«Жили плохо, и было хорошо»

Фото: Наталия Федорова/ «Русская планета»

Старожилы села рассказали о прежних обычаях, бедности и смысле жизни

Наталия Федорова

22 октября, 2015 13:20

12 мин

Сегодня в селе Саконы в Татарстане осталось мало коренных жителей, которые еще помнят прошлую жизнь когда-то большого поселения. В лучшие времена в селе, основанном в XVIII веке петровским царедворцем и губернатором Казанским и Астраханским Петром Апраксиным, жило до тысячи человек. Еще в 1970-80-е годы в нем было прописано 127 человек. Сейчас — 53, и это в основном бывшие городские жители, привлеченные живописным местом с видом на Каму. Молодое поколение давно перебралось в города, где есть школы и работа.

«Русская планета» встретилась с саконскими старожилами и узнала, какими были прежние обычаи деревни, и что они думают о современной жизни.

Фото: Наталия Федорова/ «Русская планета»

История Любови Крыловой

– В августе мне 80 лет стало. Мой отец — участник двух мировых войн, из которых вернулся живым. И до войны и после мать и отец работали в колхозе. В войну сеяли старики, которым больше 50 годов. Повесят лукошко и ходят, разбрасывают зерна. Женщины все руками делали: пололи поля, когда поспеет, жали, вязали снопами, молотили.

Я была третья, самая маленькая. Но вообще у нашей матери 9 детей было. Умерли зачем-то. Какая-то «тишинка», болезнь была.

У нас в деревне школа была только начальная. Там работала учительница Ефимия Семеновна. И знаете, как было бедно! Каждую зиму ведь вроде елку надо было, и ее откуда-то нам привозили, мы наряжали. С гостинцами беда. Техничка при школе испечет нам по пышечке, и то мы были рады. Тут в каком-то году елку нам не привезли. Нарядили мы одну девочку, веток на нее навешали и ввели в класс. И сколько у нас было радости!

После школы раздумывать мне не пришлось. Отец уже стал пожилой, и мать взяла подог выше себя. Я вышла замуж, а потом ребятишки пошли друг за дружкой.

Церковные праздники всегда справляли. На Пасху яйца красили и катали на площади. Хороводы водили на Троицу в центре села. Оденутся, у кого чего поновее есть. И песни все любили тогда. Радио появилось, какие интересные передачи были! Заслушаешься! Теперь по телевизору поют не знай чего. Пожилым людям никак не нравятся эти песни. Я помню, девушка одна, Марина, со своим братом Гришей и моим дядей, Яковом Иванычем, гуляли втроем ночью по всему селу и громко пели. Ой, как только пели! Старинные протяжные песни. Я по всей ночи стояла на крыльце и слушала. Теперь никто не поет эдакие песни. Теперь на свадьбах и то не поют. Включат этот магнитофон. Раньше разве так было?

Жизнь была трудная. Под землей воду не рыли. Все за водой ходили на речку, а кто в овраг. Вода в реке была чистая, а вот сейчас не пьем эту воду. Таскали на коромыслах воду в ведрах и зимой, и летом. Кадушку в избе поставят, ведер на 12. Потому что на дворе-то и корова, ее надо поить. И сверх этой кадушки еще, для себя. Стирали руками, с мылом. Золы совок высыпаешь, да какая вода сделается хорошая, мягкая. В печи согреешь огромный котел воды, кочергой его на шесток выдвинешь. А полоскали в любой мороз в проруби на реке. Одежду меняли после бани. Бани в основном были земляные, топили по-черному. Мылись и избу убирали по субботам. Ничего не крашеное было, ни потолки, ни полы. Перед Пасхой целую неделю избу готовили. С хвощом намоют потолки, а полы с косырями наскоблят, с песком натрут с калошей какой-нибудь. До бела мыли. Да как бывало, когда некрашеную избу намоют, какой воздух был здоровенный!

Все старались коров держать. Кто и резал их. А вот я не могла и сейчас говядину не ем. Помню, свою старую Жданку в заготконтору отправила. Поставили на телегу, привязала, а она на меня оглянулась да давай мне руки лизать да мычать. Кормилица. Они как люди эти коровы. У каждой свой характер, я знаю, дояркой работала.

Жили бедно, но сколько было подруг у матери! Бывало, придут. А в чем одеты? Заплатки у всех, в лаптях. Одна чего-нибудь из лебеды сготовила. Все хвалят: «Ой, как вкусно!» Другая завтра обязательно тоже из этого сварит. Чай, годов-то им по 35 было. И засмеются ведь над чем-то.

А теперь метнешь головой — никого уж нет. Все примерли. Как школа сгорела и новую не построили, дети наши все уехали в город, теперь здесь только дачники, никого из них не знаю. Не думала, что доживу до таких лет, а умирать не охота. Не то что страшно, дети, внуки, да и правнуки уж пошли. Охота посмотреть, как они вырастут, какие будут.

Фото: Наталия Федорова/ «Русская планета»

История Екатерины Козловой

– Я родилась в 1930 году. В аккурат начинался колхоз. В семье были отец, мама, я, брат Анатолий и бабонька. Летом только старики оставались в селе и малые дети. Все на работах. В селе домов было полно — 280. И народу много. Церковь была хорошая, деревянная, красивая. Вокруг ограда, шесть берез белых насажено. Рядом сторожка, где священник жил с семьей. Помню, 1936 год, это дело было накануне Троицы. Мама стала полы мыть, окошки, а мы с бабонькой пошли в церковь. Народ сходится. Поднимаемся на паперти, а справа-то были большие окошки. И там будто свет какой вспыхнул. Оглянулись — а на околице-то пожар начался! Ребятишки играли и зажгли солому. А был ветер. И полсела сгорело у нас. Нечем было потушить-то! Одна лошадь да бочки. Этих погоревших кого к своим, кого куда. Рассовали. Кто несет хлеб, кто поесть, кто одежду.

Церковь скоро закрыли. И кто чего скажет? Война началась, одни бабы остались. А после зерно стали туда возить. Грех ли, два ли, а работали мы там. Айда сортируй зерно, иди в церкву. Иконы и кресты положили в алтарь и замок повесили. Вот приехали из района, открыли алтарь, а председатель тогдашний Петр вроде похвалиться хочет перед начальством. Пнул крест большой кипарисовый, тот упал и развалился. А мама-то стоит и говорит тихонько: «Башку бы тебе эдак!» И что? Война-то к концу стала, этот Петр по делам в Казань поехал, семья в Саконах осталась. И передают: стоял на остановке, и как-то его плащ прихватила дверка трамвая. Трамвай-то пошел и его за собой потащил, и по шпалам-то его головой протащил сколько-то метров. Бог-то не без милости!

Матери наши знали молитвы, читали псалтырь. Все платки и юбки носили. Платок расправят и под подбородком его булавкой сцепят. Бывало, сойдутся меж собой, много говорили про Бога. Были старики, они умели петь и служить. Иконы ставили, свечи. Не боялись. Без молитвы никуда. За стол садятся, в дорогу ли выйдут — крестятся, Бога просят. И крестики носили. Уж мы замужем жили, в партию муж пошел. Там говорили, чтобы не молились, иконы убрать. Я баю: «К иконам не касаться. Вы свою партию делайте, а это — наше».

Отношения между людьми лучше были. Потому что все как под одну гребенку жили. Война вообще сроднила всех. За хворостом зимой на реку ходили каждый день, как из школы придешь. Помню, взяла топор, санки, пошла в Сухую Гриву, недалеко. Запрягу телочку, вожжами правлю. Очень много труда было. Теперь люди нужды не знают, работы и заботы. Знают теперь школу, из школы в институты, папы и мамы работают. А тогда мы сами работали. Потому что папы, мамы работали, а получать-то нечего, деньги не давали. Запишут трудодни и все. А как новый год начнется, несут обязательства. За лето нужно было сдать в государство 100 яиц, 40 килограмм мяса, 200 литров молока. И не важно, есть у тебя скотина или нету. С трубы! А мама все говорила: «Труба-то не несется!» И налог — то бездетный, то страховка какая. А не будешь платить, засудят.

Весна, мама на работе. Сметана была снята, я ее спахтала за час, комочек маслица получился. Десяток яиц собрала. И пошла на базар в райцентр, километров 12 отсюда, там на минуту все продала и пошла шерсти покупать, 400 грамм, клубочек. Пришла домой, поела, попила, ощипала шерсть. Мама с работы пришла: «Батюшки, Катюшка!» Она ночь всю пряла, я из этой шерсти связала две шали небольших — белые, хорошие. Мама побежала в Чистополь на базар, а это 30 с лишним километров. Продала и купила уже килограмм шерсти. Из него мы три шали связали. И так у нас дело пошло, потому что налог платить было не с чего. Да и кофту, платье какое-нибудь ситцевое новенькое хочется.

Долго я живу, все болит. Смерти не боюсь. Господь распоряжается нами. Кому короткий век, кому долгий. Как Бог тебе подскажет, то и сделаешь.

Фото: Наталия Федорова/ «Русская планета»

История Евдокии Воробьевой

– В этом году мне сравнялось 90 лет. Весь голод пережила. По полям ходили, зернышки собирали. Один старик сделал дома небольшую мельницу, и мы по всем ночам сидели, очереди ждали хлеба смолоть. Сейчас люди живут лучше. Это я не люблю, это вчерашнее, невкусное. А тогда вчерашнего не было. Все сегодня съедали. Жили дружно. А сейчас хуже. У меня в Казани, в Москве есть знакомые. Так они живут годами и не знают, как зовут соседей. А тогда много семей в одну баню ходили. Вот у нас баня была земляная, там одна мочалка лежала, и все ей мылись. И никто не заразился. А теперь у каждого своя: «Мою не трогай». И в баню, хоть негде тебе помыться, но не скричат. Не знай ты какая...

Теперь одиноко людям становится жить. Люди совсем другие. Раньше придешь, бывало, к подруге. «Ты будешь картошку, вчерашняя, круглая?» «А я что не буду?» И это хорошо, ладно было. По-простому. Вечером пойдем сидеть, сумерничать. Долго свет не зажигали, разговаривали. Хоть были голодные, а сидели. Есть хотелось, а все равно пляшут. Никаких особенных нарядов не было. Платье утром если выстирала, высушила, гладить нечем было, так оденешь и пойдешь. Уж большенькие мы стали, ходили на улицу в шахтерских калошах. И никто не обращал внимания. Помню, парень один пришел на посиделки. Разувается и маленько гнусавит: «Я дома надевал чистые носки, а они у меня где?» Заворотил штанину, а носки худые все, они у него вот сюда под коленки поднялись. И босиком идет по избе. Так вот все и жили. После Ваньки — Ваське рубашка, после Васьки — еще кому. А теперича я уж пожилая, нет, старая не знай какая, а сколь у меня висит — шуба, пальто с мохнатым воротом, осеннее пальто. Да мне только фуфайка и нужна. Умерла года два назад моя подруга. Она еще лежит в передней, а сноха уже всю одежду ее собрала и в бане жжет. Она берегла все, не носила. А тут еще не схоронили, а баню уже затопили и все сожгли. А раньше после мертвого раздавали вещи и все носили. И никто не заразился.

Компании были большие — 7-8 подруг. А теперь у каждой есть кавалер, а подруг нет. Это плохо. Ходят, ходят, разошлись, она родила. И по телевизору все это кажут, и не стыдно им. Раньше такого не было. Отношения такие тогда осуждали. Это все было украдкой. У меня соседка была, Нюрашка. Они плохо с мужем стали жить. Она ушла к отцу. Отец жены пошел к зятю разбираться, домой вернулся и говорит: «Ты его любила, пошла? Вот и иди и живи».

До свадьбы отношения заводить — грех был и стыд. Потом муж все время будет озорничать и ревновать. У моей соседки муж пил и дрался. Так она уйдет в огород, за сарай встанет, проревется и опять идет в избу. А теперь эдак пойдут? Нет. Теперь делиться сразу будут: я ухожу, мне давай долю. А тогда никакой доли не было. Айда беги, отколь пришла.

Дома свекровь — хозяйка. Печь истопила, щей наварила котел — к обеду, на вечер и еще останутся на утро. И ведро воды ставили на лавку. Кто пить захотел, ковшом ржавым зачерпнет. Деньги были у свекрови. Муж заработал, отдавали ей. Купить-то редко что можно было. У всех по одной комнате изба была. Материала на большее не было. И брали до пяти снох да детей. И все в одной избе. И как хошь. Спали в основном на полу. Матрасы появились потом. В больших семьях спали на соломе. Утром соберешь солому и в печке истопишь. Ругаться нельзя.

Вот в Казани знакомые. Сын единственный женился, квартира есть. Но уже на свадьбе встали и говорят: «Мы жить тут ни одной ночи не будем». Гуляние кончилось, сели на поезд и уехали, квартиру сняли. А тогда не ездили из края в край. Каждый где родился, там и пригодился. Ой! Жили плохо, и было хорошо.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе