Новости – Общество
Общество
«Наша голова — самый высокий забор»
Александр Давыдкин. Фото: Екатерина Жмырова
Реставратор старинной мебели Александр Давыдкин — о моде на антиквариат в Тамбове и вещах с историей
24 октября, 2014 14:35
13 мин
Александр Давыдкин живет в селе Горелое недалеко от Тамбова. По образованию он инженер-технолог. Но по специальности почти не работал — на завод не тянуло. Был монтажником-бетонщиком, сборщиком домов, экспертом по дизайну, а в свободное время увлекался водным туризмом.
– Это был 1985 год, — рассказывает Александр Давыдкин. — Затея была такая: мы с мужиками решили шить катамаран. Байдарку к тому времени мы уже сшили вручную, а тут прикинули, думаем: «Нет, это длинная история, надо искать швейную машинку». Потыкались туда-сюда. Советский союз, ничего же нет, а если что есть, то из-под полы. От рынка антиквариата, от всего этого старья я тогда был далек, другими вещами занимался. И вот одна моя коллега говорит: «Саш, у меня есть старая швейная машинка, но она в ужасном состоянии. Хочешь, я тебе ее подарю?». И приносит такую чугуняху полностью литую всю в ржавчине, но зато с челноком — это самое главное.
Александр эту «чугуняху» разобрал, отчистил, смазал и снова собрал. Машинка начала шить. Толстую иглу, которые тоже были дефицитом, Давыдкин с приятелями выменяли за бутылку водки в сапожной мастерской. Катамаран шили капроновыми нитками для рыболовных сетей, купленными на рынке.
–Машинка была маленькая. Пришлось ее болтами к столу прикручивать, а стол загружать противовесами от кульмана, чтобы не шатался. Шили втроем, потому что это пятиметровая такая кишка была. Я направлял, мой товарищ тянул, а третий крутил. Вот это и была первая вещь, которую я отреставрировал с нуля.
Та швейная машинка стоит в доме у Александра до сих пор. Он забрал ее с собой в село Горелое, куда переехал из Тамбова. Дом в 30 км от областного центра Давыдкин купил в самом конце 1980-х. Несколько лет приводил его в порядок, а потом заехал, так и не закончив ремонт. Приглашать сюда гостей до сих пор немного стесняется — уж слишком специфический вид у жилища.
Здесь, на природе, обложившись книгами по декоративно-прикладному искусству, архитектуре и токарному делу, инженер постепенно переквалифицировался в реставратора. Александр рассказывает, что для многих 90-е годы оказались роковыми — предприятия закрывались, его друзья-приятели теряли работу, спивались, умирали. Для него же наоборот это время стало новым жизненным этапом.
– Самое сложное — это, конечно, повернуть собственные мозги. Наша голова — самый высокий забор. Люди в панике были, не могли себе представить, как это так: ты 20 лет проработал инженером, а теперь остался без работы и нужно начинать все с нуля. Многие мои знакомые просто умерли — сердце отказало. Я говорил: «Иди учись на сварщика, всегда будешь с живыми деньгами». Но для них это было настолько удивительно. А я к тому моменту уже хорошую школу прошел, мне ничего страшно не было. Получается, что мне это сложное время как раз-то и помогло. Я свое дело нашел. Да, тяжело, да, трудно, света нет, воды нет, печка с дровами. Но я не воспринимал это как конец света.
Много лет Александр считал, что к дизайну и декоративно-прикладному искусству пришел по наитию, а потом вдруг вспомнил, что среди его предков уже были люди, работавшие с мебелью.
– Как потом выяснилось, у меня прадед был краснодеревщик. Бабушка и мать рассказывали, что он на всей Смоленской области был известный мастер. Как тогда говорили: «Господам мебель делал и избы рубил». Погиб в 1905 году. Убили в лесу литовцы. Понимаете, какая штука? Все же с опытом приходит. Ничего тут хитрого, по большому счету, нет. Мне мое образование, как это ни странно, очень помогло. По большому счету, какая разница — станки, автомобили или табуретки? Принципы изготовления одни и те же. Когда ты разбиваешь технологию по операциям, то все очень просто. Каждая из них элементарна. А вот их совокупность и последовательность правильные позволяют добиться нужного результата. Я все это довольно быстро понял. Сейчас вот снимаешь обивку и сразу видно: «Ага, вот это пилой пилили, тут рубанком строгали, тут долотом долбили, тут резцом резали». А восстановление — это то же самое, только в обратном порядке.
Александр Давыдкин рассказывает, что антикварный и реставрационный бизнес довольно жесток и циничен. В нем крутятся большие деньги. Это в больших городах есть мастера высокого класса и ценители истинного искусства, а в Тамбове в основном, антиквары занимаются перекупкой и коммерческой реставрацией.
– За три рубля купить, за четыре продать — не интересно это мне. Я бизнесом не занимаюсь в принципе, — говорит Давыдкин. — Ко мне привозят в основном сами хозяева, которые хотят отреставрировать для себя. Говорят: «Вот от родственников осталось, не знаем, что с этим делать, возьмешься?». У большинства из них и денег-то на реставрацию нет. Потому что это очень дорогая, сложная и грязная работа. Мебель-то приходит в жутком состоянии совершенно, просто дрова. Все старое, черное как сапоги, в облупленном лаке, а то еще и половой краской покрашено. Либо ты весь в пыли, либо в грязи, либо в клопах. Вскрываешь обивку какого-нибудь дивана, а там одни пружины, а все остальное — труха и клопы. Их там миллиарды.
Реставратор считает, что мода на антиквариат вернулась в Тамбов сравнительно недавно. В 60-е годы, когда все переезжали из частных домов в типовые квартиры, громоздкую мебель при всем желании было негде хранить. Ее либо свозили в сырые сараи, где она рассыпалась через несколько лет, либо просто выбрасывали.
– В те годы надо было с грузовиком ездить по помойкам. Это потом уже люди начали понимать, ценить. В Москве, конечно, этот рынок сейчас очень развит, и достать там можно практически все, что угодно. За очень большие деньги, конечно. Все самое интересное уже давно увезли в столицу. А то, что попадает ко мне — это все-таки не первого и не высшего класса вещи. Во-первых, это провинция. Во-вторых, это то, что осталось, что не успели пожечь и растащить. Хотя, конечно, очень интересная мебель встречается, бывали вещи со своей историей.
Одной из самых интересных вещей, которая попадала в руки к Александру, был дубовый кабинетный стол 19 века. Показывает фотографии — не очень хорошего качества со старой пленочной «мыльницы». Говорит, что с этим столом жизнь сталкивала его несколько раз. И в итоге, хоть и не сразу, но он взялся за его реставрацию.
– Это был 1994 год. Я работал в частной конторе экспертом по дизайну. Как раз начиналась мода на евроремонт — весь этот пластик, евровагонка. И вот захожу я в полуподвальчик на Рылеева. Какая-то всемирно известная фирма из двух человек арендовала там помещения, в которых проводили бизнес-лекции с приездом американских профессоров. Что-то такое совершенно фантастическое там было. И надо было их проконсультировать по поводу дизайна. Повели нас на склад. Вижу, торчит из кучи хлама кусок деревянного горельефа. И работа такая настоящая, классная, профессиональная. Не румынская мебель, и уж тем более не советская. Спрашиваю: «А что это такое? Чье?» Мне говорят: «Да вот знакомая одна оставила тут у нас, ей негде хранить». Я говорю: «Ребят, давайте мне адрес этой дамы, я буду эту вещь делать».
Но тогда заняться реставрацией стола Давыдкину не удалось. Хозяйка раритета рассказала, что кабинетный письменный стол достался ей от дальних родственников, которые жили в Моршанске и, видимо, были купцами. Но когда назвала цену, за которую готова продать семейную реликвию, мастер понял, что не сможет заполучить понравившуюся вещь никогда.
– На этом все дело и кончилось. Таких денег, конечно, ни у кого не было. Это были миллионы. Повздыхали, поохали и разошлись. Прошел ровно год. Один мой знакомый разбогател, купил большую квартиру и решил там делать кабинет. Пригласил нас для консультации по поводу интерьера. И тут я вспоминаю про этот стол. Показали ему фотографию, он согласился. А контора эта, «Рога и копыта», к тому моменту уже закрылась. Стол перевезли к кому-то на дачу. Я как приехал, как глянул, думаю: «Вовремя мы». Еще бы год, и стол бы на этой даче отсырел и весь развалился.
Реставрацией стола Александр Давыдкин занимался полгода, с декабря по май. Рассказывает, что только на то, чтобы смыть старую краску, ушло два ведра ацетона. Делать это приходилось на улице в мороз.
– Это очень опасно. И со стороны, наверное, интересно смотрелось, как горючий ацетон испаряется с рук. Стол был весь черный. И сам я весь черный в этой грязи, пыли. Но стол, конечно изумительный был. Он был сделан с претензией на еще более старый. И самая классная резьба, из тех, что попадалась мне в руки. Я сам немножко режу, но так, конечно, не смогу. Единственное, у него столешница была не из шпона, а из сукна. Но найти в середине 90-х в Тамбове настоящее сукно было невозможно, и мы решили, что я приклею туда шпон. Ну а кончилось все грустно. Этот дубовый стол поставили к батарее, и он рассохся у них, треснул в одном месте. Сначала я расстраивался, а потом подумал, что ничего с этим не поделать. Ну, влажность в наших квартирах такая. Деревянная мебель ведь определенных условий требует. Как пишут во всех букварях, температура — 18-22, влажность — 55-60. Ну где такие условия взять? Наверное, еще и поэтому вся наша мебель из опилок, потому что она рассыхается. А все деревянное — оно же живое.
Александр Давыдкин называет себя сапожником без сапог. Большинство из тех вещей, на реставрацию которых он тратит долгие месяцы, разъезжаются по чьим-то домам. Дальнейшую судьбу восстановленной мебели удается проследить не всегда. У Александра остаются только фотографии. Он показывает фотоальбом и комментирует:
– Это вот тоже товарищ с историей — кресло из Польши. Одному моему приятелю досталось от прадеда. Он банкиром был в Польше, в Россию приехал в 1913 году. Настоящий орех, ну а обивка так себе, какую ткань смогли найти, такой и обили. Вот столик-бобик. Видите, какой интересный, в форме фасолины. Недавно приятельница одна привезла зеркало. Само зеркало так себе, деревенское, рамочка деревянная — совершенно рядовая работа. И вот вскрываю я заднюю стенку и вижу, что между стеклом и фанерой лежит прокладка — газета «Тамбовская правда» за 1939 год. Прекрасно сохранившаяся. Я заголовки полистал. Про все то же самое писали, ничем не отличается. Про ударный труд на колхозных нивах, да про какие-то великие достижения и успехи. Лет пять назад в обивке стула нашел клочок карты мира на арабском языке. А вот бриллианты как-то не попадались.
То, чем занимается Давыдкин, принципиально отличается от музейной реставрации. К мебели, которая выставляется для всеобщего обозрения, предъявляют совершенно другие требования. При ее восстановлении необходимо применять те самые технологии, которые использовались во времена создания. Это должен быть костный осетровый клей, спиртовые лаки, кусочки дерева 18-19 века.
– Но дело в том, что там задача прочности не стоит, никто на этом стуле сидеть не будет. А то, что привозят мне, как правило, все-таки используется в быту. Если это стол, то его будут протирать влажной тряпкой. А значит, это должны быть современные лаки. Потому что традиционное спиртовое шеллачное покрытие очень нежное. Чуть что — сразу белесый след. Чашку поставил или кипяток пролил — круг. Музейные вещи не предназначены для эксплуатации. Да, осетровый клей держит 300 лет со времен Людовика. Это великая ценность, оказывается. Его делают из плавательных пузырей осетров. А так не знал бы, выкинул, и кошка бы есть не стала. Но этот осетровый клей едят все, кому не лень — тараканы, мошки. Это же натуральное все. А для использования в быту приходится применять ПВА-эмульсию. Поэтому то, чем я занимаюсь по большому счету реставрацией назвать нельзя. Это хороший ремонт или обновление или восстановление, если хотите.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
