Новости – Люди
Люди
«В голове музыка играет, в груди как будто ребенок плачет»
Фото: Алина Ярхамова
Корреспондент «Русской планеты» узнала, почему врачи скорой помощи любят свою работу
2 октября, 2014 13:57
12 мин
Темным коридором третьей подстанции скорой помощи Курска я иду за симпатичной энергичной женщиной лет сорока — заведующей Ириной Черных. Ирина Михайловна входит в кабинет.
– Здесь у нас сидят статисты, которые обрабатывают карты с вызовов за сутки, — перед мониторами сидят три женщины и вносят в компьютеры данные. — Они сортируют, сколько было скорых вызовов, сколько неотложных, и всю остальную информацию.
За следующей дверью — «мозговой центр» скорой помощи, диспетчерская. Здесь работает старший врач. К нему поступают данные обо всех ДТП, несчастных случаях и криминальных «разборках», которые случаются в городе. Кроме того, он комплектует бригады «скорой» и закрепляет за ними машины, руководит диспетчерской. Здесь всегда гомон, трезвонят телефоны, монотонные голоса диспетчеров сливаются в единый гул.
– Скорая помощь, диспетчер 33 слушает, здравствуйте. Что случилось у вас? Адрес какой? 1 Ж, квартира 10? Подъезд, этаж какой? Телефон, будьте добры. Полис, паспорт приготовьте, ожидайте скорую помощь.
– Все, диспетчер принял вызов, — рассказывает Ирина Черных. — Этот вызов сразу появляется на экране у главного диспетчера. Она знает, какие бригады сейчас свободны (такое редко бывает), знает, где они находятся, и передает этот вызов ближайшей к указанному адресу бригаде. Пойдемте дальше.
Мы снова движемся по коридору. Из окна виден двор, в котором стоит одна машина «скорой».
– Всего у нас 44 машины, но здесь, конечно, столько не собирается. Эта приехала, чтобы забрать фельдшера. Все бригады получают вызовы по служебным телефонам, и с одного вызова сразу едут на следующий.
Дальше комнаты отдыха бригад (все закрыты, на месте никого нет) и кабинет старшего фельдшера. Фельдшер Марина сейчас работает с документами, но хотела бы вернуться в бригаду. Там — совсем другая работа. «Адреналин», — говорит она.
Ирина Черных много лет проработала на вызовах и с ностальгией вспоминает о тех временах.
– Я начинала работать еще в институте, на третьем курсе, раньше так можно было. Если бы так можно было делать и сейчас, думаю, решилась бы проблема с кадрами, потому что если человек приходит, будучи студентом, он, как правило, остается работать. Так и со мной вышло. Сначала работала на линейной бригаде, потом перешла на «битовскую» — бригаду интенсивной терапии. Уже третий год работаю заведующей. Но я и сейчас выхожу с бригадой на подработку, на ЭКГ — каждая суббота моя. И по ночам на вызовы иногда езжу.
– Выходить по ночам, работая на пятидневке? Это же невероятно трудно?
– Если сюда приходят, то уйти очень сложно, затягивает, — говорит Ирина Михайловна. — У нас нет такого, как в больнице — нет субординации и подобных понятий. Бригада работает вместе сутки и часто годами одним составом. Поэтому мы здесь — как одна семья, как родственники. У нас сейчас педиатр уходит, позвали ее в другое место, поспокойнее, она на пенсии уже — плачет, уходить не хочет.
– Скорая — как болото: либо сразу выходишь, либо затягивает на всю жизнь, — резюмирует фельдшер Марина.
Пока бригада, о которой я должна буду писать, находится на вызове, Ирина Михайловна заваривает чай и рассказывает.
– Один раз в три ночи приходит вызов, что плохо мужчине. Приезжаем, подходим к подъезду, за нами идет парень какой-то. Звоним по домофону в квартиру — дверь никто не открывает. Парень молча впускает нас в подъезд, идет за нами. Мы звоним в дверь — опять не открывает никто. Парень стоит у нас за спиной и говорит: «Это я скорую вызывал». Вроде нормальный на вид, не пьяный. Мы заходим в квартиру, в комнате лежит тело, накрытое простыней. Я пытаюсь добиться у парня, что произошло, он не отвечает, говорит только — сами посмотрите. Поднимаю простыню, а там подушки какие-то свернутые, тряпки, одеяла. У меня шок. Я понимаю, что у парня галлюцинации уже зрительные, смотрю ему в лицо — глаза бешеные, белая горячка. Я, как учили, начинаю громко тараторить, что мы вызовем специальную бригаду, что нужно бежать за оборудованием в машину, локтем толкаю фельдшера к выходу, бежим вниз — парень этот за нами, понял, что что-то не так, но мы успели в машину запрыгнуть — он только мне карман оторвал на куртке.
В ночь с понедельника на вторник поступил схожий вызов — «мужчине плохо». Выехала бригада, но спасать в этот раз действительно было некого: на объездной дороге был зарезан таксист.
– Почему сразу об этом не сказали — непонятно. Часто бывает, что говорят люди одно, а на деле — другое. Может, думают, раз ситуацию чуть-чуть приукрасить, то скорая быстрее приедет. А если помогать уже некому — спешить не будет. Так и получается, что кому помощь действительно нужна срочно, ждут машину, а те, у кого температура поднялась, но находчивости больше или страха — получают ее скорее.
– Пойдем знакомиться, — в кабинет, где я жду бригаду, заглядывает женщина. — Мы перерыв взяли на обед.
В комнате отдыха бригады № 46 шумно и вкусно пахнет — за сутки положено всего полчаса перерыва, и работать в это время запрещено.
– Обед — это святое, — говорит Наталья Шульгина, врач бригады. За небольшим столиком сидят еще двое — фельдшер Анна Букреева и водитель Алексей Анатольевич. Все вместе они считаются одной из лучших бригад подстанции. Спрашиваю, неужели за сутки положено всего полчаса отдыха.
– Так и есть. Предполагается, что мы можем отдохнуть между вызовами, но, сами понимаете, машин всегда не хватает, кадров не хватает, так что мы с одного вызова — сразу на другой. Ночью бывает посвободнее, но это 50 на 50.
Врачи говорят, что вызовов за последнее время стало больше, чем раньше. Часто вызывают по пустякам, особенно старики — им одиноко, вот и звонят.
– Мы их называем «постоянными клиентами». Всех знаем уже. Только адрес назови — и сразу понятно, в чем дело. Бывает, одна бабуля звонит по 6-8 раз на день. Мы понимаем, что им скучно, поговорить хочется, но в сутки одна бригада может обработать от 20 вызовов, посчитайте, сколько из них приходится на таких стариков? А потом люди ругаются, что «скорую» долгу ждут.
Иногда и вовсе непонятно, по какому поводу люди «скорую» вызывают и какую бригаду на такой вызов отправлять.
– Женщина звонит, говорит: «У меня в голове музыка играет, а в груди как будто ребенок плачет». И что с ней делать? Другой вызов поступает: «Бабушка кряхтит второй день». Ну, бабушки вообще часто кряхтят, что ж теперь. Прошлой ночью тоже вызов: «Ребенок три года, посинел». Мы все бросаем, вылетаем, включаем мигалки, приезжаем — а он от страха посинел, у него заноза в пальце. Таких вызовов очень много, — рассказывают медработники.
Перерыв заканчивается быстро, и скоро мы едем на вызов — бабушка упала, разбила голову. Небольшой ветхий домик, не менее ветхая старушка слабым голосом рассказывает (записано со слов врачей):
– Вышла я свежим воздухом подышать и упала прямо с крыльца, пролежала час. Потом заметили меня, вот позвонили. Скрючивает меня кочергой.
Наталья спрашивает об имеющихся заболеваниях, ощупывает бабуле голову и грудную клетку. Анна снимает ЭКГ. Бабушка охает — здесь больно, и здесь, и здесь.
– Вам надо ехать в больницу, — выносит врач вердикт. — Ищите людей, нужно ее переносить.
На улице удалось остановить велосипедиста, который согласился помочь. Через некоторое время бабушку выносят на мягких носилках — помогают внук и родственница, которая вызвала «скорую». Везти нужно на другой конец города — с травмами принимает только четвертая поликлиника на Волокно, а у бабушки сломаны несколько ребер и, возможно, сотрясение.
Как только бабушку отправили в больницу, получаем следующий вызов — Клыкова, 39, мужчина 79 лет, плохо с сердцем. В дороге Наталья пытается мне объяснить, почему уже 16 лет работает на скорой и уходить не собирается.
– Работка у нас, конечно, веселая, всякое бывает: и бомжи, и наркоманы, и алкоголики. Но мы всех всегда лечим, хотя «уличные» вызовы не оплачиваются — эта клиентура страховой полис с собой не носит. Мы просто обязаны это делать. Иначе никак. И еще — в какой больнице ты сможешь испытать это чувство, когда спасаешь человеку жизнь? Это ни с чем не сравнимо. Невозможно объяснить, можно только увидеть.
– Я бы, кстати, вам сегодня это увидеть не пожелал, — обращается ко мне водитель, Алексей Анатольевич. — Это такой стресс, с ума сойти можно. На прошлой неделе они пытались человека одного спасти, на улице тепло, а от них пар идет, я думал, у меня рессоры на машине «полетят» — так они его «качали» (имеется в виду в виду непрямой массаж сердца. — РП.).
– Спасли?
В салоне становится тихо.
– Не смогли. Но мы сделали все, что могли, мы всегда делаем все по максимуму, здесь не существует выбора. Через окно за работой родственники наблюдали, один подошел потом и сказал: «Вы сделали все, чтобы его спасти, мы видели».
На Клыкова долго не задерживаемся — дедушка подписал отказ от госпитализации, у него оказался рак в четвертой стадии и в больницу ложиться он не хочет: «Помирать вот собрался». Еще и сердце забарахлило в последнее время. Сняли ЭКГ, сделали укол. Принимаем следующий вызов — мужчина, задыхается. В дверях врачей встречают клубы сигаретного дыма. Невозможно дышать. На диване сидит пожилой мужчина и курит сигарету за сигаретой, на полу валяются пустые пачки. У него рак легкого в 4 стадии, жена забыла сделать обезболивающий укол, вот знакомый и вызвал скорую. Анна делает ему укол — последнюю ампулу. Наталья звонит на подстанцию.
– Алло, мы едем «домой», нам «аптека» нужна.
Пока Анна идет за необходимыми лекарствами, у остальной бригады есть несколько минут перерыва. Наталья рассказывает о суевериях медработников «скорой».
– Ни в коем случае нельзя желать ничего бригаде, которая заступает на смену. Ничего. Никогда. Если скажешь: «Хорошей смены, ребят», — можно быть уверенным, что «домой» они только в ее конце и приедут. Будет куча вызовов. Еще бывает такое, что когда человек в помещении умирает, открываются двери, форточки. Один раз мы пытались спасти девушку, наркоманку. Ей 23 года было. В квартире был еще знакомый этой девушки и два фельдшера, Аня и Андрей, парень молодой, здоровый. Я ее реанимирую, она дышит еще. Начинает открываться входная дверь, я кричу: «Андрюха, держи дверь». Он всем весом на нее налегает, а оттуда как будто бьется кто-то. У него глаза, как блюдца, мужика, который нас вызвал, трясет. Как только дверь открылась, она умерла сразу.
– Тут же форточка разбивается в кухне, — добавляет вернувшаяся Анна, — там банки какие-то летят, все звенит и холод в квартире резко наступает, мы одетые, а нас трясет. А потом резко — опять тепло. Просто жуть.
Вообще, многое в работе врачей скорой кажется жутью — в том числе и зарплаты. С переходом на финансирование из Фонда обязательного страхования бумажной волокиты стало больше, а зарплаты у работников не изменились. Не только в Курске, но и в других регионах и без того напряженная ситуация еще более обострилась. Люди готовы идти на крайности — врачи скорой помощи в Уфе устроили десятидневную голодовку с требованием вернуть 50-процентную надбавку за работу в недоукомплектованных бригадах. Впрочем, в Курске такой надбавки никогда и не было. Фельдшер без стажа получает здесь до 14 тыс. рублей, работая почти на две ставки — сутки через сутки. Правда, в Курске существует система надбавок за выслугу лет — три года отработаешь, получишь 30% надбавки, пять лет — 50%. Максимальная — 80%. Не намного, но это все же улучшает ситуацию. Труднее всего приходится молодым врачам и фельдшерам без стажа, им приходится работать без доплат. Не хватает кадров, многие уезжают в Москву, где работник скорой получает 75-100 тыс. рублей.
– При всем этом мы регулярно получаем на врачей жалобы. Одна женщина написала, что врачи были заспанные, с красными глазами и без сочувствия на лице. А сама вызвала их в пять утра, потому что у ребенка была температура 36,8. Мы понимаем, что мы задерживаемся, что машина может долго ехать, но когда у нас работает 23 бригады вместо 44 — куда деваться? Они физически не успевают всегда приезжать моментально. Хотя, конечно, и пытаются.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
