Новости – Люди

Люди

Детство без детства

Фото: thankyou.ru

Ижевские дети войны — о том, что невозможно забыть

Дарья Соловьева

30 апреля, 2014 08:58

13 мин

Книга книг говорит, что Иисус спускался в ад. Дети войны, утверждают, что тоже были там. Правда, их ад был на земле. «Мы не собирались умирать», — говорят они. «Русская планета» публикует свидетельства тех дней.

Семен Дмитриевич Лупачев, Брянск-Германия-Ижевск

Уходите. Ничего я вам не расскажу. Я не помню. Столько лет стирал из памяти те дни. Так что для вас ничего не осталось. Только обрывки. Не уходите?! Тогда слушайте.

Родился я в Николаевке, это Брянская область. Когда пришли немцы, мне было семь лет. Деревню нашу сожгли. Меня, отца, мать и двух сестер вместе с остальными посадили в вагоны. И повезли. Сколько мы тряслись в дороге, не помню тоже.

В Германии нас продали в немецкие семьи, как рабов. Мы с утра до вечера работали на нашего хозяина. У него было большое хозяйство. Я с мамой трудился на ферме. Немец меня жутко ненавидел. Не спрашивайте почему. При всяком удобном случае он меня хлестал. У него всегда с собой был стек, это что-то наподобие плетки.

Вы спрашивайте, было ли у меня детство? Да какое детство, елки-палки?! Когда с утра до вечера работа, и страх, что в очередной раз меня накажут. Моей единственной игрушкой была катушка от ниток. Я с ней не расставался. Как отдыхали? Да никак. Иногда гуляли, это было редко, по определенному очерченному для нас периметру.

Нет-нет, больше ничего не буду вспоминать. Опять возвращаться туда? Разве только про освобождение расскажу. Это можно. Нас освободили американцы. Был конец войны. В дом зашли военные. Черные, только зубы сверкают. Постояли, потыкали в нас пальцем: «рус-рус» и ушли. Скоро мы вернули домой. Как было сладко после баланды, которой нас кормили немцы, жевать ростки сосны. Ммм…

Ничего хорошего нас дома не ждало. Папу арестовали, как изменника родины, за то, что он работал у немцев. Отправили в Соликамск. Мы, конечно, поехали с ним на поселение. Ничего, выжили.

По ночам я дико орал. Кошмары меня не оставляли. В них была Германия. С тех пор я ничего не помню о тех днях.

Нина Антоновна Моцулевич, Белоруссия-Латвия-Сарапул

Я была в аду. И мне было шесть лет.

Дорога туда началась утром 41–го. Мы с ребятами бегали во дворе, когда приехали немцы. На них были длинные сапоги, значки блестящие на одежде. Мы разбежались. Мама сказала: война, но мы ничего не поняли.

Отец ушел с односельчанами в лес партизанить. Мужчин в селе не осталось. Немцы, конечно, поняли, куда они подевались. Нам пригрозили, что расстреляют, если папа не вернется. Я, мама с маленькой Тонечкой на руках, два брата, две сестры сбежали в лес. Почти всех, кто остался в деревне, немцы тогда сожгли заживо. Несколько дней мы просидели как зайчики под елкой, пока нас не нашли и не погрузили в вагоны.

Привезли в оккупированную Латвию. Так мы оказались в Даугавпилсской тюрьме. Там мне запомнились две девушки. Им было лет по 17. Немцы их здорово допрашивали. А потом избитых просто выбросили в камеру, и приказали никому их не трогать. И так было со многими. Женщины помогали друг другу под страхом смерти. Но были и другие, которые отворачивались, старались занять «лучшие» места, где-нибудь в углу, подальше у стенки, чтобы их не трогали. Маму не допрашивали. Мы остались целы, но Тонечка в тюрьме не выдержала, умерла.

Через какое-то время из камер нас вывели во двор. Снова переезд. На этот раз уже в настоящий ад — Саласпилс — детский лагерь смерти. Нас одели в робу, повесили на шеи металлические жетончики с номерами. Скоро моих сестер погрузили в грузовик и увезли в Германию. Потом пришел черед мамы. Она потеряла сознание, когда ее уводили, а мы с криками бежали за ней. Ее увезли в Освенцим. Мы с братьями пока оставались вместе.

По утрам нас будила надзирательница с блестящим от жира лицом. У нее всегда была наготове дубинка для тех, кто ревел или не хотел подниматься. Нас, отощавших от голода, она издевательски спрашивала каждое утро: «Ко ту гриби? Балт майзе, рудзу майзе?». Что в переводе с латышского: «Что ты хочешь? Белого хлеба? Черного хлеба?». Тех, кто отвечал, она тут же избивала со словами: «Вот тебе балт майзе», «Вот тебе рудзу майзе». Потом мы привыкли и вставали уже молча. А она цедила сквозь зубы: «Корошо, что вы ничего не котите».

Боялись ли мы смерти? Нет. Мы не собирались умирать. Как-то, когда мы сидели во дворе лагеря, мимо нас проходили пленные: в лохмотьях, обросшие, но с гордо поднятой головой. Они сказали нам: «Не сдавайтесь. Не показывайте им своих слез. Скоро всех освободят». Мы запомнили эти слова. И даже когда над нами ставили опыты, зубы сжимали, но не ревели.

Нас клали на белые столы. И буквально выкачивали кровь для немецких солдат. Если кто-то не мог встать сам, его уносили, и больше этого ребенка никто не видел. Однажды не хватило сил подняться и у меня. Очнулась под лестницей. Надо мной склонились две женщины. Одна из них сказала: «Слава Богу, гэта дзявчинка ящэ живая». Они положили меня на нары, помогли прийти в себя, и этим спасли жизнь.

Дети исчезали пачками. Мы подозревали, что их сжигали в бане. Там в предбаннике было две двери: одна вела в мойку, а другая в какое-то помещение с топкой, в которой постоянно горел огонь, а из трубы шел черный вонючий дым. Похоже, там был крематорий.

Близился конец войны, когда меня и моих братьев с другими детьми погрузили в автобус и повезли в неизвестность. На полпути автобус остановился. Зашел мужчина и забрал с собой нескольких ребят, и моих братьев тоже. Нас же привезли в Дубултовскиий детский приют. Условия были ужасные. У всех была чесотка. Мы расчесывали пальцы до крови. А потом на ранки сыпали соль, если удавалось выпросить ее у поваров или своровать. Ранки не чесались дня три, а потом зуд начинался с новой силой. Ой, до сих пор больно.

Рядом с приютом был костел, туда нас водили молиться за здоровье Гитлера. Абсурд, но мы делали то, что нам говорили. А сами в это время думали о здоровье мам. Нам не давали ни сесть, ни есть, пока мы не помолимся. Каждый день мы проходили мимо огромного портрета Гитлера на стене в одной из комнат и ненавидели его.

В 45–ом все чаще были слышны бомбежки. Добрались они и до приюта. Однажды нас разбудила надзирательница и повела в бомбоубежище. Когда мы вышли оттуда, навстречу нам бежали русские солдаты. Все кричали «ура», а мальчишки просились в армию. Потом всей гурьбой мы рванули в барак. Сорвали портрет Гитлера и стали топтать его ногами. Это был особый ритуал, нам казалось, если мы растерзаем его физиономию, он умрет.

После нас отвезли в город Сигулд. Тут мы дожидались родителей. За мной никто не приезжал. А я сама не помнила, откуда я родом. Одна женщина меня узнала, сказала, что подруга моей мамы. Она написала на клочке бумаги адрес моего дома — Королево, Белоруссия. Это был самый счастливый день в моей жизни. Я никогда больше не испытывала столько радости. Мы с воспитательницей отправили запрос в Сельсовет. Ответ пришел незамедлительно. Там было сказано, что из моей семьи домой пока никто не вернулся. Я продолжала надеяться. Скоро меня пригласили в кабинет директора. Там меня ждала мама.

Валентина Ивановна Потина, Ленинград-Литва-Ижевск

Всегда хотелось есть. Мы жили в оккупированной немцами деревне под Ленинградом. Я, пятилетняя девчушка, бегала с ребятишками на кухню к немцам. Иногда, они давали нам объедки. Но чаще кричали на нас: «раус, раус» — прочь. Мы не боялись их. Для нас это все было игрой. Нас больше смущало то, что они ходят по нужде прямо перед нами. Ну, вы понимаете.

Испугались мы, пожалуй, тогда, когда исчез мальчишка-дурачок. Взрослые говорили, что его расстреляли в лесу.

В 43–м нас посадили в поезд и повезли в неизвестном направлении. В вагонах стоял стон. Взрослые ревели. А мы, дети, радовались, потому что мы впервые за долгое время куда-то ехали. Это было для нас развлечением.

Приехали в Литву. Всех построили вдоль железного полотна. Тогда же подъехали местные. Они разобрали нас по домам. Им нужна была бесплатная рабочая сила. Мама с братом и сестренкой попала в дом к богатому.

Она пекла хлеб. И много чего делала еще. До сих пор в памяти осталась ее сгорбленная спина в черном халате и телогрейке. Я с бабушкой оказалась в середнятской семье. Меня заставили пасти гусей. Помню, однажды, мне гусь вцепился прямо в бок, вот крику то было — охо-хо.

Войну мы доживали уже в том же доме, что и мама. Ее хозяин уехал в Германию. В 45–м пришли солдаты и освободили нас. Мама рвалась домой. Нас погрузили в товарные вагоны и повезли. К счастью, нам было куда возвращаться. Дом стоял на пепелище. Тетка потом рассказывала, что немцы подожгли деревню, когда отступали. А она стояла и молилась, чтобы наш дом не сгорел.

Настоящий страх пришел уже после войны, когда людей отправляли по лагерям. Когда приходилось рыть землянки, чтобы выжить, и ты не знал: ляжешь в землю, или ляжешь глубже. Проснешься ли?

До войны я успела поиграть в куклы. Бабушка шила их из тряпок. Во время войны, конечно, было не до игр. Когда победили, снова вспомнили про детские забавы. Но игрушки уже были другими. Помню, брат Володя с друзьями нашли какую-то штучку, постукали-постукали, а она взорвалась прямо у него в руках. Хорошо, что выжил. Вот такие игрушки у нас были.

Владимир Иванович Кедысь, Украина-Германия-Ижевск

Сколько раз я мог быть убитым, не сосчитать. Когда в нашу деревню пришли немцы, они забрали у нас в доме все подчистую. Повели за собой и моего любимого жеребенка, я не выдержал, и побежал за ними. А они давай по мне стрелять. Они не собирались меня убивать, просто так развлекались. Иначе бы на раз-два застрелили.

Деревню сожгли, а нас набили в поезд. Стояла невыносимая жара. Дышать в вагонах было нечем. Люди просто задыхались. На станциях открывали двери, оттуда выпадали мертвые. А мы, живые, ехали дальше.

Мне только-только исполнилось четыре. Я мало, что запомнил из того, что было, но то, что осталось в памяти, отпечаталось навсегда.

Я прошел с родителями, и сестрой через несколько лагерей: крупных и не очень. Большую часть времени мы провели за стенами Бухенвальда.

Родителей я практически не видел. Они постоянно работали на заводе. Мы, дети, тоже не оставались без дела. Когда у немцев загорелась канцелярия, нас заставили прыгать в огонь и вытаскивать документы. Взрослые бы туда не прошли, а мы маленькие, легко туда пролезали. Нам немцы кричали: «вперед, свиньи, а то стрелять будем». Нам было смешно. Мы уже к тому времени ничего не боялись. Что нам пули?! Страшнее была смерть от голода.

Ели когда-нибудь брюкву мерзлую? Ее берешь в рот, а она изо рта выскальзывает, не откусить. Еще нам давали хлеб. Но чтобы его съесть, нужно было, чтобы танк по нему проехал.

В лагере было много стриженых волос. Мы догадывались, конечно, откуда они. Рядом с бараком была труба, из которой постоянно валил черный дым. Он оседал на предметах в виде пыли. Знаете, какая она была? Жирная.

Я чудом оставался жив все это время. Бог меня хранил. В 45–м немцы чувствовали свой конец, и сами бомбили концлагеря — заметали следы преступлений против человечества. В одну из таких бомбежек надзиратель повел нас в укрытие, а я сбежал. На моих глазах бомба попала туда, где заключенные прятались от смерти. Она нашла их.

Нас освободила Третья танковая армия Рыбалко. Когда мы выходили из бараков, случайно наткнулись на печи. Оттуда свешивались ноги и руки. Я боялся, что среди них мои родители. Потому что к тому времени я потерял их из вида. И не знал, живы ли они. Нас погрузили в эшелоны и повезли домой. По пути сделали остановку. Мы выбежали подышать. Смотрим, яблони на горе, мы туда. Это были первые яблоки после войны.

Привезли в госпиталь на Украине. На мое счастье, там меня увидела знакомая моей мамы. Сказала адрес, куда меня нужно отправить. Когда я добрался домой, там уже меня ждали родители. Многому приходилось учиться заново. И язык учить тоже. К тому времени я «балакал» только по-немецки. Иначе в лагере нельзя было выжить. Нас не кормили, если мы говорили на своем родном языке.

Дома мы пробыли недолго. Нас объявили изменниками родины. И отправили в застенки. Что там было, не расскажу, не просите. Не дай Бог такое кому-то пережить.

Как мы выжили? Не знаю. Нам живым до сих пор не верится, что мы живы.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе