненых, но живых — оказались в могиле. Они пытались выбраться, но сил не хватило… Могила была совсем свежая и шевелилась: песок осыпался, заполняя «неутрамбованное» пространство. Этой жуткой картины вовек не забыть. Мы потом до самой Варшавы ехали, не проронив ни слова. Все были подавлены. А солдаты наши остались там, чтобы похоронить людей по-человечески.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе