Новости – Люди
Люди
«Я обязательно свожу тебя в театр»
Фронтовик Михаил Беспятых. Фото из личного архива
Орловский фронтовик — о своей первой любви, которую ему так и не довелось увидеть живой
8 апреля, 2015 11:23
9 мин
– Вот я не считаю, что совершил какой-то подвиг, пройдя дорогами войны, — убежденно заявляет Михаил Беспятых, бережно доставая из шифоньера пиджак с медалями.
Орден Великой Отечественной войны I степени, медали «За боевые заслуги», «За победу над Германией» он считает самыми дорогими среди всех.
– Как там Твардовский писал: «Я согласен на медаль»? — посмеивается фронтовик. — Да, братцы, много чего повидать на фронте пришлось, а вот была у меня и такая история, что до сих пор она мне душу бередит и по ночам спать не дает…
– Сам-то я деревенский, из бедной семьи, — говорит Михаил Романович. — Родители мои — простые крестьяне, да и сам-то я с малых лет был к физическому труду приучен. Жили мы в деревне Муравьевка Кировской области. В 13 лет я уже был полноценным работником: пас колхозных овец. Но детство свое, тем не менее, считаю очень даже счастливым! Мать нас, шесть душ мужиков, жалела, а во мне, как самом младшем, души не чаяла.
Известие о том, что началась война, застало семью Беспятых в самое безмятежное время. В тот день 15-летний Миша ждал своего выходного, который выпадал нечасто. Но рано утром отец куда-то уехал, а вернувшись, сообщил о нападении Гитлера на СССР. Троих старших братьев призвали на фронт
– Мы все верили, что война скоро закончится, тем более что Молотов по радио обещал, что к зиме мы разгромим немцев, — вспоминает ветеран. — Деревня наша постепенно пустела, только отца не брали на фронт по состоянию здоровья, о чем он сильно переживал. Мы по-прежнему ходили в школу, а в сентябре 1942 года, когда я проучился в 7 классе всего две недели, нас отправили на всеобуч. По окончании всеобуча помню, как я и мои друзья — Витя Шубин, Коля Носков, Коля Шалагинов и Петя Муравьев — пошли в райвоенкомат. Прошли призывную комиссию, и всем моим приятелям выдали повестки, а мне сказали подождать: мол, без году неделя тебе как 17 исполнилось. На прощание Коля Шалагинов подарил мне свой ножик складной, сказал: «Не расстраивайся, Мишка! Вот вернемся — и мы с тобой еще на рыбалку сходим. А нож береги, чтоб было чем удочки строгать». Больше я его так никогда и не увидел.
Расстроенный, Миша вернулся домой на радость маме, которая уже проводила на фронт четверых сыновей. Но в декабре снова отправился в военкомат. Там буквально потребовал от уставших и понурых врачей, чтобы выдали ему повестку.
– Я им сказал, что знаю гранату РГД, противогаз, винтовку, знаком с пулеметом «Максим», — говорит ветеран. — Но председатель комиссии ответил мне: «Сынок, там ведь не учеба, там война, кровь, там бьют!» Да и ростом я, по их мнению, не вышел.
А 2 января 1943 года без повестки, без санпропуска, неостриженный упросил отца, и тот привез его на лошади на станцию Котельнич, откуда уходили на фронт эшелоны. Сел в вагон в призывниками в гражданской одежде и вскоре прибыл в Киров, а затем — в Горький. Его зачислили в 748-й артиллерийский полк. Призывников поселили в землянках, где они изучали матчасть, пушки, винтовку для дальнейшей отправки на фронт.
После трех месяцев такой учебы Мишу вместе с другими красноармейцами погрузили в эшелон и отправили на запад.
– Были там и бойцы, которые уже побывали в госпитале и ехали снова на войну, а были и такие, как я, — вспоминает Беспятых. — Там-то я и повстречал своего лучшего дружка Колю Киндякова, с которым прошли мы свои фронтовые дороги почти до конца. Коля, с которым делили мы одну краюху на двоих, бывало, подшучивал надо мной: «Ох, и романтичная ты натура, Мишка! Налет закончился, остальные рады, что уцелели, а ты небу радуешься, которое такое чистое и синее, словно нет никакой войны!» Как же был прав Коля, как же моей молодой, жаждавшей жизни и еще ничего не познавшей душе был отраден каждый подаренный мне судьбой день.
В конце апреля 1943 года красноармейцев привезли в Елец, который был уже освобожден от фашистов, в городе уже шла мирная жизнь. Беспятых зачислили в 1423-й артполк связистом. Пришлось изучать, как работают телефоны УНАЭФ-28 и УНАИ-31, которые были в деревянных ящичках.
– Землянка наша была у железнодорожного моста у реки Сосна, — рассказывает Михаил Романович. — На самой насыпи в 20 метрах от моста стояли наши огневые позиции. Немцы все пытались разрушить мост с воздуха, по которому беспрерывным потоком шли наши эшелоны с живой силой и техникой. Самолеты противника ночью подлетали по 50–80 раз, но наши укрепления были настолько плотными, что немцев даже близко не подпускали. Те, словно от досады, бросали десятки осветительных ракет и улетали. Колька, друг мой, радостно кричал им вслед; «Что, черти, нате вам нашего теперь!» Тогда мы и не догадывались, что готовится великая Орловско-Курская битва.
Немцы разрушили вокзал в Ельце, остервенело бомбили Ливны.
– Нам то и дело были видны отсветы пожарищ в этом небольшом городке. Вот тогда, в очередное затишье, я и услышал голос телефонистки нашего батальона — Ани Ивановой. Свежий и звонкий, он разбудил меня в очередное ясное утро. «Ну что, мальчики? Все живы? Как у вас дела? Идем дальше?» Мне, мальчишке, тосковавшему по дому, по матушке, писавшей скупые и трогательные письма, завидовавшему старшим товарищам, которые получали весточки от подруг и жен, этот голос дал самое светлое ощущение, что я мог испытать на этой страшной войне.
– За те короткие минуты переговоров с Аней, которые тогда казались мне вечностью, мы, кажется, узнали друг о друге все, — вспоминает Михаил Романович. — Аня сама была из Питера, она была всего на два года старше меня. До войны мечтала стать актрисой в театре, который очень любила и куда ходила с родителями и сестрой. «Вот, подожди, Мишка, — говорила она мне. — Закончится война, ты приедешь ко мне, и я обязательно свожу тебя в театр». Коля Киндяков добродушно подтрунивал надо мной: мол, нашел время влюбиться. А для меня этот голос был голосом надежды в скорой и неотвратимой Победе над врагом. Да, я был влюблен безнадежно, и для меня это был еще один повод драться с фашистами до последнего, прогоняя их с родной земли.
Может, поэтому Михаил Беспятых без колебания согласился перейти в пулеметчики, а после и стать командиром расчета. Прошел Почеп, разрушенный Брянск, Гомельскую область, белорусские Калинковичи, Мозырь, Лунинец, прибыл в Ровенскую область Украины. Это уже было лето 1944 года. И в деревне Сарны впервые увидел свою Аню.
– Мертвую. На их штаб напали бандеровцы. Ане автоматными очередями прошили ноги и грудь. Они даже сняли с нее сапоги. Она оказалась молодой светловолосой, с короткой стрижкой, красивой девушкой. Маленькой и хрупкой. Мы хоронили ее всем батальоном. Несли на руках до старого деревенского кладбища два километра. Я не мог промолвить и слова, и слез почему-то не было. Но в голове четко прояснилась одна мысль: почему и за что я воюю.
– Командиром нашего взвода, у которого я был помощником, был Иван Степанович Ковалев, до войны работавший учителем, — рассказывает ветеран. — Увидев, насколько остервенело я рвусь в бой, совершая даже иногда непродуманные поступки, мой мудрый наставник в те дни говорил со мной о мирной жизни, о том, как вернемся домой, сколько нам предстоит еще сделать, чтобы вернуться к этой мирной жизни, завоеванной такой дорогой ценой. И ярость, душившая меня, переходила во что-то совсем иное.
А тут еще получилось так, что Михаил Романович едва не потерял своего лучшего друга.
– Рано утром мы вошли в город Ковель, надо было срочно окопаться и укрепить позиции для пулеметов. Вокруг песок, окопаться невозможно, а сделать это надо было срочно. Откуда-то Колька притащил доску, сказав, что рядом завалилась какая-то деревянная постройка, — вспоминает Беспятых. — Мы добрались до этой постройки, начали отрывать доски, но нас выследили лазутчики. Колю тяжело ранили в ногу, меня всего лишь чуть задели, я тащил на себе Кольку до наших окопов. А он, превозмогая боль, шептал мне: «Мишка, вот теперь мы точно должны сходить с тобой в театр».
Вошли в Варшаву, пробыли там 16 дней. Нашли трофеи: мед, пиво, галеты.
– Начали делить, и вдруг я вижу, как издали подходит к нам женщина с ребенком, — говорит Михаил Романович. — Маленькая, худенькая, светлая… Ручку мальчонки крепко сжимает в своей руке. Тоже, наверное, чья-то Аня. Я отдал ей все, что у меня было.
До Берлина полк Михаила Беспятых не дошел. Война для него закончилась в Дойчпилау.
– Иван Степанович, всегда такой строгий и выдержанный, зашел к нам: губы дрожат, на глазах слезы. «Братцы, война закончилась. Германия капитулировала. Победа…», — со слезами вспоминает Михаил Романович. — Что тут началось… Наши стали стрелять в воздух, обниматься, конечно не обошлось и без «фронтовых» ста граммов. А я сбежал от всех. Я не мог сдержать слезы, благодарил небо за выстраданную такой ценой победу и бил от бессилия кулаками по земле. Потому что Аня не дождалась этого светлого и великого дня.
Михаил Романович замолкает и смотрит куда-то вдаль. Бережно закрывает альбом с пожелтевшими фотографиями. И словно слышит голоса своих товарищей и тот любимый, свежий, звонкий, который вел его к Победе.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
