«Приходишь на улицу и берешь свободу, которая тебе нужна»

Фото: Уличный художник Слава PTRK / vk.com/slavaptrk

Интервью с уличным художником Славой PTRK

Анатолий Зайков

16 сентября, 2014 09:17

14 мин

В отличие от своих ближайших соратников из арт-группы «Злые» и знаменитого художника-анонима Тимы Ради, Слава Комиссаров (PTRK) не скрывает своего лица, и открыто принимает участие во множестве крупных стрит-арт проектов. Долгое время Слава работал в местном рекламном агентстве «StreetArt», уже несколько раз был куратором одного из крупнейших фестивалей уличного искусства «Стенограффия», а также вел одноименный блог, принимал участие во множестве других, связанных с уличным искусством мероприятий. В конце осени Слава вместе с товарищами из московской группы «Novatek Art» хочет запустить интернет-портал, который будет рассказывать о стрит-арте самым широким слоям населения. Слава регулярно принимает участие в выставках местной галереи «Свитер», созданной уличными художниками для уличных художников, а недавно прошел стажировку в «Лаборатории глобального искусства» в Нью-Йорке.

– Сейчас главным поводом для обсуждения визуального пространства в Екатеринбурге является заявление Артемия Лебедева о том, что он готов заняться обновлением облика города, и реакция местных дизайнеров на это заявление. Под открытым письмом против Лебедева подписались и твои бывшие коллеги из рекламного агентства «StreetArt». Как ты относишься к этой ситуации?

– Мне кажется это каким-то бредом. Я с уважением отношусь ко всем, кто подписал это письмо, но елы-палы, вы же тут живете много лет, почему вас только сейчас это начало беспокоить? Почему это звучит в формате не «У нас есть клевые идеи», а «Нам не надо чужих ребят»? Лебедев крайне неоднозначный персонаж, но вот это вот ябедничество со стороны наших дизайнеров кажется мне каким-то детским садом. Артемий еще ни с кем ни о чем не договорился, а у местных гениев уже попы припекло, что их не спросили. Надеюсь, найдется достойный выход из этой ситуации, который устроит всех, и прежде всего, город.

– Обычные горожане реагируют на стрит-арт, а будут ли они как-то реагировать на визуальные изменения, внесенные непосредственно по решению властей? Или это только дизайнеры так остро реагируют?

– Все зависит от того, какие изменения, в каком формате, в какое время и в каком месте. Мне хотелось бы верить, что наш город готов к смелым и прогрессивным идеям.

– Украинского руфера Гришу Мустанга заочно арестовали за то, что он звезду на здании на Котельнической набережной в Москве раскрасил. Ты высказывался в его поддержку. Видишь что-то хорошее в этой работе? Чиновники вот усмотрели тут разжигание межнациональной розни.

– Не могу сказать, что полностью одобряю поступок Гриши. Мне посчастливилось быть с ним лично знакомым, и я знаю, что он умный и смелый парень. Само по себе раскрашивание части исторического памятника — вандализм, с какой стороны на это ни посмотри. Но в данном контексте, в данной ситуации это был жест, адресованный российским властям, ответ на российскую агрессию в восточной Украине. Я поддерживаю этот жест, а не факт вандализма. Резонанс получился большой, даже межнациональную рознь усмотрели в этом. Флаг другой страны — это разжигание? Или же это сигнал о том, что для наших властей это уже флаг вражеской страны? Хотел бы я узнать ответы на эти вопросы.

– У нас тут свой скандал с художником на крыше. Недавняя политическая работа Тимы Ради на украинском языке в поддержку перемирия, кажется, продержалась около суток. Причем, такое происходит уже не впервые. В марте его послание к Владимиру Путину напротив полпредства также демонтировали. Год назад другим художникам даже не дали закончить работу, посвященную годовщине событий в Беслане. Тогда формально это произошло по инициативе местных жителей, но самым инициативным из них был сотрудник полиции.
Что это значит? Государство не желает видеть политических высказываний в уличном пространстве или не хочет, чтобы граждане видели? Или даже так: общество, простые люди не хотят ничего такого?

– История с надписью Тимы очень глупая. У него много подобных работ по городу, и никогда они не закрашивались коммунальщиками. Украинский язык вне закона? Или он сказал что-то неправильное? Бред.

К сожалению, нашим властям сегодня не нужна критика, и даже намеки на критику приводят её в ярость. Улица — одно из самых демократичных мест, здесь ты можешь выражать свою точку зрения, высказываться, критиковать кого-то или одобрять чьи-то действия. Все видели трафареты с Путиным и надписью «r/evolution». Очевидно, их делали нашисты, и поэтому они прожили довольно долго на улицах наших городов. Если бы что-то подобное было сделано с противоположным посылом, это не продержалось бы и суток. Вспомните акцию с лежачими полицейскими. Сколько они продержались? Сутки-двое, не больше.

Конечно, политические уличные высказывания бывают разные. Я не думаю, что в других странах прямые оскорбления власти и президента на улице жили бы долгой и счастливой жизнью. Просто у нас уровень терпимости к подобным вещам становится все меньше и меньше.

– Может горожанам и не нужно видеть политические высказывания по пути на работу, в больницу, налоговую? Сейчас этим и так забито всё медиапространство.

– Почему нет? Потому что это выбивает тебя из зоны комфорта, заставляет задуматься? Улица должна говорить, а не молчать и не мычать. Но нужно разговаривать на одном языке с людьми, искать подходы, искать способы адекватного донесения своей мысли. А для начала нужны мысли. «Путин — вор» — это не мысль, это может быть и правильно, но не конструктивно. Нужно говорить с людьми. Медиапространство общается односторонне и давит на человека. Улица должна искать другой подход к своему зрителю.

Принт, сделанный к 9 мая рядом с памятником «Черный тюльпан» / Анатолий Зайков

— Насколько резкое политическое высказывание ты мог бы позволить себе в работах? Может быть, это зависит от места, в котором они появятся? Скажем, в галерее гораздо меньше случайных глаз, и работа может вызвать меньше раздражения, чем чистый стрит-арт.

— Печально это признавать, но со временем границы дозволенного в моей голове раздвигаются все шире. В таких случаях надо контролировать себя, уметь вовремя остановиться. Легко сделать какую-то агрессивную и злую работу на эмоциях. Галереи — совсем иной жанр. Есть исключения, вроде «Свитера» или галереи Марата Гельмана, но чаще всего в indoor-пространстве цензура намного выше, чем на улице. На улице ты спрашиваешь разрешения только у себя, и несешь ответственность за свои поступки сам. В галерее появляется много других «соучастников», их мнения тоже нужно учитывать. Кроме того, мне не кажется правильным стратегия создания самых острых работ в галереях. Слишком ограниченный круг людей ходит на выставки. Нужно работать на улице.

– Если сейчас одни политические работы уничтожают, едва они появляются, другие не дают закончить, а за некоторые и вовсе могут посадить, значит, пришло время уличным художникам опасаться за свою свободу?

– Пришло время уличным художникам сесть и как следует подумать над своей позицией и над своим творчеством. Нужно понять, что ты хочешь сказать людям и как ты хочешь это сделать. Опасаться за свою свободу не стоит, стоит опасаться сделать плохую работу. Сейчас нужно быть осторожным, но не с правоохранительными органами, а с общественным мнением. Настроения людей сейчас очень специфические, и тебя могут просто не понять. Этого я и боюсь, а не перспективы попасть за решетку.

– Как вариант можно обезопасить себя, оставаясь анонимным. Если б тебе в голову пришла идея хорошей работы, которая могла бы повлечь за собой неприятности, ты бы стал делать это анонимно?

— Да.

– Ты недавно был на стажировке в США. В этой стране понести какое-то наказание за политическое высказывание в искусстве менее вероятно, чем в нашей. Как думаешь, делает ли это политические работы недовольного американца менее ценными, чем работы недовольного россиянина?

– Политический стрит-арт вообще явление довольно редкое. Это, наверно, процентов 5-10 от общего числа уличных работ. Я не думаю, что меньший страх быть пойманным делает твою работу менее ценной. У каждой страны свои проблемы. Мы пытаемся обсуждать свои, они — свои. Но последующая на такие работы реакция тоже задает тон будущим произведениям. Если к тебе на выставку приходит отряд казаков с батюшкой, после чего ее закрывают вместе с галерей из-за несоблюдения пожарных норм, то это повлияет на твое будущее творчество. Если же реакция общественности и властей была спокойнее, то и диалог между художником-зрителем ведется на более спокойных тонах. У нас сейчас становится модным повышать голос. Кричать — кричать на художников, которые кричат своими работами. Эта истерия ни к чему хорошему не приведет, я думаю.

— Ты говорил, что не вкладывал политический подтекст в работу о сожженных мостах, но тогдашние события в Одессе сделали это за тебя. Это произошедшая трагедия стала иллюстрацией тезиса, который ты изначально вкладывал в работу, или события изменили твое отношение к тезису?

— Мосты сожгли. Ничего не изменилось. Работа была сделана раньше, и совсем с другим смыслом, более личным. Но контекст позволил взглянуть на неё под другим углом. Я рад, что мне удалось создать произведение, которое может рассматриваться с нескольких сторон и несет в себе некоторый багаж смыслов. Я не рад, что контекст оказался настолько экстремальным и кровавым.

— Представим, что обыватели и даже государство станут более лояльно относиться к политическим высказываниям уличных художников, позволять им существовать дольше, как это всё чаще происходит с «красивым» стрит-артом. Останется ли тогда смысл в политических работах? Иными словами стоит ли художнику высказываться о политике, если не будет резонанса?

— Стоит. Если усматривать ценность высказывания только в реакции на него, то это не искусство, а провокация. Я бы хотел налаживания диалога между властью и обществом, в том числе художественным сообществом как частью социума. У нас пока этот диалог слабо развит. Поэтому все ограничивается взаимными выпадами и обвинениями.

— Ты скоро запускаешь сайт о стрит-арте. Думаешь, вам удастся изменить отношение в обществе к политическим работам?

— Я бы хотел. Политическое уличное искусство — это способ поднять тот или иной вопрос. Я был бы рад, если бы нам удавалось адекватно обсуждать эти вопросы и давать несколько точек зрения на работу. Не думаю, что мы будем обсуждать посыл, мы же не политологи и не общественно-политическое издание.

— Может об этом вообще ещё рано говорить и есть что менять в отношении к неполитическим работам? Люди вроде перестали относиться к этому как к вандализму, но теперь сами работы становятся жертвами вандалов. Что ты чувствуешь, когда портят твои работы? Зачем ты их реставрируешь?

— Чаще всего, я не против. Реставрирую только те, которые либо особенно дороги для меня, как Эми на ВИЗ-бульваре, либо которые были сделаны для кого-то, и я чувствую некоторую ответственность перед этими людьми, как это было с тигром на улице Испанских рабочих. Но чаще всего я просто не обращаю на это внимания. Нужно делать новые работы, а не расстраиваться из-за старых.

— Если твою работу, например, решат закрасить не оценившие концепции сотрудники ЖКХ, пойдешь ли ты на переговоры? А если закрасят, набомбишь ли поверх? Есть ли смысл предварительно согласовывать небольшие проекты с властями? То есть не в рамках всяких фестивалей, а быстрые, вроде обычных трафаретов.
Если всё-таки заняться согласованием, к кому можно обратиться? Кто вообще может решить подобные вопросы в городе? Как твои товарищи-художники поступают?

— Переговоры? Согласования? Обращения в администрацию? Нет, я никогда этим не занимался и не буду. Мои друзья поступают точно также. Ты приходишь на улицу и берешь ту свободу, которая тебе нужна. Ты должен согласовать все с самим собой, а не с таджиком-маляром или с индифферентным чиновником-вором. Закрасили? Ну и ладно. Стен полно, город большой, свободы для высказываний на всех хватит. Нужно просто уметь выбирать место и время, и тогда никаких проблем не будет.

— А как же твоя работа напротив Храма на крови? Почему ты снова и снова рисовал ее там, если стен много?

— Это было некоторое время назад, и тогда я придерживался другого мнения. Мне хотелось, чтобы эта работа была именно там, лучшего места для неё не найти. Поэтому я с известным упорством повторял ее четыре раза.