Новости – Люди
Люди
«Криков и возгласов не было»
Пункт временного размещения беженцев на базе «Голынковского дома-интерната для престарелых и инвалидов». Фото: Екатерина Русилова
«Русская планета» узнала, как живет дом-интернат для престарелых и инвалидов, в котором находится пункт временного размещения беженцев
28 августа, 2014 13:18
14 мин
Пункт временного размещения беженцев (ПВР), открытый на базе «Голынковского дома-интерната для престарелых и инвалидов», начал принимать вынужденных переселенцев с Украины в начале августа. До его образования в интернате проживали 59 человек. Сейчас в интернате 25 профильных жителей и 78 приезжих. Корреспондент «Русской планеты» побывала в доме-интернате и узнала, как уживаются оставшиеся пенсионеры и беженцы.
Голынковское городское поселение находится примерно в часе езды от Смоленска. Население — около 3600 человек, из которых 60% — пожилые люди. С трассы виден дом-интернат для престарелых и инвалидов.
На крыльце учреждения небольшая группа беженцев с Украины. Мужчины и женщины обсуждают высокие цены на съемные квартиры, гадают, будут ли им платить в России пенсии. Плавно обсуждение переходит к возможностям заработать на жизнь.
– 15 тысяч на жилье я на машине в легкую могу здесь заработать, — говорит молодой мужчина в черном спортивном костюме. — Только пока документов нет — нельзя. Если оштрафуют, будут сложности.
Меня встречают директор Дома престарелых, он же руководитель пункта временного размещения Александр Дядченков и глава Голынковского городского поселения Игорь Стефаненков. Руководители предлагают для начала пообщаться наедине, расспрашивают о цели визита, настороженно интересуются, почему именно этот ПВР привлек внимание прессы. После недолгих объяснений руководство рассказывает историю появления пункта.
– Дату точно не помню, за сколько поставили в известность о необходимости принять беженцев, — говорит Дядченков. — За короткий период времени. Естественно, уточнили, сколько мест у меня есть, есть ли кровати, мебель, оборудование. Потом поступила команда — быть готовым принять. Буквально в течение двух суток мы распределили 34 престарелых и инвалидов. Их никто никуда не «выбросил», а определили в те дома-интернаты, в которых были свободные места: геронтологический центр «Вишенки», Вяземский, Кардымовский, Ярцевский и Холмовской дома-интернаты для престарелых и инвалидов. В принципе условия у нас одинаковые, пакет социальных услуг тоже. Маломобильных, лежачих мы оставили.
Дядченков рассказывает, что беженцев начали принимать 8 августа. В основном из Донецкой области, Донецка, Шахтерска. Всего прибыли 79 человек. Один человек отказался от регистрации, написал заявление и выбыл опять в Ростов.
– Как отнеслись ваши постояльцы к вынужденной смене жительства?
– В принципе отреагировали нормально, отнеслись с пониманием к ситуации. Конечно, понимаете, — пожилые люди, для них это стресс. Они у меня все дееспособные. Люди в здравом уме все прекрасно понимают, телевидение смотрят, газеты читают. Они информированы о политической ситуации, которая сложилась. Поэтому особых волнений или каких-то криков и возгласов не было.
Говоря о беженцах, директор дома-интерната отмечает, что при размещении старались родственные семьи поселить рядом.
– Разместили всех на четвертом отремонтированном этаже. Бабушки и дедушки теперь живут только на третьем.
Вынужденные переселенцы живут по правилам, присущим общежитию. Они могут свободно передвигаться по неогороженной территории дома-интерната и всего поселения. При этом Дядченков подчеркнул, что он как руководитель ПВР несет личную ответственность за каждого, кто находится в учреждении.
– В «Положении о пунктах временного размещения» есть такой пункт: если человек отсутствует более суток в ПВР, ставится вопрос о его дальнейшем пребывании. Решение принимаю не я, а рабочая комиссия при администрации по моей информации. У нас такого не случалось еще и думаю, что не случится. Все беженцы с этим положением ознакомлены.
Основные средства на содержание вынужденных переселенцев идут из областного бюджета. На одного человека выделяется 800 рублей в сутки: 200 рублей на питание и 600 на прочие расходы.
– Объем работы увеличился в два раза, но мои сотрудники относятся с пониманием. Справляемся. Конечно, сложно бывает. Вы представьте себе: повару и кухонному рабочему, они у меня по одному работают, готовить на 50 человек или на 104. И санитаркам нагрузка увеличилась, и медсестре. Но вопросы решаются, — рассказывает директор, добавляя, что пока миграционная служба оформляет документы для беженцев, руководство пытается решить вопрос их трудоустройства.
– Мы с Александром Андреевичем независимо от биржи труда связываемся с руководителями предприятий, пытаемся трудоустроить прибывших к нам сюда беженцев, — говорит Игорь Стефаненков. — Из 78 человек готовы к трудоустройству 31. Как только выдадут документы, люди пойдут на работу.
После беседы оба руководителя сопровождают меня к временным и постоянным жителям голынковского дома-интерната. Поднимаясь на четвертый этаж, Дядченков рассказывает о планирующемся и уже проведенном ремонте.
В коридоре пустынно. Некоторые комнаты закрыты. Прошу главу поселения и директора дома-интерната дать возможность поговорить с беженцами наедине. Они остаются в коридоре. За одной из дверей меня встречают молодая женщина Саша и двое детей. В комнате четыре кровати, стул, стол и тумбочка с игрушками, в которых увлеченно копается один из детей.
– Это соседский, — Саша говорит очень устало. — Мы с семьей приехали из Тореза Донецкой области. Там страшно. Стреляют. Детей жалко. Страшно было уезжать, но лучше тут. Мы молодые, все наживем. Руки, ноги еще есть — все сделаем.
Саша домохозяйка. Семью обеспечивал муж. Родители остались в Торезе. Они поддерживают связь, созваниваются.
– Говорят, дом еще стоит. Может, когда-то там все прекратится, наладится, и мы вернемся домой.
В ближайшем будущем Саша тоже не уверена. На данный момент просто ждут документы, чтобы начать искать работу и снимать жилье.
– Очень дорогое здесь жилье. В Смоленске, говорят, десять тысяч однокомнатная. А здесь, в Голынках, когда приехали, говорили, что можно даже за комунуслуги жить. Сейчас мы ходили, смотрели однокомнатную за 3,5 тысячи и без ничего: ни кровати, ничего вообще нет, даже обои не поклеены. Пока будем искать. Может быть, кто-то нас приютит у себя. На кого-то, может, работать будем, кто-то, может, предоставит какое-то жилье.
В соседней комнате похожий интерьер. На кровати сидит старушка. Одна нога у нее перебинтована, другая ампутирована ниже колена. Напротив мужчина средних лет — сын, Эдуард. Приехали из Шахтерска Донецкой области.
– Только ремонт сделали, полгода как пожили в чистом. И нас бомбить начали, — вспоминает Вера Александровна. — Хорошо, что сын был на кухне, а не в зале. Стекла, потолок, стены побили. У него уши заложило, а у меня зрение на время пропало.
– Вот эти осколки снаряда. Это мелкие. Были и большие. Я большие не брал, — говорит Эдик, разворачивая газетный сверток. — Вот посмотрите.
Мужчина кладет мне на ладонь два металлических осколка и продолжает:
– На следующий день, когда мы уехали, фосфорными бомбами начали их жечь. Четыре раза на Шахтерск кинули фосфорные бомбы. Славянские говорили: «Что у вас тут в Шахтерске творится — больше такого мы нигде не видели. Город-призрак стал».
– Я каждый раз, когда бомбили, пригибалась, боялась. Уши заткнула пробками. Только в Ростове, на границе, выбросила эти пробки. До сих пор какой шум, похожий на самолет, пригибаюсь, боюсь, — рассказывает женщина.
– Нам еще повезло, что попали нормальные смены, — подхватывает Эдик. — До нас ехали — расстреляли полностью колонну из беженцев. После нас ехали семья с двумя детьми: пацана сняли с автобуса сразу — мобилизация, мы военнообязанные. Хорошо, что наши паспорта не взяли. В паспорте-то у меня написано, что родился в России, а гражданство украинское. Забрали бы и все.
– Ты русский, будешь дезертиром считаться, — горько усмехается Вера Александровна. — Мы — русский народ, а нас называют террористами. Порошенко прямо объявил: кто русский прописан в Донецкой области, обратно на Украину ни ногой. А что нам делать? Мы — Донецкая область, недалеко от Донецка живем. Порошенко все забрал. Воду выключили, свет выключили, газ — выключили. И еще бомбили.
– Работы нема. Жить нельзя. Назад — куда? — резюмирует Эдик. Мать с сыном собираются переехать в Костромскую область — на свою родину.
Время приближается к обеду. Людей в коридоре все больше: каждый чем-то занят, куда-то спешит, что-то обсуждает на ходу. Успеваю пообщаться еще с одной семьей. Григорий Владимирович и его жена Ирина приехали из поселка Рассыпное Донецкой области. Всего из их семьи в ПВР проживает 10 человек.
– Мы копали картошку с сыном, — начинает рассказывать Григорий Владимирович. — Пришли ополченцы: «Собирайтесь, сейчас будет “Град”. Через 15 минут вас сровняют с землей».
– Вот этих похватали, — Ирина кивком головы показывает на внука, мальчика полутора лет, сидящего у нее на коленях, — похватали какие смогли вещи, а мы с дедушкой в чем были поехали. Но ничего, мир не без добрых людей.
Оба сокрушаются, что пришлось оставить дома.
– У нас у всех хорошие дома, жалко. Хорошо обставлены. За 60 лет сделали евроремонты.
Честно сказать, хотим вернуться. Когда звоним, нам говорят, что дома наши еще стоят.
Они также ждут документы на временное убежище.
– На работу нас пока не устраивают, потому что не хватает молодежи работы, — продолжает Ирина. — Пенсий нам ваших не дают никаких, денежных пособий нам никаких не предоставляют. Месяц мы еще здесь проживем, а потом не знаю — куда нас, что. Детям пока еще обещают работу.
Они тоже вспоминают бомбежки. И размышляют о настоящем и будущем своей страны.
– Мы надеемся, что все-таки у нас будет Новороссия, — очень уверенно и оптимистично говорит Ирина, — и мы вернемся. Ничего, восстановим, поднимем все. Вот этих бы бандеров выгнать. И Киев. Я прожила 60 лет и никогда не видела такого кровожадного президента. Он никто, самозванец. Вся Юго-Восточная Украина за него не голосовала — это что-то значит! Решил он нас сечь тоже?! Почему не бандеров? Мы детей спасали. Почему наши дети должны быть пушечным мясом? Я вырастила сына для чего, чтобы он пошел брат брата убивать? Вот почему мы вообще тикали.
По коридору раздается зычное: «Обед, молодежь!». На прощанье Ирина добавляет:
– Встретили нас очень хорошо, кормят очень хорошо. Живем. Немножко жалко то, что в этих комнатах жили инвалиды. Инвалиды — там, — она неопределенно машет в сторону окна, — а мы — здесь. Поэтому душа болит. У нас у каждого есть и мамы, и папы. Наши, правда, уже умерли.
На третьем этаже тихо. Недалеко от входа дедушка в коляске.
– Вы говорите погромче, — наставляет меня Дядченков.
Дедушка внимательно, но равнодушно смотрит на нас.
– Как вам живется с новыми соседями? — спрашиваю я.
– Нормально живется. Я-то плохо слышу, но иногда слышно, что там передвигаются люди.
Несмотря на то, что говорю громко, дедушка отвечает выборочно. Когда речь заходит о товарищах, которых переселили в другие дома-интернаты, он оживляется, на лице появляется улыбка:
– Конечно, в Смоленске были, там предлагают остаться, но 8 лет здесь пробыл, а там 8 дней не побыл. Конечно, тянет туда, где больше пожил. Привык.
В коридоре собираются старики. Все дружно проходят в небольшой холл, рассаживаются по диванчикам и стульям. Смотрят на меня и стоящее рядом руководство. Их немного: пять бабушек и один дедушка. Представляюсь, спрашиваю, как им новые соседи.
– Никто не мешает, — говорит пожилой мужчина с палочкой.
– Живем мирно! — поддерживает его сидящая рядом женщина.
– Плохо… — произносит кто-то так быстро и тихо, что я не успеваю вычислить говорящего.
– Понимаете, мы общаемся со всеми, — очень отчетливо и выразительно говорит худощавая пенсионерка с короткой стрижкой. — Меня зовут Талысина Валентина Федоровна. Мне очень жалко их: они — беженцы. Другой раз придет кто-то, что-то попросит.
– Милая, когда-то и мы были беженцы, когда война была, — включается в разговор миниатюрная старушка в красной кофточке, опирающаяся двумя руками на палочку. — И мы всего навидались. Всех надо уважать!
– Подожди! Подожди, Маша, — машет на нее рукой Валентина Федоровна. — Успокойся!
Маша продолжает что-то говорить, но ее не слышно. Рядом сидящие старики шикают на нее.
– Заткнись. Успокойся! — твердят они, хлопая женщину по плечу и рукам. Старушка замолкает.
– Они ко мне приходят, — продолжает Валентина Федоровна. — Говорят: «У вас есть там конфеты?» — «Конечно, у меня все есть!» Я уже здесь десятый год живу.
Появляется медсестра и зовет стариков на обед. Я пытаюсь спросить о постояльцах, которых распределили по другим интернатам, но моя собеседница пропускает вопрос и продолжает говорить о своем.
– А что делать, надо всех принимать, мы же все — люди! Все живые! Каждый думает о живом! Ко мне пришла женщина, говорит: «Валя, сколько постреляли на Украине, сколько убили детей. Я плакала!» Я говорю: «Не волнуйся, успокойся»…
Собираясь на обед, Валентина Федоровна успевает похвалить руководство и отметить заботливое и справедливое отношение к старикам.
По окончании «экскурсии» руководство интересуется, какое впечатление произвело на меня увиденное, и предлагает сфотографировать фасад и пандус, по которому сразу понятно, что это за задание.
Мне удалось связаться только с двумя домами-интернатами, в которые распределили престарелых из Голынок. В геронтологическом центре «Вишенки» сообщили, что прибывшие из голынковского дома-интерната чувствовали себя хорошо. Одна бабушка просилась домой, но такое бывает: день просится, на следующий забывает. В Холмовском доме-интернате также сказали, что трудностей с присланными голынковцами не было, но оставаться у них никто не захотел.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
