Черные дыры и экзопланеты

Фото: Марина Меркулова

«Русская планета» поговорила с астрофизиком Сергеем Поповым о том, к каким открытиям подходит современная наука

Олеся Меркулова

12 сентября, 2014 11:05

9 мин

В Ростове-на-Дону прошла сессия федерального проекта «Энергия науки», где все желающие ростовчане могли послушать лекции по астрофизике, медицине будущего и научной журналистике. «Энергия науки» — площадка для популяризации научных знаний, благодаря которой лекции известных ученых проходят в 16 городах России. Центральной темой для Ростова-на-Дону стала астрофизика. Сергей Попов, доктор физико-математических наук, ведущий научный сотрудник Государственного астрономического института им. П.К. Штернберга МГУ прочел для ростовчан лекции «Астрофизики меняют мир: главные открытия столетия» и «Самые интересные объекты во вселенной: пульсары, магнитары и все-все-все». «Русская планета» поговорила с ученым об открытиях будущего, гравитационных волнах и научном сообществе России.

– Зачем обычному человеку знать астрофизику? Как вы сформулировали это для себя?

– Если именно для себя, то я бы сказал, что это просто интересно. Если искать больший мотив, в идеале он таков: если мы хотим построить демократическое общество, то должны понимать, что это не только много прав для каждого гражданина, но и много обязанностей. Чтобы выполнять какие-либо обязанности, нужно прилагать к этому усилия, в частности, что-то знать. Вот ради чего «Росатом» отчасти это делает? Если бы население решало, строить ли атомную станцию или не строить, то я бы хотел, чтобы люди делали выбор не на основе эмоций, а на основе знаний и понимания, что происходит, на основе осознанного выбора. А для этого нужны знания. Самые разные.

– Чтобы строить атомную станцию, не обязательно знать про нейтронные звезды и черные дыры.

– Конечно, есть знания очевидно более нужные. Но часто неинтересно получать только нужные знания. Поэтому нужна такая смесь. Часть знаний может быть интересна, тем не менее, она связана с нужными. Вот я о чем-то говорю, а после этого может прийти человек и рассказывать про атомные электростанции. Ему будет проще, потому что уже с интересной лекции люди усвоили, что такое протоны, нейтроны, из чего они состоят, как они могут вступать в реакции или не могут.

– Научно-популярная лекция — это все же упрощенная версия научных знаний. Как вы делаете отбор фактов?

– Я не отбираю. Есть важные факты, о которых я могу говорить на разных уровнях: для студентов, научных семинаров, школьников. Но важные факты все равно остаются важными фактами. Просто я по-другому рассказываю об этих фактах людям, которые не являются специалистами. Неважно, школьники это или профессиональные биологи, которые точно так же знают физику, как ученики.

– Где интерес физика и интерес обывателя сходятся?

– По областям делить трудно. Природа вся устроена интересно. Эта не литература, где есть плохие и хорошие книги. Тут все по-своему интересно. Вопрос в том, как про это рассказывать. Конечно, есть вещи, которые легче популяризировать, потому что они уже раскручены. Все любят лекции про бозон Хиггса. И перестанут любить лет через десять, когда это прекратит быть топовой темой и появится что-то другое. Можно отталкиваться от идеи того, что на самом деле науке интересно сейчас, а не является модным сиюминутным моментом.

– Бозон Хиггса ведь раскрутило государство.

– Отчасти да. Это как раз пример того, как работает правильная модель. ЦЕРН (Европейский центр ядерных исследований. — примеч. РП.) строится на коллективных взносах европейских стран. И там необходимо уговаривать, объяснять избирателю, почему большую сумму денег надо потратить на это, а не на какие-то другие исследования или, вообще, не на исследования, а на стройку нового шоссе. И поэтому люди тратят большие усилия. Но бозон Хиггса — это, правда, важная тема.

– А в России какая модель взаимодействия?

– На мой взгляд, абсолютно другая. В основном решение принимаются волюнтаристским методом. У нас поэтому немножко хуже с популяризацией. Для успеха какой-то научной группы, как правило, не нужно апеллировать к общественности для того, чтобы продвинуть свои исследования. Поэтому в России популяризацией науки занимаются люди, которым это просто интересно само по себе.

– Это связано с закрытостью научного сообщества в России?

– Научное сообщество — оно везде одинаковое. Нельзя сказать, что в Штатах оно открытое. Оно вынуждено быть открытым, чтобы продвигать свои исследования. Так как продвижение исследований, в частности, зависит и от простых избирателей, которые могут влиять на распределение госбюджета, в том числе и на научные нужды. Например, телескоп Хаббла (Космическая обсерватория на орбите вокруг Земли. — примеч. РП.) спасли простые избиратели. Его финансирование должны были закрыть несколько лет назад, но, благодаря тому, что создатели проекта вкладывались в пиар, они смогли обратиться к людям, а те — к конгрессмену. Проект продлили. Мне кажется, что у нас в стране эта система не может работать по определению.

– Вы говорили о том, что астрофизика будет смешиваться с другими науками и становится междисциплинарной. Что это значит?

– Это не основной тренд, но такое явление будет. Это связано с тем, что мы сейчас стали активно открывать экзопланеты — планеты вне Солнечной системы, вращающиеся вокруг своих звезд. И, конечно, самым важным вопросом является вопрос об обитаемости этих планет. Можно фантазировать и надеяться, что в ближайшие десятилетия развитие техники наблюдения позволит измерять состав атмосфер этих планет и тогда встанет вопрос о том, что там может быть с жизнью. Возможно, спутники Земли будут анализировать воду на спутниках Юпитера и Сатурна, чтобы найти там хотя бы какие-то бактерии. Тогда встанут биологические вопросы, но данные для них будут получаться астрономическими методами.

– Какие еще приоритетные вопросы стоят перед астрофизикой?

– Астрофизика — наука наблюдательная. И поэтому список важных вопросов нам немножко диктует наши наблюдательные возможности. Экзопланеты научились наблюдать в 90-х, поэтому сейчас это стало горячей темой. Много интересных результатов добиваемся в космологии. Появилась возможность что-то узнавать о молодости вселенной. Это стало важной задачей. Нужно понимать, что в современной науке очень редко бывает так: астрономы увидели, как пишут в новостях. Это не совсем так. Это очень сложная постановка наблюдения, довольна долгая. Сложнейшая обработка данных. Данные со спутника могут обрабатываться несколько лет, прежде чем будет какой-то результат. И плюс есть огромное количество теоретических моделей, которые до наблюдений все это уже объясняли. То есть довольно сложный процесс. Сейчас приоритетными вопросами астрофизики являются космология и экзопланеты. Когда запустят следующий космический телескоп, наверно, будет много важной информации по самым первым галактикам и звездам, потому что он сможет их видеть. И тогда то, что является работой только для теоретиков, выйдет на совершенно новый уровень и появятся какие-то результаты.

– Гравитационные волны, о которых сегодня говорят как о следующем открытии, предсказаны теоретически и косвенно доказаны. Когда их существование станет фактом, что изменится в картине мира?

– Вот нашли бозон Хиггса. Нашли там, где надо. Поэтому картину мира он не поменял. Это похоже на то, как человек ищет, где его кошелек. Вот он нашел кошелек — картина мира не изменилась, но он испытывает страшное облегчение: «Нашел! На месте!». Картина мира меняется, если кошелек не найти. Если найдут гравитационные волны, в целом ничего не изменится. Но, во-первых, будет доказан очень важный момент в происхождении Вселенной, а второе, люди получат в свое распоряжение очень важный инструмент. Например, изучая черные дыры сейчас, мы видим вещество, которое крутится вокруг на расстоянии нескольких радиусов черной дыры. А если мы будем видеть гравитационные волны от слияния черных дыр, то мы фактически увидим, как черная дыра взаимодействует с горизонтом другой черной дыры. Это будет совершенно уникальный способ узнавать что-то новое о черных дырах. То же самое и нейтронные звезды: как бы мы их изощренно не наблюдали, мы видим то, что происходит снаружи, а нам интересно про внутреннее строение. Единственный способ узнать, что там внутри — столкнуть нейтронную звезду с другой нейтронной звездой и увидеть, что же происходит там. Поэтому детектор гравитационных волн станет телескопом для наблюдения совершенно уникальных процессов, которые по-другому мы наблюдать пока не можем.

– На лекциях вы говорили об открытиях, которые не только изменили научную картину мира, но повлияли и на культуру. В XXI веке есть такие открытия?

– В астрофизике в XXI веке, мне кажется, еще не было. А в конце XX века — открытие ускоренного расширения Вселенной, в принципе, изменило картину мира и создало необходимость введения темной энергии, которая является, в некотором смысле, основной составляющей нашей Вселенной. Открытие такого удивительного разнообразия планет и планетных систем, может не для всех, но меняет картину мира, потому что в целом люди немножко по-другому себе это представляли.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе