Новости – Титульная страница

Титульная страница

«Они не осознали революции и просто ужинали в ресторане»

Фото: Елена Аверьянова.

Граф Андрей Фитце-Ланской рассказал РП, что гостиницы в Плесе дороже французских, что делать туристам в Иванове и почему будущее в России, а не в Европе

23 ноября, 2013 19:34

8 мин

Потомственный граф древнего рода сам красит забор и реставрирует мебель. Осуществив мечту родителей-эмигрантов, Андрей Фитце-Ланской вернулся в Россию, купил старый дом в Плесе и мечтает послужить на благо страны. По удивительной судьбе его семьи можно изучать историю России: отец воевал в Белой, а дед — в Красной армии. Одна тетка 25 лет провела в сталинских лагерях, а другая сделала карьеру при советской власти. Прадед служил министром у реформатора Александра II. Граф Ланской верит, что впереди у России хорошие времена. Он подарил музею фамильную драгоценность — перстень Натальи Гончаровой, гордится, что приехал из Франции со своими деньгами, и не помышляет жаловаться на судьбу.

– Андрей Борисович, как получилось, что ваши родители оказались во Франции?

– Мой отец, Борис Фитце, воевал в Белой армии. Он был еще совсем мальчик, 17 лет, кадет. Когда Гражданская война закончилась, пришлось эмигрировать к брату и сестре, которые уехали раньше.

Во Франции начинал как простой рабочий. Но отец учился, с нуля изучил французский, потому что в семье учили немецкий, повышал квалификацию. В конце концов стал директором завода.

Мама — Тамара Ланская. Ее отец, мой дедушка, во время 1-й мировой войны был ранен, попал в больницу, где и застала его революция. Там Троцкий мобилизовал его в Красную армию, тогда в нее поступили многие русские профессиональные офицеры. Так получилось, что мой дед воевал против моего отца.

В 29-м году, когда заканчивался НЭП, начинались репрессии, раскулачивания, моя мама убежала из России.

– Как в то время уезжали? Легально или нет?

– Легально, просто заручилась помощью Ворошилова, с которым во время гражданской войны воевал дед. Они убежали вместе с подругой, графиней Игнатьевой. Сначала уехали в Варшаву, потом в Турцию, где она познакомилась с моим отцом, он тогда работал на находившемся там французском заводе. В 41-м году родился я, в 42-м — мой брат.

– Как в семье воспитывали детей? Прививали русские традиции или на европейский манер?

– Вокруг нас было много людей из Белой армии, именно у нас собирались ветераны. Отец был одним из самых богатых эмигрантов: инженер, директор завода. Хотя в русской армии он служил простым солдатом, сержантом. А рядом — полковники, генералы, капитаны. Мы им помогали — тем, кто беднее.

Еще мы постоянно принимали всех русских эмигрантов, не только первых: оставшихся во Франции советских солдат (были и такие), женщин, вышедших замуж за французов. Поэтому русские культурные традиции, конечно, были частью жизни.

Но самое главное — мы сохранили нашу религию. У нас был большой дом, в котором шли православные службы. Приглашали православного батюшку, тоже эмигранта, приходила русская диаспора.

Мама готовила великолепные блины с мясом, голубцы, пельмени, пасху с изюмом на праздник. Во Франции нет такого творога, как у нас, найти его — это целая история. И мама делала сама. Вкус той пасхи я помню до сих пор. Из-за этого и стал православным (смеется).

Родители всегда учили вести себя в жизни честно, держать слово, не опаздывать. Не забывать Россию. Не жаловаться! Мой отец не жаловался ни разу, я этого не помню.

Но и европейское воспитание тоже было. Нас с братом отправили в пансионат к иезуитам. Родители считали, что он очень похож на кадетский корпус. Конечно, мы с братом там сильно страдали, нам не нравилось это военно-религиозное жесткое воспитание (смеется).

В пансионате хотели, чтобы мы стали католиками, но я им сказал: «Нет, я буду все изучать и выберу религию, когда пойму и буду готов». В итоге остался православным.

– Почему?

– Наша религия ближе к человеку, лучше его понимает. В католицизме сложная иерархия и жесткие догмы. Для них основной момент — смерть Христа. Для нас главное — Воскресение. Это дает совсем другой смысл. Для них главное страдание, для нас — благая весть, надежда. Посмотрите на иконы, все станет ясно.

– Ваши родители мечтали вернуться в Россию?

– Всех родных, оставшихся там, расстреляли. Бабушка и дедушка не хотели уезжать и погибли в Крыму. Ланские — это сложная история. Дед воевал в Красной армии и остался жив. Но в 30-м году, когда моя мама убежала, они расстреляли дедушку и посадили мою тетку, мамину сестру, в лагеря. Она сидела 25 лет.

Вот наша судьба. Куда они могли вернуться? Хотя, конечно, хотели. Все русские этого хотят. Мы не были добровольными эмигрантами. Они мечтали о России и никогда не забывали, что они русские. Это не значит, что мы не любим Францию. Я очень благодарен ей.

– Чего там нет такого, что есть здесь?

– Это другой мир, другой образ жизни, совсем другие люди, с иными привычками, воспитанием, менталитетом. Французы — очень закрытый народ. Мы с братом учились в пансионе шесть лет, и ни разу никто не пригласил нас в гости. Так что же — мы нашли русского и ходили каждые выходные к другу нашего отца, бывшему юнкеру, который с ним воевал.

Французы не общаются так, как это делают русские. В воскресенье улицы пустые, все сидят по домам — мама, отец, дети — только своей семьей. Для русского человека тяжело так жить.

Это не значит, что нам было плохо во Франции. Мы, русские, по сути — европейцы. Нам нетрудно адаптироваться. Но очень трудно интегрироваться. Да, там выше уровень жизни, комфорт. Но это еще не все в жизни.

– Поэтому вы и уехали в Россию?

– Первый раз я приехал в 1961 году как турист. Моих родителей по-прежнему считали врагами народа. А я родился во Франции, у меня было гражданство. Когда окончил школу, меня отправили по путевке в СССР, сделали такой подарок.

Но я был не совсем туристом. Были живы мои тетки, сестры матери, с которыми я встречался в Москве, гостил у них на даче. Еще была жива моя бабушка, последняя графиня Ланская. Она меня принимала. Ей было 93 года.

– Как вам показалась Россия?

– Мне понравилось. Я понял тогда, что могу здесь остаться. Мне показался очень близким этот образ жизни: собираться, вести душевные разговоры. Но была сложная ситуация во Франции, тогда страна воевала в Алжире. И мой отец сказал: «Ты не должен дезертировать». Я пошел в армию, но не воевал, потому что война как раз закончилась. Это был 1962-й год. Я учился в Париже, на факультете права. Потом пошел изучать современную литературу. Потом информатику.

Я начинал работать как инспектор налогов в Министерстве финансов Парижа. Через 5 лет меня выбрали проректором университета города Тура по финансовым вопросам. Не за то, что был выдающимся финансистом, а потому, что любил Шопена. Странно, но ведь это неплохо, когда финансист любит музыку.

Потом я стал европейским экспертом по вопросам госслужбы и приехал в Россию. Это было в 90-е годы, я начинал обмен преподавателей и студентов между нашим университетом и РГГУ.

Сначала арендовал квартиру. Моим соседом был старик, который в Гражданскую воевал против моего отца. Он потерял руку во время второй мировой. Замечательный человек. Я всегда думал: «Как жалко, что случилось то, что случилось!». Этот человек мог дружить с моим отцом. Они могли жить вместе. Я не хочу, чтобы такое повторилось.

– Вы имеете в виду революцию?

– Я считаю, что у октябрьского переворота были причины, притом серьезные. Никто не может сказать, что люди потеряли жизни зря. Слишком многие погибли, страдали, воевали друг с другом. Но это больше не люди виноваты, просто пришел конец цивилизации, которая исчезла, как и все другие, которые стареют и уходят. Как произошел конец Бурбонов во Франции, так и конец Романовых в России. И если бы все в обществе было правильно устроено, ничего бы этого не случилось. Надо было элите вести себя без эгоизма, думать о других людях.

– Получается, что власть не смогла почувствовать, как нужно измениться?

– Они вообще ничего не поняли. У меня был знакомый, свидетель тех событий в Петербурге. Во время революции они пошли покушать в ресторан. Они ничего не осознали и просто ужинали в этот день. И в СССР тоже многие не поняли, что страна разрушается.

– Но для вас это стало надеждой на возвращение.

– Я патриот России. Я не хотел, чтобы Советский Союз разрушился. Я желал изменений, реформ. Но не того, чтобы народ жил в нищете. Я помню, как люди продавали на улице одежду, чтобы купить еду. Стыдно, жалко, обидно было видеть Россию.

– И все же вы не побоялись вернуться именно в такое трудное время.

– Если бы у меня не было надежды на Россию, я бы не приехал сюда. Да, у меня были проблемы. Тогдашняя жена была полячка, славянка. Но не хотела оставаться здесь. И уехала, мы расстались.

Простые люди меня очень хорошо принимали. Но власти делали все, чтобы я не мог остаться. Тем не менее, я никогда не хотел обратно во Францию. Хотя там живут мои дети и внуки.

Купил дом, на первый взгляд, случайно. Меня пригласили на Новый год в Иваново, показали Плес. Там как раз продавался дом — о каком я мечтал, настоящий старый русский дом. Я купил его и остался тут. И только потом узнал, что мой прадедушка, Сергей Ланской, в свое время был губернатором Костромской области, в которую тогда входил этот город. Это судьба.

– А ведь у вас, наверное, в России и свои дома остались.

– Да, в Евпатории сохранились наши особняки. В одном сейчас милиция. В Москве, напротив Храма Христа Спасителя, есть дом Ланских. Там офис какой-то фирмы.

– Не было мыслей вернуть?

– Нет! Я знаю, что надо остановиться, это урок истории. Не хочу делать с другими людьми то, что делали с нами. Иначе это будет бесконечно. Что случилось, то случилось. И мои родители ни разу не поднимали вопрос, что мы все потеряли. Мы не обижены судьбой, хорошо жили. И не было никакой зависти.

Мама уехала с фамильным серебром и кольцом жены Пушкина, Натальи Гончаровой. Эти вещи мы хранили. Но она дала кольцо мне и сказала: «Ты должен вернуть его в Россию».

Я подарил перстень музею Левитана в Плесе. Но они положили его в ящик, не выставляли. Не для того мои родители сохранили эту реликвию в революции и двух войнах. В конце концов я забрал кольцо и передал в музей Пушкина в Москве.

У нас осталось много вещей, связанных с эмиграцией: картины, ткань с бабушкиного свадебного платья, которое она разделила между дочерьми, серебро. Я после смерти их все передам в музей. Круг замкнется.

– Вы себя здесь ощущаете графом?

– Никогда не ощущал, ни здесь, ни во Франции. Это меня не волновало. Я не хочу никаких привилегий, не хочу, чтобы повторились наши ошибки. Для людей я не граф, а простой сосед. Они знают, конечно, и когда я крашу забор, шутя говорят: «Это не дело для тебя, Борисович!»

А я люблю работать руками и все умею. Мой отец начинал как простой рабочий и с детства приучил меня к труду. Я плотник, занимаюсь огородом, реставрирую старую мебель. Нашел на чердаке и восстановил сервант и комод. Живу простой русской жизнью: праздную с соседями, выпиваю с ними водку. Ем голубцы, которые готовит жена Люба.

Горжусь, что приехал в Россию со своими деньгами. Это моя пенсия, одна из самых больших во Франции, на нее я спокойно живу. Вообще, я сделал в жизни то, что хотел сделать. Хотя никто мне не помогал. Я вернулся в Россию. Я это сделал для моих родителей и для наших друзей. За них.

– Не было разочарования? Одно дело — тосковать по Родине вдалеке, другое — приехать и столкнуться с реальной жизнью.

– Конечно, я скучаю по детям, по Франции. Езжу туда: сажусь за руль, беру жену и прямо из Плеса — во Францию. Но моя судьба — это Россия. Я принимаю ее такой, какая она есть. И всегда со мной те люди, которые хотели вернуться на Родину, но не смогли. А у меня вот получилось.

Я считаю, что будущее в России, а не в Европе. У нас огромный потенциал, природные ресурсы и интеллигенция высокого уровня. Конечно, надо все правильно организовать. Пока не получается. Но никакая страна не строилась за 20 лет. А 20 лет назад начала строиться именно новая страна. Это были развал и анархия. Когда я приехал в 90-м году и все увидел, у меня не было надежды. Я думал, разрушится моя любимая Россия, я не увижу ее больше.

Но все-таки страна поднималась, поднималась. Сейчас люди живут немного лучше. Есть такое качество в русских — мы пессимисты, всегда жалуемся. Но надо просто посмотреть, как живут за границей простые люди. Да, разница есть, но не такая большая.

– Как же придти к реформам без революции, как все правильно организовать?

– У нас в России нет демократической традиции. Когда начинается полная свобода, сразу наступает анархия. Поэтому надо начинать с воспитания людей еще в детстве. Это долгий путь. Но и во Франции демократия начиналась еще при Наполеоне и продолжала строиться два века, а не 20 лет. И в Англии то же самое, и везде.

Хотя лично я скептически отношусь к демократии. Даже в Европе она во многом формальная. Настоящие демократические выборы должны менять общество. А этого не происходит.

– Какая система государственного устройства лучшая, на ваш взгляд? Что бы вы хотели для России, если бы могли выбирать?

– Может быть, конституционная монархия. Она ближе русскому менталитету. Нам нужен Бог, кто-то, кто выше, чем все остальные. Но где взять монарха? Это сложно, найти того, который сохранит интересы страны. Великая княгиня Романова — я не вижу ее на троне, хотя она симпатичная простая женщина.

– С кем из царей России повезло?

– Это Александр II. Между прочим, мой прадедушка Сергей Ланской был при нем министром внутренних дел и написал все те указы, которые освободили крестьян.

Александр II хотел реформировать страну, но его убили. Если бы он смог пойти до конца, у России была бы другая судьба, я уверен в этом на 100%. Еще я очень сильно уважаю Александра I, он защищал Родину.

– Какой вы видите роль России в мире?

– Она должна стать мостиком между Азией и Европой. У нас такой менталитет, такая география. Мне кажется, это единственная возможность сохранить страну.

– Чем вы могли бы быть еще полезны?

– Я готов помогать Ивановской области. Здесь нет инвестиций, никто не хочет тратить деньги. Ни русские, ни иностранцы. Но если мы ничего не сделаем, чтобы найти партнеров, инвестиций не будет никогда.

Давайте соединимся с другими регионами, соседними. Найдем общий язык, вместе сделаем проекты. Ярославль и Кострома богаче, а у нас есть люди, которых у них нет. Вместе будем сильнее.

Иваново — в середине Золотого кольца. Говорят, тут нет ничего интересного. Но я жил в городе Тур во Франции. Там тоже нет никаких достопримечательностей, старых районов. Его почти весь разбомбили во время Второй мировой. Но он стоит в середине экскурсионного маршрута по замкам Луары. Люди живут в Туре, ночуют, едят и потом едут смотреть достопримечательности. В Туре хорошие гостиницы, рестораны. Они занимаются туризмом, понимают, что он дает работу и деньги.

Иваново может стать столицей Золотого кольца. Но нужно менять подход. Парадокс, но сейчас в Ницце и Каннах хорошая дорогая гостиница дешевле, чем в Плесе. Это ненормально, ведь иностранцы не миллионеры. Я, с моей отличной французской пенсией, не могу себе позволить жить в плесской гостинице дольше, чем три дня.

Зарубежные туристы ищут в России общение с людьми, фольклор. Им интересны романсы, костюмы, русские танцы. Если они это найдут, будет огромный успех. Я предлагал плесским властям этим заняться, никто не заинтересовался. Прежний губернатор отказался сделать побратимом Иванова тот французский город, который я нашел. Ему был интересен Канн. Но Канну не интересно Иваново, надо быть ближе к реалиям.

У меня есть идея насчет туризма, но не могу найти людей, которые ее реализуют. Я на 100% уверен, что потомки эмигрантов хотят познакомиться с Россией. Но они уже не говорят по-русски, это третье и четвертое поколение. Надо заниматься с ними, устроить специальную программу: общение, музыка, памятники истории. Мы можем показать Ярославль, Суздаль, Кострому, Владимир. В регионе есть отличные музыканты, интересные литераторы. Можно катать гостей на катере по Волге.

Я готов их провожать с утра до вечера. Потому что если эти люди будут знать, что кто-то свой их ждет, они приедут. Это могло бы стать моей миссией. Они не могли иметь такую судьбу, как моя, я должен хотя бы в какой-то степени вернуть им Россию. И это было бы хорошо для области, для репутации Иванова. Но без помощи властей мы ничего не сможем делать.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе