Новости – Люди

Люди

«Река границ не знает»

Особое внимание Сергей Челбогашев обращает на структуру кедрового комеля. Фото: Павел Лавров/ «Русская планета»

Один день из жизни шорского скульптура, создающего из дерева зверей и лесных духов

Павел Лавров

11 июня, 2015 16:01

16 мин

Запах заставляет непроизвольно дышать полной грудью. Кедровые опилки пахнут смолой, ветром, таежной поляной, сладким ореховым мякишем. Под солнцем они быстро преют, бродят, кедровая живица превращается в спирт и дает аромату пьянящую нотку.

– Под ноги посматривай, тут и пропороть можно, — машет Сергей руками на втоптанные в землю сучья, щепу, мягкую россыпь стружки. Кеды — обувь для этой местности несерьезная.

Это даже не мастерская, а задворки лесопилки. Промзона. А еще здесь строители работают, ставят срубы для богачей. Только они могут себе позволить дачу-терем, построенную из кедровых вековух в два-три обхвата каждая. Зато у Сергея в этом месте неограниченный доступ к сырью и заготовкам. Тяжелые древесные комели — те части стволов, что возле самых корней — обычно идут на срез и для стройки не годятся.

– Тут главное — чтобы по диаметру подошло, — рассуждает Челбогашев, оглядывая кучу строительных отходов. — Вот из этого пенька ничего большого не вырезать. Или что-то стройное совсем. Вроде Духа ручья. А вот этот пенечек — перспективный. Тут сучок есть, поэтому наверняка древесина в этом месте витая, на срезе будет красиво…

Пенек в половину человеческого роста и около метра в диаметре уже откинут в сторону. Даже лом не понадобился: заготовка хоть и тяжелая, но у Челбогашева — сноровка. Где перекатом, где на кантах, в одиночку, в обнимку, не кряхтя и ничуть не надрываясь, ворочает полутонный чурбан. Сначала — долго ходил кругом, примерялся, приглядывался, трижды надевал защитную маску и трижды снимал.

– Сперва надо представить, что в итоге должно получиться. Я уже все вижу, но вот здесь, — прикладывает пальцы к вискам, потом делает по пню какие-то пометки-линии простым карандашом. Решившись — уверенными движениями направляет инструмент. Цепь бензопилы с визгом вгрызается в волокна. Свежая стружка падает вокруг невесомыми хлопьями. На просвет — будто начался сказочный снегопад.

Сергей Челбогашев сам не знает, как точно назвать свою профессию. То ли он художник, то ли скульптор, то ли резчик по дереву. Принцип работы простой донельзя и старый, как мир: взять кусок материала и отсечь все лишнее.

– Главное — не оттяпать ненароком ничего полезного, — перекрикивая инструмент, смеется Сергей. Сейчас заготовка уже принимает узнаваемые очертания медвежьего профиля. Хозяин тайги только что чуть не стал одноухим.

– Кедр — очень хорошее дерево. Недаром его так любят. А у шорцев кедр вообще особо почитают. Он и кормилец, из него и материал для строительства отличный. Все делать — мебель строгать, дом украшать. По хозяйству мастерить. Древесина — легкая в обработке, — между делом, отрывистыми фразами, экономя дыхание рассказывает Сергей. — Вот так, пилой — сначала грубая работа. Как говорят — топорная. Ну, в данном случае, пильная, — улыбается созвучию. — Пыльная пильная работенка.

– А вот эта трещина сверху идет — это не страшно? — интересуюсь, рассматривая лопнувший массив.

– Сейчас фокус будет. Вот я снизу пропилы сделаю, волокна напряжение скинут. Потом заготовка отстоится, подсохнет, и станет плотнее.

– Но на трещине может лишний кусочек отскочить? — настаиваю.

– А разве это страшно? — широко улыбается скульптор. — Никто же не знает, что именно я у себя в голове придумал? Вот, например, буду делать мимику. И рука дрогнет или цепь на пиле дернет — раз, не так маленько. Так что же? Значит, медведь станет хитрый, будет то ли подмигивать, то ли прищурится на один глаз. Даже лучше еще станет. Интереснее.

– То есть, бывает, что материал ведет руку скульптора, а не наоборот?

– Дерево — материал живой. Особенно это чувствуешь, когда тонкая работа начинается. Тогда уже не пилой, тогда резцами начинаешь работать, мелкие детали прорабатывать. Пальцами надо чуять. Естественно, приспосабливаешься. Задумка и результат всегда маленько отличаются. Зато каждая работа индивидуальна.

Большинство работ Сергея — мифологические персонажи. Даже животные — стилизованные. Вот этот медведь, например, не просто дикий зверь из леса, а сказочный медведь-рыбак из шорской сказки. Отсюда у него и почти человеческая мимика, и странная поза. Через движение скульптор старается передать эмоции или даже характер персонажа.

– Просто медведя по стойке смирно вырезать — получится истукан, — уверен Сергей. — А вот если я его в позу поинтереснее поставлю, ножку наотлет, как будто он то ли пляшет, то ли бежать собрался, — в нем сразу жизнь появляется. Или взять, например Хозяйку Вод. У нее локти выгнуты так, будто она прыгнуть собирается.

– Это с опытом пришло?

– Я сразу так учился, видел, что у мастера все персонажи в движении получаются гораздо интереснее. Учился-то я по старинке. Был у нас такой дядя Ваня, интересный человек. С ним можно было всегда поболтать, чайку попить. А он корнепластикой увлекался и весь дом у него был — мастерская. Увидит где-нибудь корягу корявую, другой бы мимо прошел. А он тут отрежет, там построгает — смотришь, а это почти готовая скульптура. Вот дар у него такой был — видеть. И я за ним наблюдал. Потом стал просить шлифовать что-нибудь. Он мне резцы не доверял тогда еще. Потом — интересно же — стал и резцы пробовать. Так и перенял. Постепенно. Манеру, навыки, ремесло.

Грубая обрезка. Фото: Павел Лавров/ «Русская планета»

Грубая заготовка медведя-рыбака пока что сжимает в лапах не деликатесного хариуса, а непонятную деревянную чушку. Впрочем, пару часов назад это вообще был пенек в куче мусора.

– Я всегда рисовать любил. В школе меня за это даже ругали. У меня в каждой тетрадке — листочек слева — для записей по учебе, листочек справа — для рисунков. Узоры, зверей, орнаменты. Сказки рисовал. Потом учителя привыкли, не ругались, — вспоминает Сергей начало творческого пути. — Там же в школе я начал понимать, что я шорец. Мне так «повезло», — Сергей выделяет интонацией горькую иронию. — Нас в школе было только два шорца. Остальные — русские. Нас мальчишки дразнили. А мы что? Мы глупые были. Обижались. В драку лезли, получали. А потом я постарше стал — начал соображать. Ну да, я — шорец. Что в этом плохого? Это не ругательство. Стал своими корнями интересоваться, культурой, языком. Сказки наши узнал, фольклор. Как наш шорский академик Чудояков говорил: хочешь узнать народ? Изучай его фольклор.

– Шорцы — сибирские кузнецы, ковавшие сабли для всей Золотой Орды. Люди, которые прекрасно уживаются с дикой природой. Но это я знаю из учебников, из личных встреч. А о чем сказки могут рассказать?

– Обо всем. О самом важном. О мировоззрении. О том, чему народ детей старался научить. В сказках сразу понятно, какое отношение к животным, к людям старались вырабатывать. Сказку слушаешь и сразу ясно, что за народ мог такую историю сложить. Вот, например, медведь, — Сергей Челбогашев показывает на резную голову будущей скульптуры. — Как про него рассказать? Есть такая сказка — про то, как медведь решил добрым быть. Идет по лесу, видит — бурундук в норку забежал. Вздохнул медведь, не стал норку раскапывать. Дальше идет, слышит — улей жужжит. Не стал мед доставать. Муравейник не стал раскапывать. Идет, сам себя хвалит: «Вот, какой я добрый зверь. Сам себе нравлюсь. И чего в меня люди стреляют?» Вдруг слышит — корова где-то кричит. Пошел туда — видит, корова в болоте тонет. Думал убить, а рассердиться на нее не может. Он же добрый. Думает: «Дай я корову спасу, она хоть и глупая, но людям зачем-то нужна. Может, тогда с людьми помирюсь?» Стал корову из болота тянуть. Дергал-дергал, ну, и оторвал корове голову. «Вот, — говорит, – корова, главное дело я все-таки сделал, голову твою спас. Видишь, какой я добрый?»

– Добрая детская сказка, — усмехаюсь с долей сарказма.

– Жизненная. А главное — образная и точная. Как положено народной сказке, — возражает скульптор. — Вот и складывается правдивый образ медведя в восприятии шорцев: сильный, но неуклюжий и неловкий, добрый, но при этом — хищник, забавный, но — смертельно опасный. А еще здесь какой смысл есть: слабым быть легко. А ты попробуй побыть сильным. Но это в других сказках про медведя.

– А про людей что можно узнать из сказок?

– Людей тоже можно понять, — уверенно кивает Челбогашев. — А чтобы убедиться в том, что сказки не врут, можно в любой шорской деревне пожить. Потому что через сказки, через какие-то незаметные истории, через мелочи воспитания это все сохраняется. Если в сказке про глухаря, который решил стать птичьим ханом, высмеивают тщеславие, и говорят о том, как это плохо — быть задавакой, потом придется плакать и глаза навек станут от слез опухшими, разве ребенок не поймет, что быть излишне гордым и наглым — это плохо?

Сергей рассказывает сказку о том, почему у глухаря красные брови. Очень похоже на анималистские мотивы сказок многих других народов, в том числе сибирских. А рассказ о богатыре Мустакае — словно эхо другой легенды, слышанной мною в Хакассии. Пытаюсь уточнить: где же первоисточник.

– Сложно найти теперь. Мы же все в принципе — один народ. Ну, язык-то точно одинаковый. Хакасы, алтайцы, шорцы — мы друг друга понимаем. Слова одинаковые. Одного корня. Просто раскидало нас. Кого — в горы, кого — в тайгу, тех — на реки, этих — в степь. А легенд одинаковых много, да. Сибирь большая. Кто там карты рисовал? Кто границы чертил? Река вон — через три региона течет. Границ не замечает. Так и народы.

– А какое впечатление складывается об авторах сказок?

– Такие сказки как у нас кто мог написать? Добрые люди. Гостеприимные. У нас до сих пор в деревнях, в зимовьях, на заимках двери запирать не принято. До сих пор принято любого путника встретить, накормить, привечать. Природу уважают до сих пор. Даже чуть больше, чем уважают. Одушевляют. С почтением к ней относятся, как к живой. Да она и есть живая.

Работу время от времени прерывает дождь. Летний ливень в предгорьях — стремителен. Налетает, туго хлещет холодными струями, затем также разом рассыпается на радуги и мелкую морось, блестящую на солнце. Во время дождя – прячемся под навес стоящего неподалеку сруба. Потом — выходим греться. Мокрая земля парит на солнце. Пока ждем, чтобы заготовка чуть-чуть подсохла, снова разговариваем. Тема сказок оказалась на удивление живой и занятной.

– А если выйти на улицу и остановить шорского ребенка — он сможет наугад пару сказок вспомнить?

– В городах — в Мысках, в Таштаголе — вряд ли, — пожимает плечами Сергей. — Тут хоть и тайга кругом, а телевизоры. Дети лучше знают американские мультики. А вот в деревню приехать, там да, там любой расскажет сказке. Может, и не в оригинале, но в пересказе деда Шапкая — точно.

Дед Шапкай — самый знаменитый шорский кайчи — сказитель. Он сам давно стал персонажем полумифическим, и его даже коренное население ошибочно принимает за вымышленного героя. На самом деле, жил такой дедушка. Работал в геологической партии. Как стал стар и немощен, нашел свое призвание в том, чтобы сказки ребятишкам рассказывать. А уже за ним, в 50-х и 60-х годах записывали фольклор ученые. Книжки «Сказки Шапкая» не раз переизданы. И пользуются большой популярностью. Особенно — в последние годы.

– Сейчас можно стало, — доволен Сергей. — Кайчи снова появились. Дети сказки всегда с удовольствием слушают. Деды рассказывают даже те, которые никто никогда не записывал.

– Что значит «стало можно»?

– Ну, раньше, когда я был маленький, в школах не одобряли, если шорцы на родном языке говорили. Я же рассказывал — мы даже дрались. Не так, как чернокожих в Америке обижали, но что-то похожее. Я это еще застал. Это сейчас между шорцами и русскими никакой вражды нет. Умнее стали, что ли? У меня, например, все друзья — русские. А вся родня — шорцы. И хорошо. Дочка в садик пошла, я ее научил, как на родном языке надо здороваться, как говорить «спасибо». И ее там за это не ругают. Сейчас возрождается интерес к языку родному, к культуре. Коренные народы поддерживают на уровне города, области, страны. Книжки помогают издавать. Угодья охраняют. Фольклор, верования стараются сохранить. Дом Шаманов вот недавно построили в поселке. Духи не обижаются.

– А современный шаманизм, что это? Дань красивым традициям, попытка сохранить национальный колорит, некий этнический стиль в культуре или все еще верования, религия?

Прежде чем ответить, Сергей серьезно задумывается, долго подбирает слова, размышляет. В задумчивости пригоршнями счищает с лап деревянного медведя подмокшие под дождем опилки.

– Шаманы — есть, — уверенно и безапелляционно заявляет он. — Может, они для кого и фольклор. А для кого — настоящие. А духи? — видно, что Сергею сложно сформулировать. — Тут надо понимать, что вообще имеется в виду, когда говорят «духи». Что такое «злые духи», «добрые», «духи природы». Мы же, шорцы, не верим в то, что вот где-то есть какие-то сущности. Мы верим в то, что у природы есть проявления. А эти проявления нужно уважать. Конечно, для простоты, для ассоциаций мы представляем некие образы. Вот, например, как я представляю, если мне хочется сделать скульптуру духа? Я пытаюсь мысленно оживить, одушевить образ природного явления. Вот река. Она красивая, жизнь дает, питье, рыбу — значит, щедрая. Голосок у нее звонкий, нрав озорной. Я как художник представляю ее образ в виде молодой девушки, красивой, задорной. Раз вода, то нрав текучий, переменчивый. А если, например, река мощная, глубокая, с омутами? Значит, там дух — мудрая сильная женщина. Или — горный кряж. Это седой богатырь. И духа горы я изображу как охотника, как воина.

Деревянная скульптура Хозяйки Вод. Фото: Павел Лавров/ «Русская планета»

– А что вообще заставляет вас браться за резец?

– Я хочу сделать мир чуть более красивым. Облагородить его что ли, отблагодарить за то, что он мне дает — в чувствах, ощущениях, в жизни вообще. Где-то я стараюсь проявить уважение. Вот, например, есть у нас тут перевал через гору Горелую. На вершине — полянка. Там родничок. И все, кто там ходит, они у того родничка садятся и отдыхают. И я там ходил. Потом взял и сделал там скамеечки, беседку чтобы можно было от дождя укрыться, если непогода. Вырезал духа этого места. Оно у всех ассоциируется с отдыхом, с уютом. Там приветливый дух, гостеприимный. И дедушка получился такой приятный. И смотрю потом — как у нас принято, стали ему монетки оставлять, разные подношения. Потом кто-то возьмет взаймы у дедушки, вроде как на проезд. Но будет возможность — вернет. И вообще, тот, кто туда приходит, он видит красоту и начинает сам радоваться и думать о хорошем. А мысль — это такая штука… Помыслы сбываются. И накапливаются. И мир становится чуточку лучше.

На то, чтобы превратить пенек в радостного медведя-рыбака, у Сергея ушло чуть меньше пяти часов. Впереди — еще дня четыре напряженной работы. Самое сложное — мелочи. Кедр — хоть и благодарный материал, а все равно может капризничать под резцами. Но очертания уже легко узнаваемы даже на уровне мимики: этот мишка будет дразнить зрителя и даже чуть-чуть хвастаться — вот как мне с рыбкой повезло. А еще этот медведь будет улыбаться. Потому что автор делал его с хорошим настроением.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе